Станислав Юрьев: «Со сменой эпох появилось много бесполезного и вредного»

Почему пенсионеру нечего терять? Отчего верить в прекрасную жизнь становится всё труднее

Станиславу Вениаминовичу Юрьеву, который всю жизнь проработал инженером-конструктором авиационных приборов, сейчас 82 года. Он ветеран труда и пенсионер со стажем. Так что ему особо терять нечего, и сегодня он говорит обо всём исключительно то, что думает.

В. Толстой: Станислав Вениаминович, расскажите, изменилось ли положение пенсионера за последние двадцать лет.

С. Юрьев: Думаю, не изменилось. На пенсию я вышел ещё в 1998 году, но после этого ещё четыре года продолжал работать. Пенсия сначала была крохотная, но первые годы я ещё и зарплату получал, даже по стране катался. Был начальником двух бригад – контрольно-испытательной станции и бригады эксплуатации. Потребности у меня скромные, так что денег всегда хватало. И сейчас
хватает.

– Сейчас-то вроде бы всё есть, но не всякий укупит. А что растёт быстрее – цены в магазинах или пенсия?

– А это всё взаимосвязано. Я ещё в 90-е годы заметил: скачки цен в точности совпадали с моментами индексации пенсий. И никто с этим не боролся.

– А сейчас борются?

– И сейчас не борются. Зато много об этом говорят. В телевизоре всё красиво – гонят передачи кулинарные, учат народ, как лук, огурцы надо нарезать. А уж как до политических ток-шоу дело доходит – просто тушите свет. Видно, что всё заранее срежиссировано: кто с кем будет скандалить, на кого будут наезжать, с кем соглашаться, а кого просто выгонят. В общем, сплошная имитация свободы слова. И кого они хотят обмануть? У людей ведь не только глаза и уши есть, но и голова с мозгами. Впрочем, мозги-то, возможно, есть не у всех. На таких, видимо, и расчёт. Но нас с кондачка не взять, как бы там политики и телешоумены соловьём ни заливались, верить в то, что у нас всё идёт прекрасно, с каждым годом становится всё труднее.

– Вы всю жизнь проработали в авиастроительной отрасли. Как вам кажется, уместно ли называть Ульяновск авиационной столицей? И много ли несуразностей в нашей жизни?

– Самолёты строили и авиационные приборы производили в Ульяновске с советских времен, и тогда ни у кого даже мысли не возникало лепить на город какие-то статусы. Но после заварухи 1991 года, когда ГКЧП выступил против перестройки, дела и события начали оценивать по броским названиям, а не по сути. Со сменой эпох появилось много бесполезного, ненужного, а нередко и вредного. В общем, натворили дел, когда нетрезвый Ельцин пришёл к власти вместе с гайдарами и чубайсами. На их совести разрушение экономики страны. Целые отрасли разваливали. Даже удивительно, что хоть что-то осталось. Между прочим, тогда, в 1991 году, самым пострадавшим от реформ городом была Москва. Продукты питания тогда не оттуда на периферию возили, а наоборот! Соберёшься, бывало, в командировку на лётно-испытательную базу в Жуковское, так тамошние коллеги просто заваливали заказами. Отвозили всё – вплоть до макарон. В Москве ничего не было.

– У вас в доме большая библиотека, даже сейчас, когда народ от книг массово избавляется, чтобы место не занимали.

– Ну что с этим поделаешь? Народ замучен работой и развлечениями, а школьники – натаскиванием на сдачу ЕГЭ. Но, мне кажется, это рано или поздно останется в прошлом. Должны же наши правители понять, что нечитающему народу грозит умственное вырождение. Но, может быть, дураками править проще?

– Ну, тут едва ли всё зависит от властей.

– Не всё, но многое. От политики государства зависят и образование, и культура. Но когда образованием управляют неучи, а культурой – невежи, толку не будет. Я, например, учился в сельской школе, но это мне не помешало в третьем классе прочитать роман Алексея Толстого «Пётр I», и мне было интересно. Отец мой, Вениамин Петрович, был начальником лесоучастка в деревне Уржумка Марийской АССР, часто ездил в Чебоксары, благо до этого города было недалеко, и частенько там книги покупал. Некоторые из них у меня сохранились до сих пор – в основном классики русской литературы: Тургенев, Чехов, Гоголь. И я-то их точно даже в ящики для сбора книг не понесу.

– Помните, как жилось в послевоенные годы?

– Сразу после войны к нам на лесоучасток, помнится, перебросили воинскую часть – стройбат. И отец временами устраивал застолья для офицеров, которые приезжали к нам в гости по выходным на «Студебеккере». А народ был вспыльчивый, лихой – все войну прошли... В общем, отец у них личное оружие изымал, чтоб чего не вышло, и запирал в ящике своего письменного стола. С утра они в очередь выстраивались, чтобы получить обратно свои ТТ. И вот я как-то подобрал ключ к этому столу, открыл и обнаружил там маузер. Взял его и побежал на улицу с местными пацанами в войну играть. У всех деревянное оружие, а у меня – вон чего! Хорошо, что это дело кто-то из взрослых углядел, оружие отобрал, отцу сдал.

– А пленные немцы на лесо-участке работали?

– Да. Их ещё зимой 1945 года из Сталинграда на трёх полуторках к нам на лесоповал привезли. Выглядели они как в кино показывали, в сталинградской кинохронике – закутанные в какое-то тряпьё, замёрзшие, голодные. В трёх километрах от деревни построили для них лагерь. Летом мы, мальчишки, бегали к ним. Любопытно же. Их почти не охраняли. А куда им бежать? Как-то шестеро сбежали, побродили по лесам, оголодали, а когда наткнулись на первую попавшуюся деревню в тридцати километрах от нашего лесоучастка, вошли туда с поднятыми руками. Пленные поделки всякие делали – на хлеб меняли. Мне, помню, подарили модель парохода из фанеры. Они и в посёлок приходили. Как-то двое к нам пришли, постучались. Я открыл, а они говорят «ессен-ессен». Мы как раз для поросят котёл картошки сварили. Выдали им по ложке, по куску хлеба, котелок этот выставили. Так они его весь и умяли...

– Отец был начальником, а мама чем занималась?

– Матушка моя, Анастасия Амоновна, была единственным на всю округу фельдшером, так что к ней все лечиться приходили. Ещё во время войны среди местного марийского населения очень сильно трахома (инфекционное заболевание глаз. – Ред.) распространилась – у всех глаза заплывшие, в нарывах. И она довольно быстро эту эпидемию ликвидировала. И отец многое сделал для развития местного производства. Он придумал зимой свозить лес на озёра, складировать его прямо на льду. Весной лёд взрывали аммоналом, и во время паводка, когда цепь озёр сливалась друг с другом и с Волгой, сплавляли плоты до реки. Это экономило массу сил и средств. А через год после войны появились газогенераторные грузовики ЗИС-5, на них тоже лес вывозили.

– Что главное в сегодняшней политике? У вас была одна партия, а сегодня на дворе многопартийность, даже существует несколько коммунистических партий. Как вы к этому относитесь?

– Не верю я, что сейчас люди идут за какой-либо партией по убеждению в правоте её дела, справедливости её лозунгов. Идут туда, где выгодно. Многие скачут из партии в партию. Политика сейчас – тоже разновидность шарлатанства. Не были бы идеи коммунизма популярны в народе, большинство партийцев от них отказались бы с лёгкостью. А так на идейной волне можно поддерживать собственную популярность и с этого что-то иметь. Они даже к власти не стремятся, потому что выгодно находиться в оппозиции, но при этом ни за что не отвечать. Партия власти, кстати, ничем не лучше. Несколько лет назад на любом тракторе-бульдозере было большими буквами написано: «Эту улицу ремонтирует (или чистит) ЕР». Сейчас такого нет. Наверное, поняли, что такими дешёвыми трюками популярность не сохранить. Кстати, не зря в названиях большей части партий слово «Россия» фигурирует. Родину-то все любят, а к государству может быть разное отношение.

– Вы по-прежнему верны идее коммунизма?

– Я даже из КПСС не вышел. Когда партию разгоняли в 1991 году, все эти приспособленцы из парткома требовали сдать партбилет, я отказался. Тогда они быстренько состряпали бумажку об исключении меня из партии. Пришлось послать их куда подальше вместе со всеми их решениями.

– А что даёт пенсионеру статус «дитя войны»?

– Ну, удостоверение у меня есть. Всё решается на уровне регионов. Слышал, что в каких-то областях есть ежемесячные выплаты, а у нас в области – раз в год к 9 Мая что-то приплачивают. Сначала было пятьсот рублей, сейчас – вроде бы тысяча. Скоро, значит, получу, если доживу.

– Откуда такое сомнение?

– Лет-то мне немало. Правда, в конце 60-х мне одна ясновидящая нагадала жить только до 77 лет. Зашёл в книжный магазин на улице Гончарова, а там дамочка подарочное издание Пушкина принесла на продажу. Ей предложили, помнится, 36 рублей – сумасшедшие по тем временам деньги. Мы разговорились. Оказалось, она вдова профессора сельхозинститута, постепенно распродававшая библиотеку покойного мужа. И ещё она гаданиями всяческими занималась. Кстати, в советские времена многие в это верили и даже платили за это. Спросила у меня дату рождения да и выдала свой прогноз. Я, конечно, не поверил и, как оказалось, был прав. Промахнулась гадалка. Как минимум на пять лет промахнулась. Я надеюсь, что и на больший срок. Жить мне пока не надоело. И лишний раз убедился, что все гадалки и экстрасенсы – шарлатаны и болтуны.