«Чрез бездны темные»
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ о Евгении РЕЙНЕ и 85-летии известного поэта.
85 лет исполнилось нашему выдающемуся современнику, всемирно знаменитому поэту Евгению Рейну. Супруга поэта предложила мне представить для коллективного издания свои стихи о юбиляре...
То, что я имел в виду сказать о нем в прозе, уже сказано в моем давнем обстоятельном послесловии к его мемуарам. Должен сознаться, что мне было чрезвычайно приятно заявление известного драматурга Михаила Рощина, высказанное в рецензии. Рощин (мир праху его и благодарность ему!) написал, что моя статья – лучшее, что есть в этой книге...
Но, во всяком случае, как устный рассказчик Евгений Борисович в лучшие свои часы и мгновения был попросту гениален. И создал нерушимый сплав из истины и художественного вымысла. Но, главное, конечно, все же не устные притчи, а его стихи и поэмы. Даже прежде всего поэмы, которые еще издаст под одним переплетом «Academia» грядущего. Они неравноценны, но, соединяясь, создают новую совместную мощь. Некоторые из них являются безусловными шедеврами (в антологию русской поэмы мною включены три). О поэме «Няня Таня» Межиров сказал, что она будет жить, пока существует русский язык. Совокупно его поэмы, это – новые «Сцены из жизни богемы», с той разницей, что наша советская богема была куда фантастичней, интересней и намного драматичней, чем изображенная в нетленной книге Мюрже...
Повествовательный стих Рейна и его ученика Бродского является неким звеном в цепи. Не обращаясь к более отдаленным временам, назову имена великого Михаила Кузмина и позднего, поднявшегося над экзотикой и окунувшегося в жестокую реальность Николая Гумилева, а затем нескольких конструктивистов (Сельвинский, Багрицкий и – прежде всего! – Луговской). Кроме того существенно воздействие раннего Заболоцкого, который в Петрограде-Ленинграде-Петербурге был и навсегла останется великим поэтом.
Я не думаю, что на мои стихи сколько-нибудь повлияла эта постконструктивистская поэтика. Но признаю, что огромно воздействие самого образа жизни Рейна на мою жизнь и судьбу. Он провел меня «чрез бездны темные», через самые невероятные сферы бытия, в которые без него я никогда бы не проник. И это дало мне самый неожиданный материал и привело к важным переменам. Рейн превосходно знает поэзию и с большой тонкостью судит о ней. На телевизионных сборищах литературных балаболок он единственный говорит с пониманием сути дела. Это понимание сочетается с колоссальным жизненным опытом, который во всех треволнениях и лишениях ранней поры помог ему отстоять свою поэзию. В статье я нем я процитировал высказывание героя революционной пьесы Бомарше Фигаро: «Только для ежедневного пропитания требовалось больше ума и таланта, чем нужно для управления двумя Индиями».
А.И.Герцен сказал об одном деятеле, что он – «смесь Фальстафа и Гамлета». Конечно, публика сразу замечает фальстафовские черты Евгения Борисовича, но не стоит забывать о гамлетовских...
Мое приятельство с Рейном очень давнее, и наша дружба прошла разные этапы. Нас пытались поссорить некоторые мерзкие и ревнивые окололитературные типы. Но я всегда любил его и, кажется, хотя бы иногда пользовался его взаимностью. Нас слишком многое связывает, и дороги душе те, выплывающие из памяти мгновения и дни, когда мы бывали самыми близкими в мире людьми.
Примерно, это я и намерен сказать Рейну в эти дни с тем, чтобы пожелать ему свежих сил. Их прилив меня бы не слишком удивил. Ибо Женя – Феникс, внезапно воспаряющий над собственным пеплом.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
Сатурналии
Е.Рейну
Словно Африкой переболев
И вернувшись в родные пенаты,
Выступает дряхлеющий лев,
Неудачливый, одутловатый.
Закативший прощальный скандал
И давно опоздавший на поезд...
Но хмелеющий дух разудал,
И трезвеющий голос напорист.
На толкучке он горькую пьет,
Закусивши растоптанной сливой,
Всласть читает часы напролет
Этот бред и шальной и счастливый.
Словно флот сновидений и смут
В плеске жизни и нежной и глупой,
И холсты Эрмитажа плывут,
И Тишинского рынка халупы.
Пшик продать, перещупать пальто
И раскатистым смехом залиться
Под высоким шатром шапито,
Под расшатанным небом столицы.
Подновляется зелень водой,
И цветут уцененные шляпы...
Ну а спутник еще молодой,
Что ему этих покеров крапы!
Кто же знает, что в стуке сабо,
На развале вселенского тлена
Только дружба со старым Рембо
И осталась еще у Верлена.
1981
Портрет
Этот мастер веселой науки
Неизменно надменно-учтив.
Резкий голос, развязные руки,
Бритых щек синеватый отлив.
Из комедии или романа –
В каждом веке смешные слегка
Эти сальные губы гурмана
И на лацкане венчик цветка?
В каламбурном звенит обороте
К юным девам живой интерес.
Но сурова привычка к работе,
Медицинское знание плоти
Под пустынною бездной небес.
Будто в жизнь возвратился из книги
Знавший шпагу, ланцет и перо,
То ли врач на невольничьем бриге,
То ль беспутный творец «Фигаро».
1987
Опавшие листья
Е.Рейну
Прогулка с Рейном. Ряд грибной
И Чистый понедельник,
А после – очередь в пивной,
Какой-то ресторан дрянной
До истребленья денег.
Я вижу в приступе тоски
Мир невозвратно-жалкий,
Задворки, рынки, чердаки,
Конфорки коммуналки.
Познавши этот поздний быт,
Истленья запах тонкий,
Я был тогда в пельменной сыт,
Одет в комиссионке.
Из ада в рай, из круга в круг
Водил меня Вергилий.
Каких теряли мы подруг,
Какую брагу пили!
Искусства скудную струю
И жизни бормотуху.
А в душу заглянуть свою
Все не хватало духу.
О, как я молод был тогда,
Какой еще зеленый...
В предбанник Страшного суда
Чернорабочих череда
Вливалась исступленно.
Живые выжимки тюрьмы,
Барыги, инвалиды...
В тягучей очереди мы
Стояли без обиды.
Еще страстей, еще невзгод
Нас не роднило сходство,
И на лице еще налет
Держался благородства.
Но шло надменности взамен
Вечернее смиренье,
Текло от монастырских стен,
Как ветра дуновенье.
1987
Надпись на книге воспоминаний
А в общем жалок был усталый Параджанов,
Неряшливый старик и сокрушенный плут,
Но знал, что этот быт замызганных стаканов
Полюбят и простят, и волшебством сочтут.
И, может быть, о нас в высоком скажут штиле,
Почтивши артефакт проплеванных перил:
«Вы посетили мир… Блаженные, вы жили,
Когда Высоцкий пел и шумный Рейн шутил!»
2000
Ленинградское
Е.Рейну
Вижу лицо продавщицы
Из букинистики той,
Где пролистал я страницы
Книги любви золотой.
В лавочке около арки
Всё озаряла она.
Часто сменялись товарки,
Но волновала одна.
Я же, мальчишка без денег,
Опыта, дома, ума, –-
Только заезжий бездельник,
Перебиравший тома.
Тени прошли тиховейно
Из миновавших времён…
В девушку Бродского, Рейна
Был я, как видно, влюблён.
Если бы сблизился с ними,
Всё бы иначе пошло.
Вот я с путями своими!
Думаю, мне повезло.
Только брожу до упаду
По перепутьям чужим,
Где превратился в громаду
Судеб струящийся дым.
Трогаю я переплёты
Позже накупленных книг.
Только из поздней дремоты
Мир отзвучавший возник.
Только под аркой Генштаба
Вихри на площадь текут,
В небо, где зыблется слабо
Властный над Зимним лоскут.
2016