Александр Николаевич Даценко — геолог с двадцатилетним стажем. Примерно каждые полгода он уезжает из Воронежа и ищет золото, не добывает, а именно ищет. Этой весной он отправился в тайгу. Мы публикуем интервью Александра Николаевича в формате дневника, который он действительно ведет; он рассказывает про суть своей работы, дерущихся бурундуков и красоту здешних мест.
Небо здесь глубокое, синее, как у нас осенью в средней полосе. Природа ярко-зеленая и очень буйная. Ей всего-то три месяца жить. И все растения и животные стараются взять от этого времени всё. Жизнь кипит на каждом камне.
Вчера ходил снимать координаты набуренных скважин. Сапог пока не привезли, поэтому сквозил в кожаных, модерновых. Так себе занятие. Хорошо, что есть палка-ходилка с условным острием, которым можно упираться в накатанный до состояния льда снег на дороге до буровых линий.
После грелись в мониторке и разговаривали с Русланом. Будто и не уезжал отсюда семь лет назад. Точно так же нарезанное брусочками сало, вареные яйца, белый хлеб. Тот же закопченный чайник на железной печке в углу и те же разговоры.
Тоска же.
Какая тоска — эта обыденность или другая? Но всё равно [будет тоска].
Вылезли комары. Немного балделые, незлые пока. Но уже достают.
Купили оборудование для интернета, а поставить некому было. Два месяца мы мучились, но установили. У нас работает маленькая дизельная электростанция. Когда нам нужен свет, мы ее включаем.
С интернетом, конечно, лучше.
Проснулись. Пошли в баню, умылись. С утра чай попили, что осталось с вечера — съели. И где-то в шесть часов поехали на работу, едем мы туда часа 2–2,5, хотя это всего семь километров.
Дальше работаем. Я описываю породы, Саша промывает, отбираем пробы — каждый занимается своим делом. А потом, кто более-менее свободен, начинает готовить еду. На костре мы варим суп из тушенки или макароны, кашу рисовую или гречневую. Снова работаем. В семь часов едем домой, в девять приехали, чай попили, легли спать — всё. Иногда оставляем человека, чтобы он с обеда протопил баню, приезжаем — моемся. И так каждый день.
Эта тайга не такая уж и бедная. Понятно, что красноярская, скажем, гораздо более изобильна, но и тут не только рои бабочек. Присмотришься — и черемуха, и рябина, и ковер брусники цветущей, грибы первые отошли — жара всё же, есть моховка, смородина, ревень, малины тьма. Однако всё это еще не созрело, окромя ревеня, но он кислый.
Недавно нам привезли консервы, крупы, помидоры, арбуз, курагу. Всего хватает. Только работай.
В окно ломилась птичка, похожая на синицу. Но изящнее и длиннее. Занавесил снаружи — перестала. Сегодня вообще убрал занавеску — нормально.
Жара. Подозреваю, что не под сорок, но тут и двадцать тяжко, а нынче явно больше.
Холодная вода в речке. Еще тут две закопухи у бани, делали песковатором, там вода чистая, ледяная, охладиться можно. Но в море, например Черном, было бы получше. Или плюнуть на всё и занырнуть?
Вещи почтой отошлю перед отъездом, а рюкзак набью шишками кедрового стланика. Самый вкусный орех, если кто понимает. Ароматный. И еще рыбы в Северобайкальске куплю.
Коньяк стоит. Не хочется. Пива хочется. Пшеничного. Белого. Немного, пол-литра, на два раза.
Гроза еще постоянно, но льет редко, больше грохочет.
Тираню щенка Макса, который что-то понял обо мне и умеет, вякнув грустно на пороге, получить пропуск в мое жилье, прикинувшись самым мокрым, самым разнесчастным и непонятым никем щенком в округе двух сотен верст.
Ну как такого не пустить? Я подозреваю, что он окунается в речку, потом валяется в песке, вспоминает, как хапнул горчицы, и уж потом идет проситься ко мне.
Опять не работаем. Третий день грозы и ливни. Вода поднялась — не проехать. Когда непогода окончится, снова придется пробивать путь, завалы из лесин обеспечены. Это одна из характерных черт горных речек — во время паводков по ним перемещается огромное количество упавших деревьев, порой создавая запруды. Когда запруды прорываются, мощный поток воды смывает на своем пути всё, что попадается, а попадаются в основном деревья.
Между прочим, именно так, «выбиванием» зерен золота из обломков коренных пород во время их движения по рекам, и создается некоторая часть россыпей. Кроме того, так происходит небольшое, но всё же смещение россыпи по течению от коренных золотопроявлений. Крайне небольшое.
Сегодня в пять утра на Лопчу прошли вахта и налив. Вахта — это камаз с будкой, в которой всё обустроено на манер салона автобуса. Обычного автобуса: сиденья на двоих, сваренные из металлических трубок и набитые поролоном, проход посредине, ничего эксклюзивного, так сказать.
А налив — это местное название бензовоза. Наливают в него, понимаете ли. Вот он и налив. Вахта заберет людей, которые накопились на базе в поселке. Уезжали туда по разным причинам: кто зубы лечить, кто на похороны, Володя вот за запчастью к машине.
Тут надо бы рассказать о водке и запоях, о том, сколько жизней сгублено ею и как в этих городах и поселках пьют и убивают себя прекрасные люди. Но не буду я об этом, лучше отдельно.
Володя, как я уже сказал, везет запчасть. Тем не менее шансы на начало работ невысокие. Постоянные дожди просто не позволят доехать до места.
У нас разгар середины лета с приметами осени. Спеет красная смородина, да-да, обыкновенная красная смородина, такая же, как у нас в саду или на даче. Она на самом деле крайне неприхотливое таежное растение. Черемуха еще зреет.
С возрастом у человека психика всё менее пластична, хочется какой-то определенности. Мне скоро 55, я уже достаточно взрослый человек, уже дело к старости идет. И да, иногда хочется не возвращаться, жить здесь. Бывает такое. А бывает, что хочется не приезжать.
Бурундуки веселятся вовсю. Деловые, что воробьи, только что не летают. Подпрыгивают и сталкиваются друг с другом.
Бурундуков здесь очень много. Они приходят невиданными путями, едят хлеб, едят семечки, крупу. Сейчас наш щенок подрос — они перестали наглеть. А совсем недавно проходу не давали. Ну хоть не евражки, конечно.
Бурундуки еще приличные звери. Они особо не надоедают, просто пищат, то есть нет, они чирикают, и очень красиво дерутся: разбегаются, подпрыгивают и сталкиваются в воздухе. Смешные зверьки.
Иногда мы останавливаемся, берем палку, привязываем к ней леску, на крючок муху какую-нить или шмеля, забрасываем — и ловим рыбу.
А зачем они, господи, эти спиннинги? Палка обычная толстая с леской.
Потом поймал штук шесть — и можно засолить и через 15 минут есть, а можно уху варить.
Иногда странно осознать, что мы здесь на полгода. Сегодня осознал.
С другой стороны, следующие полгода здесь будет минус 45 и снег, невозможно бурить. Поэтому мы работаем по 12 часов в день без выходных и праздников. Единственное, что здесь празднуют, — Пасха.
Нас пять человек, и мы полгода занимаемся тем, что опоисковываем нашу лицензионную территорию. Территория очень большая.
Дело к осени. Ягода, кстати, кислая. И голубица, и жимолость, и та же смородина. А как же иначе? Дожди. Только иван-чай обычный, как и везде. Разве немного поменьше росточком.
Я занимаюсь поисками. Я бурю скважины по азимуту. Сначала одна, через двадцать метров — вторая, и так, пока вся долина не будет перекрыта. И затем по 40 сантиметров мы начинаем эти скважины поднимать. То есть углубились на 40 сантиметров — достали на лоток, промыли, есть или нет золота — записали. И так до коренных пород.
Через каждые 500 метров я делаю буровые линии — пробуриваю линию скважин. По вертикали мы отмываем пробы и смотрим, что там есть. Если находим золото, составляем карту и делаем разведку, то есть мы делаем буровую линию не через 500 метров, а через 25–50. В результате мы получаем объемную модель: как, где и сколько лежит полезного ископаемого.
Если компания решает добывать золото, сюда загоняются бульдозеры, и они делают вскрышу (это от слова вскрывать), зачищают пустую породу, и остается полигон. Полигон — это место, где добывают россыпное золото с помощью промывочного прибора. На него подается тот материал, который содержит золото, в старательской терминологии это называется пески.
Отдыхали. Спек блинов. Ничего так. На печке. Неудобно, да и спешил, толстые делал. Но всё равно отлично пошло.
Проснулся, как всегда, в пять тридцать. Полежал, подумал, затем перестал думать.
Мы намываем даже не миллиграммы, у нас одна маленькая золотиночка на лоток. Когда соберем, упаковываем в пистоны — специальные бумажные упаковки, мы их тут крутим сами. Записываем, из какой скважины, из какой глубины, и передаем на обработку в Тынду.
Конец августа, а по утрам тут морозец под тридцать. Именно морозец. Переносится легко, и только если в одежде непорядок — пробивает. Тут очень сухой воздух. Середина Азии, да еще и горы. Вокруг лиственница, чахлые ели с бородами из зеленого мха. За хребтом — Якутия и истоки Алдана. Везде снег. В какую сторону ни пойди.
Расстояние здесь измеряется часами. До места работ нам — от семи до одиннадцати километров. И это расстояние мы едем два часа. Поскольку дороги нет, пробираемся по руслу реки, по косам, отмелям. Если встречаются завалы — растаскиваем. И пропиливаем в бревнах проезды.
Нас окружают медведи и лисы, как [булгаковского] Крысобоя в долине дев. Воруют они у нас, гады, еду, воруют даже посуду. В общем, ужасные звери. Заезжаем мы как-то вечером с работы, а тут бежит навстречу лиса и тащит миску собачью, долго мы кричали, чтобы она бросила.
Иногда она приходит ночью и гремит банками. Мы банки обжигаем, чтобы не пахло и чтобы не засорять здесь всё, и она в эту кучу банок залезет и начнет хозяйничать.
До этого медведь украл у нас ведро селедки.
Совсем забыл. В медвежьей лежке, там, где мы нашли свои сковороду и кастрюлю, был еще чей-то котелок.
К осени я страшно устаю от этих мест. Я хочу домой, я дико хочу домой, я мечтаю о поезде. Обычно, когда едешь сюда, в поезде очень твердые полки, а когда отсюда — те же полки мягкие.
Сама дорога в тайгу — как дорога между мирами. Ты садишься в поезд, и за пять-шесть суток оказываешься в абсолютно другом месте, где ходишь по ягоде, по грибам, где пьешь из любой лужи чистую воду, да такую чистую, что в водопроводе такой не найти. Приезжая сюда, геологи сходят с ума от того, что им нечего больше хотеть.