Когда тошнило крысуВ митинговую стихию бурной зимы 2011/12 попал я до известной степени случайно. В начале декабря 2011 года родная редакция отправила меня писать репортаж с митинга против так называемой рокировки.
Хождения стали модным деломЕсли кто не помнит, в сентябре Путин поговорил с Медведевым и сказал ему: поцарствовал, хватит. На съезде «Единой России» Медведев лично предложил Путина в президенты. У народа, понятное дело, никто ни о чем не спросил. Популярность «ЕдРа» стремительно катилась вниз, думские выборы 4 декабря прошли с массовыми фальсификациями. Анонсирован был митинг на Чистых прудах. Было это, как сейчас помню, 5 декабря, обнародованы первые результаты (50% у «Единой России», 19% у КПРФ, 3% у «Яблока»). Согласовали все, насколько я помню, без проблем. Ожидалось, что народу будет, как всегда, в пределах тысячи. Вдобавок погода была мерзкая, так называемый ледяной дождь. Когда я вышел из метро, толпа уже выглядела серьезной и продолжала непрерывно прибывать. Я протолкался поближе к трибуне, отгороженной от масс цепочкой железок, и меня узнал какой-то полицейский, решивший мою политическую судьбу.
«Выступить не хотите?» — спросил он доброжелательно.А чего мне было не выступить? Ситуация с этой рокировкой казалась мне идиотской, и не то чтобы я сильно любил Медведева, но как-то очередной срок Путина, решенный вдобавок келейно, казался мне полной уже тухлятиной. Я влез на трибуну, тем более что люди на ней все были знакомые, и мне довольно быстро дали слово. Я сказал, имея в виду погоду: «Льет как из ЕДРА». Ну и еще что-то оптимистическое, типа не дадим украсть выборы. Все посмеялись, и не знаю, как остальные, но я пошел к метро (хотя почему не знаю — Навальный с Яшиным пошли в центр, и за ними тысяч пять, многих свинтили). По дороге со мной заговорила одна московская поэтесса, с которой мы не разговаривали двадцать лет, и похвалила мое выступление. Это меня потрясло даже больше, чем количество народа.
С тех пор я стал выступать на всех зимних митингах. А они пошли сплошной чередой. Требования были самые мирные: отмена сфальсифицированных выборов, отставка Чурова, освобождение политзаключенных. Постепенно митинговые хождения стали довольно модным делом. Все помнят знаменитый крик: «Я Божена, я Божена!» (это когда Рынскую вели в автозак). И слова Ксении Собчак 24 декабря: «Я Ксения Собчак, и мне есть что терять».
Виноват не НавальныйКак непосредственный участник почти всех митингов зимы и весны могу уверенно сказать одно: победа казалась тогда очень близкой. Это не было движение хипстеров. С одной стороны, это было растущее движение масс, причем вовсе не только интеллигенции. А с другой — туда все чаще захаживали представители власти. И 24 декабря на трибуне уже стоял Алексей Кудрин. Я, помнится, спросил, как ему нравится все происходящее. И ему, насколько я помню, нравилось. Обычно представление о количестве участников получали во время шествия по Бульварному кольцу, оглядываясь со Сретенки. Но 24 декабря, когда народом было заполнено все пространство от Садового кольца до трех вокзалов, реально было чувство, что вышла вся Москва. До сих пор высказываются мнения, что, если бы тогда на улицах было хоть полмиллиона людей, да если бы лидерам протестов хватило мужества повести их на Кремль — вполне мог бы стартовать президентский самолет, стоявший, говорят, под парами. Но максимальное количество участников оценивают в 200 тысяч. А на случай похода на Кремль, по слухам, на крышах сидели снайперы: сам не видел, врать не буду, но допускаю легко.
Некоторые до сих пор не могут простить Навальному, что после триумфа 24 декабря он как бы распустил всех на новогодние каникулы. Политические схватки так не выигрываются. Но если бы даже все продолжали выходить на улицы вплоть до Нового года и в новогоднюю ночь кричали на Красной площади «Путин-уходи», от этого ничего не изменилось бы. Ошибочна была главная позиция: что эта власть готова прислушиваться к народу, интересоваться его мнением и от этого мнения зависеть. Они же простые ребята: настоящая дворовая шпана понимает только один язык, и это никак не язык политических требований. В январе 2012 года Россия проехала очень важную развилку. Тогда она выбрала путь, ведущий сначала к войне, а теперь, кажется, уже и к катастрофе всемирного порядка. Ну, если им так нравится и если качество жизни у населения ухудшилось настолько, что она ему теперь не дорога, милости просим. Но виноват в этом не Навальный.
В российской истории все вообще очень символично, чтобы тупым было понятнее. Поэтому митинг 4 февраля 2012 года, собравшийся на Болотной, прошел в ужасно холодный день. Как бы учтите, ребята, теперь у нас такой климат. Пришлось надеть караульный тулуп, купленный на военторговской распродаже за 5000 тогдашних рублей. На этом-то митинге я и засветился с плакатом «Не раскачивайте лодку — нашу крысу тошнит». История этого плаката такова: на одном из ток-шок Дмитрию Муратову, ныне нобелиату, посоветовали не раскачивать лодку. «А почему? — спросил Муратов. — Чтобы крысу не тошнило?» Я эту фразу слегка трансформировал, а Ира Лукьянова, которая со студенческих лет прекрасно рисует, изобразила собственно крысу: очень бедную, совсем не агрессивную, скорее домашнюю. Поверьте, никто не загонял ее в угол, она вызывала скорее сочувствие. Никто, конечно, не рвался с ней дружить, но переговоры отнюдь не исключались, да и бескомпромиссной мстительности я в толпе не видел. С этим плакатиком я пробился к Навальному, и многие нас сфотографировали вместе. «Поближе к начальству», — доверительно сообщил я ему. Навальный в ответ невесело улыбнулся. Он что-то знал.
Место встречиНу, а уже в марте так называемые они почувствовали, что им ничто не грозит. И дело было не в массовой поддержке, которую они так старательно и бездарно — и тоже символично — имитировали на Поклонной горе. Фото Кургиняна с пеной у рта обошло тогда все мировые СМИ. Но грешно смеяться над больными людьми. И никакой народной поддержки у них не было до 2014 года, пока Крым не обозначил последнюю, уже роковую развилку. Просто они поняли, что зимний протест — мирный, а значит, можно сначала разгонять все эти митинги, потом перестать их согласовывать, а потом попросту запретить. Так что никаких мирных шествий больше не будет. Как не было их в одном осеннем месяце одного приснопамятного года. Я, кстати, и до сих пор считаю, что это был не самый плохой год в российской истории. Двадцать лет спустя было гораздо противнее, невзирая на большое количество массовых веселий.
И последнее. Жалею ли я, что вошел тогда в координационный совет российской оппозиции? Как сказать. С одной стороны, когда руководители некоего секретного подразделения намечали список жертв, они тупо шли по списку КС. Большого толку от этой организации явно не было, а что она аккумулировала большое количество общественного раздражения и вызвала весь этот огонь на себя — так ведь в русской жизни и так полно наглядности, и убеждает она всех только задним числом. Из-за членства в КС я лишился программы на «Коммерсантъ FM», потому что у них там, в «Коммерсанте», такой хитрый принцип — журналист должен быть объективен и не имеет права входить в политические организации. Меня деликатно попросили из двух неплохих вузов, где я преподавал, а всякие прокремлевские молодежные организации стали чаще помещать меня на баннеры с портретами врагов народа. Ну чего, нормально. Если б они стали помещать меня на баннеры с портретами своих друзей, я бы обиделся больше. А после попытки отравления у меня родился сын, который, может, и так родился бы, но капитальный ремонт организма, сделанный мне по случаю отравления в хорошей московской клинике, способствовал мне много к украшенью. В результате тех лечебных мероприятий у меня исчезли все жалобы — и до сих пор, как ни странно, не появились. А те, с кем я ходил в тех колоннах, до сих пор узнают меня в метро или пишут добрые слова. Они ведь никуда не делись. Только встречаться мы будем теперь уже не на митингах.
«А где же?» — спросите вы. С тех пор, конечно, навыки прямой речи несколько ослабели, зато эзопова развилась отлично.
Есть одна такая станция метро — между «Киевской» и «Белорусской», что тоже ужасно символично. Ее пока еще не переименовали, и правильно делают. Должен же родной город нам напоминать, где мы теперь встретимся.
Всего 10 лет назад