Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) — советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи. – М.: Новый хронограф, 2011.
«Дело Краснопевцева» и дискуссия о «средних слоях»Бурные политические события нашли свой отклик на историческом факультете. Несколько молодых преподавателей, аспирантов и студентов, воодушевленных критикой Сталина на ХХ съезде, стали регулярно собираться и обсуждать важнейшие политические и исторические проблемы. Они писали рефераты по истории России и СССР, в которых пересматривали оценки советской историографии и критиковали сталинские порядки. Ведущую роль в этой группе играл аспирант кафедры истории КПСС, в прошлом секретарь комсомольского бюро истфака, умный и авторитетный Лева Краснопевцев, обладавший несомненными задатками лидера.
После устранения «антипартийной группы» Краснопевцев и его друзья составили и распространили листовку, где обличали Хрущева, который, по их мнению, расправившись с «антипартийной группой», совершил государственный переворот. Не оправдывая «антипартийную группу», они призвали к борьбе «со сталинской системой угнетения, укрепляемой Хрущевым», требовали широкой общенародной и партийной дискуссии; созыва чрезвычайного съезда КПСС, чистки партии и суда над сообщниками Сталина. Кроме того, они предлагали отменить «политическую» 58-ю статью Уголовного кодекса, ликвидировать негласные политические процессы, обеспечить право на забастовку, усилить роль Советов.
Сейчас такие требования, как и сам факт распространения листовки, были бы законными, но тогда они являлись государственными преступлениями. Агенты КГБ выследили группу Краснопевцева и осенью 1957 г. арестовали ее членов. В феврале 1958 г. их судили на закрытом судебном процессе и приговорили к тюремному заключению, доходившему для Краснопевцева и других наиболее активных членов его группы до 10 лет. В 1989 г. всех их реабилитировали «за отсутствием в их действиях состава преступления», но жизнь этих молодых способных людей была исковеркана. Лишь часть из них, отбыв свой срок тюрем и лагерей, вернулась в науку, а некоторые – достигли высоких научных степеней.
Известие об аресте группы Краснопевцева поразило меня как удар грома. Я знал Краснопевцева, еще лучше знал арестованного вместе с ним Колю Обушенкова, бывшего аспиранта Галкина, который в числе других молодых преподавателей работал на нашей кафедре и никак не мог поверить, что они способны совершить какое-то преступление. Сначала я надеялся, что произошло недоразумение, тем более что ничего, кроме самого факта ареста, нам не сообщили, но затем пришлось убедиться, что дело серьезное. Некоторых моих однокурсников, уже окончивших истфак, в том числе близко мне знакомых Петрова, Гордона, Клопова, Борко вызывали на допросы. Я был уверен, что они не совершили ничего предосудительного, и приходил к выводу: «берут» всех, кто знаком с Краснопевцевым, а следовательно, могут «взять» и меня. Опасения такого рода охватили и некоторых моих знакомых. Помню, как-то вечером я шел с группой приятелей по улице Горького и вдруг один из них тихо сказал: «По-моему, за нами следят. Давайте остановимся у витрины и посмотрим, кто за нами идет». Мы встали перед витриной и пытались разглядеть в ее зеркальном стекле, не следят ли за нами, но никого не заметили. Скорее всего, за нами никто не следил, просто действовало наше напуганное воображение.
Обстановка в стране все же сильно отличалась от сталинского времени. Следователи говорили арестованным по «делу Краснопевцева»: «при Сталине вам бы высшую меру дали». Арестованных не пытали и не выбивали из них ложных показаний. Более того, власти явно не хотели раздувать «дело» молодых историков, свидетельствовавшее о возникновении политической оппозиции в таком центре науки как Московский Университет. Со своей стороны, арестованные старались не выдавать товарищей, с которыми вели более или менее откровенные разговоры. В результате, даже выявленных следствием 15 человек, которые обсуждали рефераты, но не участвовали постоянно в собраниях группы Краснопевцева, не арестовали, а передали решение их судьбы на усмотрение партийных организаций тех учреждений, где они работали.
В некоторых организациях ограничились предупреждениями. Клопов, Гордон, Меликсетов, Борко получили выговоры по партийной линии, и я считал, что они еще дешево отделались. Хуже всего пришлось Тому Петрову, который после окончания истфака работал в издательстве политической литературы. Как я слышал, на партийном собрании в издательстве Том мужественно отстаивал свои взгляды, доказывая, что обсуждение вопросов истории СССР или КПСС никак не является преступлением, но на него набросились сотрудники издательства, в том числе некоторые его бывшие друзья, возможно, сами опасавшиеся ареста. Тому дали строгий выговор и уволили с работы с «отрицательной характеристикой», по существу, с «волчьим билетом», закрывавшим ему возможность работы по специальности. Некоторое время Петрову пришлось работать строгальщиком на каком-то заводе, а когда он наконец получил возможность вернуться в науку, то заболел и умер, не достигнув шестидесяти лет. Его незаурядные лидерские и организаторские способности так и остались невостребованными.
Арест «группы Краснопевцева» потряс исторический факультет. Как обычно в таких случаях, стали искать «сообщников» или просто людей, знавших о взглядах арестованных, но не сообщивших «куда следует». Многие друзья и знакомые Краснопевцева к этому времени уже закончили истфак, но в аспирантуре кафедры истории КПСС еще училась Ира Сорокованова – красивая, умная и способная девушка, которая участвовала в обсуждении одного из рефератов Краснопевцева, но возражала ему. Несмотря на это, партийное бюро решило исключить Иру из партии за то, что она не донесла на участников обсуждения. «Дело Сороковановой» обсуждалось на общем партийном собрании факультета в обстановке страха и ожидания новых арестов. Только один человек – студент Сережа Сергейчик – имел мужество выступить в защиту Сороковановой, напомнив, что она возражала Краснопевцеву. Члены партбюро набросились на Сергейчика и заставили его замолчать. Собрание постановило исключить Иру из партии. Она сидела в первом ряду поднимавшейся амфитеатром аудитории, закрыв лицо руками, и молча плакала, а все участники собрания обходили ее стороной, как зачумленную. И никто – в том числе и я – не решился подойти к ней, чтобы как-то поддержать или выразить сочувствие.
Вслед за исключением из партии Сорокованову исключили из аспирантуры. Факультет лишился многообещающего специалиста. Лишь через несколько лет, проявив исключительную стойкость и силу воли, Сорокованова после долгих мытарств добилась восстановления в партии и сумела вернуться к научной и преподавательской деятельности в МГУ. Она успешно защитила докторскую диссертацию, но вскоре скончалась в расцвете творческих сил. Исключением Сороковановой дело не ограничилось. Многочисленные и влиятельные «сталинисты» истфака оживились и принялись травить «ревизионистов», к которым причисляли всех, кто когда-либо высказал свежую мысль, сказал что-нибудь необычное или просто пользовался популярностью у студентов. Секретарь партбюро факультета Ю.М. Сапрыкин заявил на партийном собрании, что группа Краснопевцева сложилась «на базе ревизионизма», а «ревизионисты» – это те, кто поддерживал журнал «Вопросы истории». В постановлении партсобрания записали, что «часть студентов и некоторые преподаватели факультета» (в том числе Застенкер, Городецкий, Генкина, Седов), «подогретые журналом «Вопросы истории», объективно способствовали распространению ревизионистских идей», выступали в защиту «идейно-порочной линии журнала «Вопросы истории».
Нашей кафедре, где работал Обушенков и продолжал работать Застенкер, пришлось плохо. Галкин попал в очень трудное положение, потому что именно он взял Обушенкова на кафедру вместе с другими, по мнению «сталинистов», подозрительными молодыми преподавателями. Галкин умело защищал себя и кафедру: призывал к бдительности, клеймил «антисоветчиков» и «ревизионистов» (никого не называя по имени), но препятствовал их увольнению. Это не удовлетворяло ревнителей «партийности». Они говорили, что на кафедре имеются «серьезные недостатки политического характера», в том числе «печать академического подхода» к изучению истории. В работе части преподавателей они усматривали «уступки буржуазной идеологии». Воспользовавшись обстановкой, подали свой голос и кафедральные «сталинисты». Они утверждали, что существующие на кафедре «нездоровые настроения безусловно сказались и на формировании вредных антисоветских взглядов у Обушенкова». Доцент с дореволюционным партийным стажем удивлялся: «почему в кабинете новой истории нет портретов классиков марксизма-ленинизма, а висят только портреты Волгина, Тарле и находится бюст Вольтера?»
Партийное бюро факультета занялось «проверкой» работы кафедры: посылало своих представителей для контроля лекций и семинаров, допрашивало молодых преподавателей, что они знали о взглядах Краснопевцева и Обушенкова. Главный удар «сталинисты» направили против Застенкера. На партийном собрании факультета ему припомнили выступление в защиту журнала «Вопросы истории» и еще одно выступление, в котором, по словам докладчика, Застенкер «под видом объективности защищал Каутского как марксиста» (добавим: в полном соответствии с Лениным). Партийное бюро приняло резолюцию, которая обвиняла Застенкера в отступлении «от ленинского принципа партийности в исторической науке».
Комиссия парткома проверявшая работу кафедры, обнаружила, что студент, защитивший под руководством Застенкера дипломную работу об участии средних слоев населения во французском движении Сопротивления, дал такое определение средних слоев, которое не совпадало с определением Сталина, а, следовательно, по мнению комиссии, было несовместимым с марксистско-ленинским пониманием вопроса. Застенкер с этим не согласился, и тогда партийное бюро и руководство факультета приняли, казалось бы, разумное решение: устроить научную дискуссию о «средних слоях». Одним из докладчиков был Застенкер, другим – доцент кафедры истории КПСС Патрикеев, уже известный на факультете своими выступлениями против «Вопросов истории». Опираясь на работы зарубежных марксистов, Застенкер доказывал, что «средние слои» – это собирательное понятие, содержание которого с течением времени менялось. В современных капиталистических странах к средним слоям можно отнести различные группы мелкой буржуазии города и деревни: мелких предпринимателей и торговцев, чиновников, интеллигенцию и крестьян, в том числе кулаков.
Страшное по тем временам слово «кулак» вызвало бурю. Патрикеев ответил, что правильное понимание средних слоев «прекрасно выразил выдающийся марксист-ленинец И.В. Сталин», который не включал в состав средних слоев ни мелких предпринимателей, ни торговцев, ни тем более кулаков. Этот, казалось бы, талмудистский спор: кого «включать» и кого «не включать» в средние слои имел политическую подоплеку. Заведующий кафедрой истории КПСС Савинченко сказал, что, «включая в средние слои и, стало быть, в союзники пролетариата кулака в деревне, капиталистов в городе», Застенкер, по существу, защищает кулачество и буржуазию. Занявшись пристальным изучением биографии Застенкера, его противники обнаружили, что еще в 30-е годы, учась в Институте Красной профессуры, он однажды высказал сомнение в правильности политики ликвидации кулачества и подвергался за это критике. Получалось очень логично: защитник кулаков в прошлом продолжает и сейчас их оправдывать.
Часть преподавателей нашей кафедры – К.Ф. Мизиано, ее аспирантка И.В. Григорьева, специалист по истории Германии Г.И. Куранов – поддержали Застенкера, но оказались в меньшинстве. Их противники, по преимуществу преподаватели кафедры истории КПСС во главе с Савинченко и Патрикеевым, обличали «ошибочные выступления» Застенкера и его сторонников, сближая их со взглядами венгерских и югославских «ревизионистов». Как с гордостью сообщил Патрикеев, ни он сам, ни его соратники не знали никаких иностранных языков и не читали иностранной литературы. Тем не менее, они уверенно «освещали» историю французского движения Сопротивления, «ряд вопросов тактики» французской компартии, «борьбу рабочего класса Франции за единство на современном этапе» и многие другие вопросы. Одна из студенток кафедры Савинченко рассказывала мне, что Савинченко в ее присутствии говаривал: «те, кто знает иностранные языки, – потенциальные шпионы». Дискуссия завершилась полной победой сторонников Патрикеева и Савинченко. После ее окончания партийное бюро исторического факультета приняло специальную резолюцию, обвинявшую Застенкера и его единомышленников в «сползании с позиций партийности» и в «ревизии учения о классовой борьбе».
В порядке партийной дисциплины оно обязало Застенкера впредь трактовать вопрос о средних слоях так, как считает нужным партбюро. Это решение было утверждено партийным собранием факультета, а затем парткомом МГУ и XVII-ой партийной конференцией МГУ. Застенкер, Мизиано и Григорьева подали жалобы в Центральный комитет партии, обращались даже лично к Суслову и Хрущеву. В аппарате ЦК КПСС, где работало немало умных, образованных и порядочных людей, в том числе наш бывший преподаватель А.С. Черняев, сочувствовали Застенкеру. Отдел науки ЦК КПСС, который тогда возглавлял Д.М. Кукин, не поддержал противников Застенкера и заявил, что вопрос о средних слоях является дискуссионным. Однако «сталинисты», пользовавшиеся поддержкой Московского Комитета партии, не посчитались с отделом ЦК КПСС. Все постановления партбюро истфака и парткома МГУ остались в силе.
После дискуссии о средних слоях Мизиано и Куранов ушли с факультета. За ними последовали Генкина и Городецкий. Григорьевой долго не давали защитить диссертацию. Поскольку я был аспирантом Застенкера, меня тоже не забыли. Партийное бюро отложило на год мой перевод из кандидатов в члены партии. Это было минимальное наказание, предусмотренное Уставом КПСС. Застенкер остался на факультете и продолжал борьбу, занявшись основательным изучением проблемы «средних слоев». Я его не понимал. Мне казалось в высшей степени неразумным тратить время и силы на схоластический спор, подлинная суть которого состояла не в научных, а в политических разногласиях. Я видел, что партийные инстанции, в которые обращался Застенкер, не принимают мер в его защиту, связывал это с концом «оттепели» и поэтому считал, что у него нет никаких шансов на победу. Наум Ефимович со мной не соглашался и говорил, что надо бороться до конца. К моему большому удивлению, он оказался прав, но далеко не сразу и довольно случайно.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
