Профилактика экстремизма в полиэтничном и многоконфессиональном регионе: тенденции, риски и психолого-педагогические детерминанты

Глава 3. Региональные аспекты экстремизма (на примере Республики Башкортостан)*

3.1. Современные формы экстремизма на региональном уровне в контексте угроз нового типа

Общепринято, что основными причинами способствующими распространению деструктивных процессов, в том числе экстремистского характера, являются длительные периоды социально-экономической  нестабильности, сопровождающиеся, с одной стороны, социальной  дифференциацией граждан, бедностью, с другой – низкой эффективностью  работы государственного аппарата, общественных институтов, отсутствием  надежных механизмов правовой защиты населения. К сожалению, это по-прежнему остается актуальной проблемой и для современной России. К примеру, несмотря на то что в период экономического подъема в 2000-е годы доходы российского населения ощутимо выросли по сравнению с этапом реформ 1990-х годов, показатели неравенства в России остаются одними из самых высоких в мире. В этих условиях попытки правительства провести болезненные пенсионные реформы, лишь красноречиво обнажили все противоречия, накопившиеся в социально-экономической сфере страны. Как утверждает авторитетный российский социолог О. Шкаратан: «Де-факто осуществляемая властями социальная политика не достигает декларируемых целей; возможности налоговых мер по перераспределению богатств в пользу наиболее нуждающихся слоев населения остаются нереализованными. Весомая часть россиян живет в условиях бедности, многие из них при этом работают, но их доходы лишь незначительно превышают прожиточный минимум. В то же время отсутствие существенных результатов в эгалитарной политике государства сопровождается ростом числа олигархов, что позволяет сделать выводы о недостаточной реализации имеющегося потенциала по сокращению неравенства в России»^[1].

Как считает другой социолог Л. Бызов, «несмотря на годы стабильности и относительного достатка, российское общество так и не смирилось с ситуацией глубокого общественного неравенства, вызванного не до конца продуманными реформами начала 90-х годов, и так и не преодоленного до дня сегодняшнего. Опросы рисуют картину классового, глубоко стратифицированного общества, наполненного глубокой агрессией, пожалуй, более разобщенного чем когда-либо в своей новейшей истории, налицо ситуация тотального недоверия наших граждан и друг к другу и к власти, которая остается в целом неизменной»^[2].  

Однако другими причинами, способствующими возникновению и распространению деструктивных идеологий, являются сложные социокультурные процессы в обществах, вступивших на путь трансформаций, которые концентрируются в маргинальных слоях социума, характеризующихся причудливым сочетанием традиционных и новых черт культуры, неполным изменением статуса и условий жизни^[3].

Во многом это относится и к ситуации в Республике Башкортостан, где в 2010 г. произошел демонтаж регионального авторитарного режима, а радикальные политические реформы, инициированные новым руководством, запустили цепную реакцию неоднозначных социально-экономических, социокультурных и политических процессов в регионе.

Одной из особенностей социального развития республики является относительно большая доля сельчан в структуре населения – 39,5%; доля горожан – 60,4%. Для примера, доля городского населения в Республике Татарстан составляет – 76%, в Челябинской области – 82%, в Свердловской области – 84 %.

Национальный состав Башкортостана также сложен и мозаичен: согласно Всероссийской переписи населения 2010 года: русские – 36,1%, башкиры – 29,5%, татары – 25,4%, чуваши – 2,7%, марийцы – 2,6 %, украинцы – 1 %, лица других национальностей – 2,7%. Всего в регионе проживают представители 160 национальностей.

Уже в структуре сельского населения РБ доля башкир составляет 43,2%, татар – 24,0%, русских – 20,7%. Как отмечает социолог Р. Валиахметов даже сегодня исторически сложившаяся профилирующая хозяйственная деятельность, связанная с деревней, «является определяющим фактором преимущественно сельского расселения башкирского народа. Несмотря на постепенное уменьшение доли сельскохозяйственной деятельности в общей структуре занятости башкир, она остается более высокой, чем у татарской и русской части населения»^[4].

Обладая высоким уровнем традиционализма, значительная часть регионального сообщества ответила на данные процессы усилением архаики, а также определенным ростом протестной активности. К примеру, одной из причин (помимо сугубо политических) ставших показателем усиления контрмодернизационных тенденций в башкирском обществе, можно считать волну «языковых митингов». Так, осенью 2017 года в регионе прошла череда протестов башкирской общественности («в защиту языка») с участием от 2,5 до 3 тыс. человек. Цифра очень значительная для республики, где акций с таким количеством участников, собранных по этническому принципу, не было с начала 1990-х годов. Отмена в школах РБ башкирского языка в качестве обязательного предмета, стала последней каплей для общественности, которая с 2010 года практически все изменения, происходящие в республике, интерпретировала в основном через призму «антибашкирской политики». И это притом, что после ликвидации «этнократического режима» в Башкирии, основные тренды национальной политики в регионе во многом определяются не местными властями, а преимущественно федеральной повесткой.

Для сравнения в 2014 г. в Республике Башкортостан состоялись 672 акции протеста с совокупным числом участников в 11 тыс. человек, в 2015 г. – 522 акции (5,7 тыс. человек). Кроме того, публичные протестные мероприятия проводились по различным вопросам жизни страны и внешней политики: политические, социальные, акции дольщиков, экологические, против органов власти и т.д.

Другими словами, разовая акция, собравшая за один день до 3 тыс. протестующих, сама по себе является важным трансформационным сдвигом, свидетельствующим о неоднозначном характере протекающих сегодня процессов в регионе. Поскольку для полиэтничного субъекта РФ выход на улицы даже 300 человек с национальными призывами и лозунгами можно считать опасным сигналом деструктивного характера. В этой связи необходимо учитывать и тот факт, что еще с конца 1980-х годов основными силами, влияющими на внутриполитическую ситуацию в Башкирии, были и остаются этнополитические организации и движения; роль партий традиционно остается второстепенной. И только в последние годы обозначился новый тренд, когда протестный потенциал стали показывать местные отделения внесистемной либеральной оппозиции страны (Штаб сторонников А. Навального, «Открытой России»), способные мобилизовать от 1 до 2 тыс. своих активистов в республике.

Несмотря на то, что данная группа в основном состоит из городской «продвинутой» молодежи, идейный костяк движения включает в себя представителей «среднего класса», блогеров и других гражданских активистов несогласных с положением дел в стране. Региональная повестка озвучивается ими зачастую только в общем контексте протестного дискурса и пока не имеет содержательной критики.

Обращает на себя внимание и тот момент, что буквально за несколько лет резко выросла социальная база именно башкирского этнического национализма. К примеру, еще 3-4 года назад башкирские молодежные организации такие как «Кук буре» (в настоящий момент самораспустилась), а затем «Башкорт», могли собрать на свои пикеты и акции максимум 200 человек своих сторонников. Теперь же по их инициативе проходят тысячные акции протеста – в защиту башкирского языка, национальных символов (Салавата Юлаева, горы Торатау) и др. Причем довольно часто некоторые представители из числа национальной общественности весьма позитивно оценивают эти явления в башкирском обществе наивно утверждая о «возрождении башкирского национального движения». Хотя в данном случае речь скорее идет о постепенной маргинализации широких социальных групп коренного населения, которые не сумели включиться модернизационные процессы среди других народов республики.

Основные факторы данного социального феномена имеют, кроме чисто политических (сужение прав национальных субъектов РФ, перекосов в национальной политике), более глубокие причины, лежащие в плоскости социокультурных и ценностных изменений современного башкирского общества; во многом связаны с окончательным переходом трансформирующего социума от аграрного к городскому этапу в своем развитии. На это косвенно указывает и факт качественного изменения состава лидеров башкирского движения. Так, костяк этнообъединений коренного населения БАССР, возникших на волне перестроечных событий, формировался в основном из числа советской национальной и научной интеллигенции, среди которых было много кандидатов и докторов наук, деятелей культуры. Именно ими был создан по-своему целостный идеологический дискурс, неосознанно пронизанный инвективами «советского модерна», ценностями Просвещения (тезис «возрождения культуры народа и возврата к истокам»). Сегодня же возник скорее некий симулякр нацдвижения, но при этом обладающий устойчивой структурой и обрывочной квазиидеологией в духе 90-х годов.

Трагизм ситуации заключается в том, что громоздкая машина силового и правоохранительного блока зачастую не видит сложную цепочку причинно-следственных связей, борясь преимущественно с последствиями, а не с условиями, породившими деструктивные социальные явления, часто при этом ломая судьбы людей (особенно молодежи) большими сроками за экстремизм или терроризм. Главной причиной этого во многом является отсутствие устойчивой системы обратной связи – как следствие невыполнения государством коммуникативных задач в отношении структур «гражданского общества», в данном случае на региональном уровне^[5]. Выход башкирской общественности на улицы – это не результат идеологической деятельности националистов, а прежде всего проявление безысходности этнической общественности, чьи проблемы не были услышаны федеральными и местными властями. Но которые, тем не менее, никто, кроме националистов, не решился публично озвучить. В этих условиях, наверное, единственно верным выходом из создавшегося положения может стать патерналистское решение региональными властями возникших социальных и социокультурных противоречий в нынешнем башкирском обществе; возложение на себя, как это было в советский период, модерирующих функций в расколотом и в потерявшем сегодня ориентиры социуме.

Таким образом, начиная с 2014 г. (то есть с «посткрымского консенсуса») можно зафиксировать качественное обновление и расширение социальной базы в линейке протестных групп региона, причем учитывая усиление постмодернистских тенденций в российском обществе в будущем, в условиях острой нестабильности, возможно их любое сочетание (например, башкирских националистов и навальнистов). К сожалению, ситуация по ряду системных факторов все больше начинает напоминать позднесоветские времена в Башкирии, в том числе по царящим настроениям в элитах. Напомним, что тогда деятельность сверхцентрализованной системы привела к тому, что к 1990 г. в республике сложился «исторический блок», в котором различные по целям и задачам политические силы консолидировались против местной власти (в лице обкома БАССР) и выступили за провозглашение Декларации о суверенитете. Примечательно, что позиции общесоюзной («федеральной») элиты в БАССР оказались в тот момент настолько слабыми, что она, как и в начале ХХ в., не сумела удержаться под напором набирающего силы регионализма и фактически была выкинута на обочину общественно-политической жизни.

В целом сегодня становится ясно, что с ликвидацией, в рамках путинских реформ, местных авторитарных режимов, завершением эпохи «региональных тяжеловесов», угроза повторного распада, но теперь уже Российской Федерации никуда не исчезла, поскольку данный тип угроз является системно обусловленным, и очевидно: что независимо от того какие именно условия могут спровоцировать причины повторной дезинтеграции, они будут иметь такой же характер и логику развития. Следовательно, в случае повторения «перестроечных» событий и реализации негативного сценария, в рамках уже современной Российской Федерации, а именно на уровне национальных регионов, можно будет наблюдать следующие процессы:

– на фоне кризиса центральной власти, общего политического кризиса, резкое сближение интересов федералистских (под лозунгом увеличения экономических прав регионов) и национал-сепаратистских сил (под идеями самоопределения и этнического возрождения);

– возникновение или рост политической активности национальных движений, партий либерально-западнического толка, религиозных, экологических и неформальных организаций;

– формирование местной интеллектуальной элитой (гуманитарной интеллигенцией) этнически окрашенных версий региональной идеологии, а также их трансляция на широкие слои населения через республиканские СМИ.

– когнитивный кризис, связанный отсутствием реальных знаний о текущей ситуации и характере набирающих процессов со стороны государственных органов власти, а также федеральных силовых структур. Последнее, вероятнее всего, будет обусловлено наличием лишь ангажированной, идеологизированной информации, сформированной бюрократической машиной для манипуляции населения.

– кризис и демонтаж общегражданской идентичности, и как следствие – усиление, а также политизация идентичности региональной. Последнее, станет реакцией на резкий дисбаланс интересов между центром и субъектами федерации.

– потеря контроля над общей ситуацией, неадекватное поведение органов управления, чиновнического аппарата, либо их активная регионализация (смещение центров силы во власти, к примеру, усиление роли Правительства или местного парламента);

– политизация (этнизация) и архаизация массового сознания, увеличение иррационального; оттеснение ценностей Модерна, носителей рационально-критического восприятия на периферию общественной жизни. В этих условиях: рост апокалипсических или, наоборот, радужно-мифологических настроений.

 Можно обратить внимание, что часть из перечисленных пунктов уже существует как реальность в нынешней российской действительности. Однако необходимо учитывать тот момент, что многие из них достались «в наследство» от распада системы в 90-е годы, либо являются результатом активной суверенизации «допутинской эпохи». Часть новых угроз, к примеру, массовая архаизация и понижение общего уровня культуры, можно отнести к плохо осознанным культурологическим вызовам, обусловленным переходом к Постмодерну, а также общим социальным распадом (аномией). На последнем, в виду важности проблемы, хотелось бы остановиться более подробно.

Аномия представляет собой тотальное изменение индивидуальных или групповых ценностей и норм, что в ходе радикальных реформ, приводит к «вакуумизации» социального пространства. Аномия в этом смысле близка к понятию «отчуждение». Значительные, резкие перемены в социальной, политической и экономической сферах разрушают порядок в обществе и социальные связи, человек оказывается лишенным ориентиров, ценностных установок, потерянным в пространстве.

Как отмечают исследователи, социальная аномия современного российского общества в первую очередь связана с интеграционным ослаблением социетальных культурно-символических структур. Такое изменение происходит на фоне развития интернационального информационного общества и нарастающей культурной глобализации^[6].

Для регионального же общества аномия является именно угрозой нового типа, поскольку возникла она во многом по причине резкого фазового перехода от регионализма к новой системе политико-властных отношений между субъектами и федеральным центром в ходе реформ по укреплению «вертикали власти». Сложные общественные трансформации, которые запустились вслед за этим в Республике Башкортостан, привели многочисленным разрывам устоявшейся социальной ткани, к заметной хаотизации и ускорению общественно-политических и экономических процессов в регионе. В какой-то мере это неизбежный и закономерный процесс, который, тем не менее, требует решения новых интеграционных задач, соответствующих динамике усложняющегося общества.

Силой противостоящей аномии является концепт «социальной солидарности», разработанный еще Э. Дюркгеймом^[7]. Как известно, ученый отталкивался от идеи разделения двух типов общества: традиционного и современного. Отсюда он выделял два типа социальной солидарности.

Во-первых, механическую солидарность, которая типична для традиционного, архаического общества и основывается на неразвитости и сходстве составляющих общество людей. Индивид в таком обществе не принадлежит сам себе, а коллективное сознание почти целиком покрывает индивидуальные особенности, то есть отсутствует собственное «Я» – «Я это только Мы». Что, конечно, является упрощенным толкованием специфики традиционного общества, но позволяет понять логику Э. Дюркгейма в этом вопросе.

Во-вторых, органическую солидарность, которая порождается разделением общественного труда и основана не на сходстве, а на различии индивидов. И если механическая солидарность предполагает поглощение индивида коллективом, то органическая солидарность, напротив, предполагает развитие личности. Именно благодаря разделению труда индивид осознает свою зависимость от общества, которая раньше поддерживалась только традицией и репрессивными мерами.

Формально в современном Башкортостане, как и в любом регионе РФ, существует и активно действует большое количество организаций негосударственного типа (различного рода НКО, национально-культурные автономии и т.д.), включая сегмент неформальных этнополитических движений республики. Они действительно проводят огромную культурно-просветительскую работу, являются мощными интеграторами, атомизированного реформами 90-х годов, регионального сообщества. Однако на деле это во многом лишь следствие усилий государства по искусственному созданию политических и социальных ниш, чтобы заполнить, таким образом, общественное пространство региона (путем распределения грантов и прямой поддержки через различные госпрограммы). Что можно считать воспроизводством прежних, советских практик в области государственного строительства. На деле эти структуры и содержательно, и функционально, не аналогичны структурам современного западного общества.

Далее, если из этой массы выделить общности, функционирующие вне государственной поддержки, то ситуацию также можно считать неоднозначной, поскольку значительная их часть  основана на механистическом, традиционалистском типе солидарности (национальные группировки, религиозные исламские общины). Что во многом является закономерным итогом идущей архаизации общества, постепенного отхода от модернистского устройства социума. В то время как деятельность собственно групп органической солидарности постепенно начинает носить либо локальный (обманутые дольщики и др.), либо узкополитический характер (сторонники А. Навального, внесистемные акторы РБ). И это огромная и еще плохо осознанная обществоведами и властью проблема, поскольку реальная сфера «гражданского общества» (которая и является главной силой социальных изменений) сокращается в России и на региональном уровне, со скоростью «шагреневой кожи».

Другую проблему, возникшую с усложнением структуры регионального сообщества, также можно отнести к социальным угрозам нового типа. Возьмем в качестве примера деятельность мусульманской уммы Башкортостана. На фоне определенного кризиса официальных духовных управлений республики (ДУМ РБ, ЦДУМ России), идеологии «традиционного ислама», в Башкирии, как и в других «мусульманских» регионах РФ, расширилась сфера деятельности деструктивных религиозных течений (радикальные салафиты, нурсисты и др.), социальной базой которых преимущественно является слабо социализированная молодежь. Государством в этой сфере проводится большая работа, которая включает в себя, в том числе активную поддержу исторически традиционной для региона формы или версии ислама, а также деятельность официальных структур. Однако основная проблема в том, что центр силы постепенно смещается в сторону неформального сегмента религиозной сферы, деятельность акторов в котором носит преимущественно закрытый характер. Иными словами, процессы в данной области постепенно спускаются «вниз», на нижние этажи общества и фактически идут за пределами институциональных полей, поэтому их практически невозможно контролировать или серьезным образом влиять на них.

Причина данного общественного феномена порождена сложной трансформацией социального пространства. Дело в том, что сегодня параллельно вертикальному строению иерархизированных региональных структур, возникли социальные ниши ризоматического характера, то есть крайне неоднородного пространства, которое функционирует как клубневые растения или грибницы.

Клубневая организация пространства – это пространство без каких-либо центров иерархизации, точек развития, инстанций, устанавливающих коды функционирования системы^[8]. И главная проблема заключается в том, что государство не может контролировать эти ниши иными инструментами, кроме силового подавления, что, однако, зачастую приводит к обратному эффекту. Более того, это, безусловно, сфера существования социальной архаики, не имеющей четкой структуры или формы; со своей параллельной логикой и языком мифа.

В целом хотелось было отметить, что сегодня современное региональное сообщество пребывает как бы в двух регистрах. На уровне элиты и интеллигенции оно мыслит категориями Модерна, консервативными и частью либеральными нарративами. Для местных элит общество еще есть, интеллектуально они живут еще в Модерне. Но массы, и особенно молодежные, переставшие понимать «большие нарративы», погружаются в стихию социального разложения, дефрагментации, группируясь по локальным коллективам, за пределами которых мир и общество существуют виртуально, как иная реальность. Молодежь все меньше понимает Модерн и его дискурс^[9].

Фиксация на локальностях, особенно заметно проявляющаяся в молодежной среде, позволяет понять устройство сетевого общества, которое является характерным признаком Постмодерна. Сеть не имеет центра. Она развертывается одновременно от нескольких полюсов, причем эти полюса могут появляться и исчезать, перетекать один в другой, увеличиваться в количестве или сокращаться^[10].

Как ни странно, усиление роли локальных общностей для Республики Башкортостан во многом есть результат изменений политического характера, которое также можно рассматривать в контексте новых социокультурных вызовов.

Неспособность централизованной советской имперской системы перейти на следующий этап модернизации, распад СССР, сопровождался высокой активностью регионализма в национальных субъектах, среди которых Башкирия, в начале 90-х годов, шла в авангарде движения за суверенитет, сразу же вслед за Чечней и Татарией (о чем многие забывают сегодня). В республике фактически до 2010 г. роль федеральных институтов носила номинальный характер, а сам субъект имел все черты квазигосударственного авторитаризма. Однако с политикой укрепления «вертикали власти» и окончанием «эпохи регионализма» в стране, маятник резко качнулся в другую сторону, что привело к иной системной диспропорции – заметному ослаблению и размыванию региональной идентичности. Основным же итогом данного процесса стало не столько усиление общегражданской идентичности, а сколько идентичности локальной.

Это аналогично тому, когда в условиях слома или кризиса традиции ее место автоматически заполняет архаика, компенсируя, таким образом, разрыв социальной ткани. Следовательно, рост локализма и сопутствующих ему деструктивных явлений, во многом вызван несбалансированностью политической системы в разрезе «центр-регионы». Постепенное понимание того, что в Башкирии в 2010 г. был нанесен удар не по этнократии, а этнически окрашенному регионализму, привело к тому, что в РБ даже политологи провластного пула стали постепенно включать в свой дискурс элементы критики федеральной повестки (особенно в части распределения доходов, выполнения «майских указов» и др.). Данная проблема носит глобальный характер, поскольку ставит под удар всю систему федеративных отношений в долгосрочной перспективе и, скорее всего, суть ее в том, что ликвидировав местные режимы, центр не смог, взамен прежней системы отношений, предложить субъектам РФ новую, реально действующую  модель модернизации регионов. Красноречивой иллюстрацией указанного системного дисбаланса является противостояние общественности республики, местных властей с Башкирской содовой компании вокруг шихана Торатау; конфликт невозможный в принципе в «рахимовские времена».

Одним из опасных показателей ослабления региональной идентичности в Башкортостане является тенденция оттока населения из республики (в широком спектре понимания проблемы). Так, только с 2011 по 2016 годы уровень временной трудовой миграции в Башкирии вырос с 113 тысяч до 148 тысяч человек, в основном за счет жителей села. Кроме того, проведенные социологические опросы фиксируют рост числа молодежи, которая не связывает с республикой своего будущего. Все это означает, что со стороны местных властей сегодня необходимы целенаправленные меры по укреплению региональной составляющей. Речь в данном случае должна идти не только о брендировании и продвижении Башкирии на федеральном и даже международном уровне, а об устойчивой историко-культурной идентичности, органично вписанной в парадигму общего развития страны. Необходимы определенные идеологические концепты и меры по заполнению местного контента, повышению легитимности общественных и властных институтов. Другими словами, нужны инициированные властями интеллектуальные усилия по созданию новой формы или идеологии региональной идентичности. 

Изменение социальной структуры общества, возникновение новой карты этнополитических угроз делает актуальной проблему адекватного научно-экспертного описания современных процессов, а также общей ситуации на региональном уровне. Однако в условиях трансформирующейся реальности, релевантность системного анализа осложнена сегодня наметившимся когнитивным кризисом, или кризисом гуманитарного знания. С одной стороны, это является результатом ослабления институтов модерна в современном обществе, и в первую очередь, гуманитарной науки в России. С другой, вызвано малым количеством квалифицированных специалистов способных, на основе междисциплинарных подходов, описывать и выявлять угрозы нового типа.

В настоящий момент, помимо исследователей из ведущих вузов региона (БГУ, БГПУ, БАГСУ и др.), можно выделить ряд ученых и научных центров, которые занимаются изучением актуальных проблем текущей общественно-политической ситуации в Республике Башкортостан. В частности, вопросами эффективного функционирования политической системы региона (политологи Н. Евдокимов, Д. Михайличенко, С. Шкель, В. Гайдук, Д. Казанцев, А. Иванов и др.). В области этноконфессиональных отношений – религиовед А. Юнусова, философ Р. Вахитов, политолог Е. Беляев; ряд экспертов из Института этнологических исследований им. Р. Кузеева (этнополитологи И. Габдрафиков, Ф. Сафин, религиовед З. Хабибуллина), сотрудники Научно-исследовательского института духовной безопасности и развития религиозного образования БГПУ (руководитель Д. Абдрахманов); эксперты Центра геополитических исследований «Берлек-Единство» (А. Сулейманов, Б. Мурзагалеев), ЦСКА ИСИ РБ (А. Бердин, Ю. Юсупов), а также сотрудники и специалисты различных силовых и государственных ведомств республики. 

Распоряжением местного Правительства от 25 сентября 2015 г., в целях организации системного мониторинга состояния межнациональных и межконфессиональных отношений и раннего предупреждения конфликтных ситуаций был создан Центр гуманитарных исследований Минкультуры РБ.

Основными задачами в рамках деятельности Центра является изучение:

– состояния сложившихся в республике и муниципальных образованиях межэтнических и межрелигиозных отношений;

– масштабов и степени проявления негативных последствий, возникших в ходе этноконфессионального взаимодействия на национальной и религиозной почве;

– интенсивности (степени) включенности населения в ситуацию этноконфессиональных разногласий;

– вероятности открытых этноконфессиональных конфликтов в местах проживания;

– анализ миграционной ситуации в регионе;

– изучение состояния и динамики процессов в языковой сфере.

В соответствии с возложенными задачами Центр оперативно получает и обрабатывает информацию о состоянии национальных и этноконфессиональных отношений в регионе. Оценивая степень и характер воздействия социально-политических факторов, а также динамику и ареал событий, выделяя причины межнациональных конфликтов и предконфликтных ситуаций.

Согласно госпрограмме «Укрепление единства российской нации и этнокультурное развитие народов в Республике Башкортостан», Центр осуществляет сбор, изучение, обобщение, анализ и оценку следующей информации:

- данных мониторинга информационного пространства (публикаций и сообщений в средствах массовой информации, информационно-телекоммуникационной сети «Интернет»);

- статистических сведений, получаемых из территориальных органов федеральных органов исполнительной власти, иных федеральных государственных органов, органов исполнительной власти Республики Башкортостан, органов местного самоуправления и организаций;

- информационно-аналитических сведений и экспертных оценок органов исполнительной власти Республики Башкортостан по вопросам, касающимся состояния межнациональной и межконфессиональной ситуации;

- результатов социологических исследований.

Также Центр дает экспертную оценку и прогностические модели развития этноконфессиональной обстановки, представляет инструмент для оперативной оценки возможных последствий политического воздействия.

Кроме того, Центр гуманитарных исследований определен региональным оператором Системы мониторинга межнациональных и межконфессиональных отношений и раннего предупреждения конфликтов Федерального агентства по делам национальностей (ФАДН России).

Ежегодно ЦГИ проводится масштабное социологическое исследование по изучению межнациональных и межконфессиональных отношений в республике с охватом более 1200 респондентов. На постоянной основе действует социологическая лаборатория центра (руководитель Р. Яппарова). В анкете исследования отражаются вопросы-индикаторы для измерения показателей государственной программы Российской Федерации «Реализация государственной национальной политики» и соответствующей республиканской государственной программы «Укрепление единства российской нации и этнокультурное развитие народов Республики Башкортостан», в том числе:

– уровень общегражданской идентичности;

– доля граждан, положительно оценивающих состояние межнациональных отношений в общей численности граждан Республики Башкортостан;

– доля граждан, подтверждающих отсутствие в свой адрес дискриминации по признакам национальности, языка, религии, в общем количестве опрошенных граждан;

– доля граждан, не испытывающих негативное отношение к мигрантам, в общей численности граждан РБ;

– доля башкирского населения, удовлетворенного имеющимися возможностями для реализации своих национальных потребностей, в общем количестве опрошенного населения региона и др.

В данном контексте интересными представляются результаты социологического исследования «Состояние межнациональных и межконфессиональных отношений в Республике Башкортостан в 2017 г.» проведенного ЦГИ Минкультуры РБ^[11].

Целью исследования являлось изучение состояния отношений между представителями различных этносов и религий в Республике Башкортостан. В анкету социологического опроса был также включен блок вопросов по оценке общественно-политической и социально-экономической ситуации в регионе. Так как социально-экономическое положение является одним из объективных факторов способствующих формированию экстремистских настроений в обществе, а социальное самочувствие населения является косвенным маркером, отражающим способность общества к радикализации, в ходе исследования респондентам был задан вопрос: «Если говорить в целом, как Вы оцениваете положение дел в Республике Башкортостан?». Согласно полученным данным, наиболее позитивно положение дел в регионе оценивают респонденты в возрасте 18-24 лет (77,2%) и пожилые в возрасте 61 и старше (70,2%). Наиболее негативно ситуацию оценивают участники опроса в возрасте 25-30 лет (38,9%) и в возрасте 31-40 лет (38,7%).

Если говорить о возрастной группе от 18 до 30 лет, то оценка положения дел республике выглядит следующим образом: хорошее (18,2 %), скорее хорошее (49,6%), скорее плохое (24,6%), плохое (5,7%), затруднились ответить (1,8%).

При ответе на вопрос «Как Вы считаете, ситуация в Республике Башкортостан лучше или хуже, чем в целом по России?» большинство респондентов (36,7%) ответило, что она не отличается от среднероссийской. О том, что ситуация лучше, заявили лишь 9,7% участников опроса. «Скорее лучше» ответили 24,1% респондентов. Затруднились ответить на данный вопрос 5,2% опрошенных.

Возрастные характеристики респондентов оказывают значительное влияние на оценку ситуации в республике в сравнении с Россией в целом. В частности, более молодые участники опроса (18-24 лет) считают, что ситуация либо лучше (39,7%), либо такая же (39,7%). Жители республики в возрасте 41-50 лет также считают, что положение дел либо лучше (37,1%), либо такое же (35,7%). Примерно аналогичной точки зрения придерживаются респонденты в возрасте 61 и старше (лучше – 35,9%, такая же – 35,4%). Наибольшее количество участников опроса, полагающих, что ситуация в регионе не отличается от положения дел по России, наблюдается в возрасте 25-30 лет – более 40%.

Таким образом, большинство участников социологического опроса положительно оценивает ситуацию в Республике Башкортостан. Ситуация в регионе рассматривается респондентами в общероссийском контексте.

Регулярное проведение социологических замеров позволяет оценить динамику определенных настроений в обществе. В ходе социологического исследования респондентам были заданы вопросы, которые способны диагностировать проявления этнического (национального) экстремизма.

В частности, отвечая на вопрос о том, многонациональность России, приносит ей, в целом, больше пользы или больше вреда положительно ответили 71% опрошенных в возрастной группе от 18 до 30 лет. 16,4% опрошенных видят в этом больше вреда, 12,5% затруднились ответить. В сравнении с остальными возрастными группами, молодежь в данном контексте настроена более негативно. Так, мнение всех опрошенных выглядит следующим образом: 78,6% считает, что многонациональность нашей с?