«Иногда приходилось делать фейки от имени конкурента». 10 политтехнологов о России и о себе
- Фото: Сергей Карпов
Аббас Галлямов, 44 года
С 2001 года в большой политике, начинал карьеру в пресс-службе Путина, после возглавил этот же отдел в «Союзе правых сил» под руководством Бориса Немцова. Активно участвовал в политической жизни Башкирии сначала в качестве заместителя полномоченного представитель республики в Москве, затем как правая рука нынешнего главы региона Рустэма Хамитова. Считает электоральную политику своим главным практическим и исследовательским интересом.
В политике важны и рациональные аргументы, и эмоции. О последних часто забывают — и зря. Помните снижение рейтинга Путина осенью-зимой 2011 года? Я тогда специально провел несколько фокус-групп с избирателями, которые раньше голосовали за него, а тут вдруг решили, что больше не будут. Я пытался найти какие-то содержательные причины разочарования. Удивительно, но их практически не было. Люди по-прежнему одобряли курс Путина. Просто они вдруг захотели чего-нибудь новенького. В жизни так бывает: много лет живешь с женщиной, от которой ты когда-то был без ума, а однажды понимаешь, что что-то здесь не то. Вроде и хороша она как в молодости, и характер не испортился, и готовит, как раньше, замечательно, и детей любит — все вроде в порядке, а чего-то не хватает, какая-то искра исчезла. Иногда люди просто хотят перемен. Это чистая эстетика, здесь нет никакой логики. Вернее логика есть, но появляется она позже, задним числом в виде каких-то аргументов для самооправдания. В политике то же самое.
По первому образованию я учитель английского языка. Закончил педагогический институт в Уфе. Было это в далеком 1995 году. Сразу приехал в Москву, потому что меня порекомендовали в школу Службы внешней разведки. Не прошёл по зрению. Тем не менее в Москве зацепился. Пока шло оформление, удалось познакомиться с разными людьми. Человек, который курировал кадры в башкирском управлении ФСБ и который рекомендовал меня в школу СВР, как раз в тот момент был назначен полномочным представителем Башкирии в Москве. Когда я пришел к нему сообщить, что меня не берут, то набрался смелости и попросился в его команду, в полпредство. Он взял меня в протокольный отдел, а через год назначил своим помощником. Повезло.
Проработав несколько лет, я поступил на вечернее отделение в РАГС, где отучился на политолога. Так получилось, что сидел я за одной партой с сотрудницей Администрации президента, работавшей в пресс-службе. А её муж оказался главным спичрайтером Путина. После окончания Академии она меня с ним познакомила, и он пригласил меня к себе на работу. Так в 2001 году я оказался в Кремле.
Через год Борис Немцов позвал меня возглавить пресс-службу «Союза правых сил», который тогда активно готовился к думским выборам. В тот момент СПС постепенно уходил в оппозицию, но продолжал оставаться респектабельной парламентской партией. Поработал у Немцова, это была отличная школа. Другого такого человека (с такой скоростью реакции и таким живым умом) я в жизни пока не встречал.
Меньше чем через год меня снова сманили в Башкирию. Ушёл, потому что предложили достаточно высокую должность — заместитель полномочного представителя в Москве. В региональной иерархии это уровень министра, большой начальник. Мне еще 30-ти не было, поэтому купился. Да и постоянные конфликты в СПС надоели. Партийные активисты, в отличие от наемных менеджеров, народ очень нетерпимый. Чуть что не по их — сразу скандал. Никаких компромиссов они не признают, идейные люди.
В Башкирии тогда готовились к скандальным президентским выборам 2003 года — Рахимов против Веремеенко. Я отвечал за федеральный пиар и за GR в федеральных властных коридорах. Кампания была мощной, и если бы не Кремль, то Рахимов её скорее всего проиграл бы. Мне повезло, что я оказался тогда внутри. Я своими глазами видел, как проигрывает админресурс, как консервативный провинциальный избиратель вдруг заражается идеей обновления и голосует за московского банкира. Это была отличная школа. Когда я пришел в Башкирию во второй раз, уже при Хамитове, то увидел, что опыт 2003 года никого ничему не научил. Все делали ставку на админресурс, а электоральную работу считали глупостью. Я распечатал таблицу с результатами первого тура выборов 2003 года и всегда держал при себе. Когда глава администрации очередного района начинал меня убеждать, что «у нас все под контролем», я тыкал ему в лицо своей бумажкой и спрашивал: «Вы в 2003 году Рахимову, наверное, тоже говорили, что у вас все под контролем. А чего же у вас в районе Веремеенко больше, чем Рахимов набрал?» На это ответить они ничего не могли.
Надо сказать, что в Башкирии мало кто умеет по настоящему фальсифицировать выборы. Могут только в отсутствие наблюдателей переписать протокол. Как только на участках появляются нормальные обученные наблюдатели, желательно неместные, то всë — система сыплется.
Я упомянул, как консервативный и «вязкий» башкирский избиратель заразился идеей обновления. Знаете, если отбросить лишние слова, которых во время любой избирательной кампании, конечно, произносится немало, то практически всегда выбор, стоящий перед избирателем, можно свести к простой оппозиции: ты за статус-кво или за перемены. Главный аргумент любой оппозиции — «пришло время перемен», действующей власти — «не рискуй; доверяй тому, что знаешь». Перемены — это очень хорошо, но любой избиратель, голосующий за них, должен помнить, что с обещанием перемен к власти приходят не только такие люди, как Обама, но и политики, подобные Эрдогану.
Уже в 2008 году, когда Путин переезжал из Кремля в Белый дом, и шло переформатирование прежних команд, меня снова пригласили в аппарат правительства спичрайтером. Там я проработал до 2010 года, пока в Башкирии не поменялся руководитель.
Новый глава региона Хамитов пригласил меня сначала начальником своего секретариата, а меньше чем через год в должности заместителя главы своей администрации поручил курировать внутреннюю политику. Тогда шла подготовка к думским выборам 2011 года. После этого были выборы президента страны и несколько региональных кампаний.
Мне очень нравится заниматься выборами. Выборы — это квинтэссенция политики. Если ты занимаешься политикой, но не занимаешься выборами, то ты похож на человека, который долго практиковал каратэ перед зеркалом, но никогда не участвовал ни в одном реальном поединке. В такой ситуации у тебя всегда есть подозрение, что, несмотря на красивую технику, в настоящем бою у тебя может ничего не получиться. «Вдруг я ударю, а он не упадет», — думаешь ты. Можно придумать гениальную политическую стратегию, организовать отличную пиар-акцию, но без выборов ты не будешь до конца уверен в том, что ты поступил правильно. А избирательная кампания быстро все расставляет по местам: вот стартовый рейтинг, вот стратегия, вот результат. Все сразу ясно.
Я не полевик. В нашей команде они есть, и я ими восхищаюсь — это люди особого склада. Полевик умеет одновременно делать десять или даже двадцать дел: контролирует написание жалоб в избирком, организует разноску агитационных материалов, отправляет людей в пикеты, принимает отчеты групп контроля и так далее. Я так не могу. Хорошая речь пишется несколько дней: сначала нужно подумать, потом написать, потом еще раз подумать и переписать. Когда ты выстраиваешь медиа-план, придумываешь месседж кампании, то в твоём распоряжении исторические и социологические данные, подробные справки и материалы СМИ. Такая работа должна быть медленной и сосредоточенной. Именно это мне и нравится. Меня и моих коллег можно назвать «идеологами».
Политика — это текст. Об этом говорили Борис Гройс и Сурков. Гройс писал: «Экономика оперирует цифрами, а политика — словами». Логику экономики можно объяснить без букв, показав соответствующие цифры. Логику политических действий с помощью цифр ты не объяснишь, здесь нужны слова, складывающиеся в тексты. Поэтому литература и политика очень близки, особенно в такой литературоцентричной стране как Россия. Я рад, что когда-то попал в спичрайтеры и считаю, что путь из спичрайтера в политтехнологи абсолютно естественный.
Если Ельцину писали текст, и он произносил его дословно, то Путину обычно дают заготовку, а будет он ее читать или нет — не знает никто. Во время трансляций это заметно. Если ему что-то не нравится, то он отвлекается от текста, и начинает говорить своими словами. Письменный текст для Путина — не альфа и омега, а то, от чего он отталкивается. Ключевые тексты, такие как послания Федеральному Собранию, он правит всегда сам. За первый год работы у него, по-моему, серьезно подсело зрение — во всяком случае помню, как в какой-то момент нам велели сильно увеличить шрифты. Видимо, объем того, что ему приходилось читать, был очень велик.
В работе на региональном уровне мне очень сильно помогли приобретенные в Москве связи. У меня было много знакомых федеральных журналистов, с которыми можно было не дежурно, а, что называется, в нюансах обсудить ситуацию. В результате материалы получались с нужными акцентами. Без личного доверия такие вещи сделать нельзя. То же самое касается работы с федеральными чиновниками. Как известно, при Путине вся политика была очень сильно централизована и эффективно работать в регионе без московских связей стало невозможно. Если таковых нет, то ты и половины нужных тебе вещей организовать не сможешь.
Рахимову также, как и Шаймиеву в соседнем Татарстане политтехнологи были не нужны. А вот Рустэму Хамитову они понадобились, потому что в отличие от Рахимова он не политический монополист. Его назначили в пику Рахимову, которого отстранили от власти не так гладко, как Шаймиева. Отсюда и необходимость в услугах политтехнологов в сегодняшней Башкирии: Хамитову приходится бороться с наследием Рахимова. Политтехнологии нужны там, где нельзя просто позвонить и решить проблему криком. Минниханову в этом смысле проще. Поэтому в Татарстане чиновничий аппарат совсем не пуганный и в выборах совсем не разбирающийся. Они по-настоящему конкурентных кампаний вообще не видели. Когда они с ними столкнутся — для них это станет шоком.
Значительную часть жизни я проработал в госаппарате, но в целом быть чиновником — это не моя история. Я никогда не стеснялся это подчёркивать. Например, я старался ходить на работу без галстука, а по возможности и в джинсах. Видимо, это результат того, что как профессионал я формировался в 1990-е годы, а тогда быть креативным представителем негосударственного сектора было намного более модным, чем быть чиновником. Я попал под обаяние этой истории. Но есть противоположный тип людей. Они хотят быть чиновниками, им кажется, что это круто. Есть такие люди и среди политтехнологов. Это не только вопрос доходов, здесь есть и эстетическая составляющая: все-таки Россия слишком иерархичная страна и принадлежность к иерархии обладает особой притягательностью.
Я очень люблю читать про историю выборов. Бывая за границей, всегда пытаюсь найти англоязычный букинистический магазин и скупаю там книги пятидесятилетней давности. Очень обогащает. На самом деле всё уже давно и неоднократно случалось, поэтому вместо того, чтобы в очередной раз изобретать велосипед, ты можешь просто посмотреть, как на нём ехали твои предшественники. Подавляющее большинство пиарщиков, например, считают аксиомой то, что отвечать на атаки соперника не стоит. Оправдываться, мол, нельзя ни в коем случае. Но если ты знаком с историей президентской кампании Трумэна 1948 года, то ты знаешь, что иногда стратегия игнорирования приводит к поражению. Тогда безоговорочный лидер гонки Томас Дьюи проиграл безнадежно отстававшему от него в начале кампании Гарри Трумэну во многом именно потому что игнорируя нападки последнего, сам выпал из повестки кампании. На самом деле бывают ситуации, когда грамотно выстроенное оправдание может оказаться очень успешным. Любой человек, знакомый с историей выступления Никсона во время кампании 1952 года, впоследствии названным «Checkers speech», подтвердит вам это.
Последние полтора десятилетия были очень непростыми для отрасли. После отмены губернаторских выборов в 2004 году рынок очень сжался. Люди стали переквалифицироваться кто во что горазд в диапазоне от пресс-секретаря до рекламщика. Но с 2011 года рынок стал постепенно оживать. Хотя сейчас по нему очень сильно ударил кризис. Если ты в сентябре прошлого года вёл переговоры и кандидат с легкостью подписывался под бюджет в 70 миллионов, то через полгода он же говорил, что сможет найти максимум 30. Конечно же, сохраняется фактор административного ресурса. Но сейчас не так грустно, как это было после отмены губернаторских выборов. Внутриэлитные конфликты сильны, и они все равно выплескиваются в публичную сферу. Прошлогоднее иркутское поражение единороссов — яркий тому пример. Даже те политтехнологи, кто работал на «Единую Россию», в душе были рады, потому что это был удар не столько по единороссам, сколько по той идее, что чиновники сами могут сделать выборы. Иркутск напомнил, что не могут.
В промежутке между выборами политтехнологи каждый по-своему решают, чем им заниматься. У многих есть проекты, связанные с корпоративным PR. По уму хорошая избирательная кампания должна начинаться гораздо раньше, чем за три месяца до выборов. В Башкирии мы делали образцово-показательные полевые проекты, вовлекавшие во взаимодействие с властью по нескольку сотен тысяч людей и длившиеся по полгода. Это высший пилотаж — то, что американцы называют grassroots. Если заказчик умен, то к выборам он будет готовиться несколько лет. Очень важно заранее сформулировать месседж и, безжалостно отбросив все лишнее, сфокусироваться только на нем. Надо отказаться от всех «боковиков», какими бы симпатичными они не казались. Как сказал мне когда-то один опытный коллега: «После того, как ты сформулировал месседж, главное, что тебе нужно, — это победить свой собственный креатив». Если ты справишься с этой задачей, то к выборам подойдешь с внятным, чётко сформированным образом и никакой соперник тебе не будет страшён. В США это давно поняли и избирательные кампании там переходят одна в другую. На следующий день после того, как ты победил на выборах, ты начинаешь готовиться к переизбранию. Называется это permanent campaign.
И всё-таки в современной российской политике роль политтехнологов существенно ниже, чем в 90-е. Тогда власть реально распределялась через выборы, а значит именно профессионализм технолога оказывался тем ключевым фактором, который определял, кому достанутся скипетр и держава. Важнейшим инструментом политической борьбы были СМИ: политики заказывали друг друга журналистам. Сейчас они предпочитают обращаться к силовикам, это надежнее.
Я спокойно отношусь к идее сертификации политтехнологов. Если со стороны заказчиков на неё будет спрос, наверное, надо будет её вводить. Правда лично я с тем, чтобы меня спрашивали про сертификат или просили показать диплом о профессиональном образовании, пока не сталкивался. Ты просто рассказываешь заказчику, что, с твоей точки зрения, ему нужно делать и если он с тобой соглашается, то вы начинаете сотрудничать. Если твоё предложение ему не нравится, то никакой сертификат не поможет.
Поиск заказчика — это всегда индивидуальная история. Обычно кто-то кому-то тебя порекомендовал, и люди с тобой связываются. Это старая советская традиция, когда всё решается благодаря личным связям.
Есть ли у меня табу? Немного. Одно из них — никогда не рекомендовать заказчику использовать силовиков. Даже будучи во власти я никогда этого не делал. Я всегда понимал, что чиновничье кресло — это не навсегда, что рано или поздно придётся его оставить и выйти на улицу. И там, на улице, тебе будет спокойнее, если ты будешь знать, что силовики у нас в политике не участвуют. Понятно, что от меня мало что зависит, но это принцип. Надеюсь, что с его помощью я делаю мир хоть чуть-чуть лучше. Я, кстати, не один такой. Есть и другие коллеги, которые думают так же. Других табу нет. Я работаю и с властью, и с оппозицией. В одном регионе, я использую административный ресурс, а в другом ему противостою. Это нормально — такая работа. И с профессиональной точки зрения это очень полезно. Изучать ситуацию с двух сторон баррикад.
От предстоящих выборов нужно ждать существенного снижения результатов «Единой России». Скорее всего, упадёт явка. Если только не произойдёт чего-то из ряда вон выходящего, например, очередного двукратного падения курса рубля. Немало голосов отойдет малым партиям, которые всё равно не смогут преодолеть барьера. Я думаю так, потому что вижу, что избиратель растерян и не удовлетворен имеющимся партийным набором. Ему нужно что-то новое, но при этом не радикальное. Люди осторожны и ломать устоявшийся порядок, даже если они им недовольны, не хотят. Надежды, связанные с данным режимом, ещё не растрачены. Так что запас прочности у системы пока приличный. Хотя и эрозия тоже заметна. Еще год-полтора назад на фокус-группах у сторонников властей ключом били эмоции: они яростно доказывали, что Крым наш, американцы — мерзавцы, а те, кто против Путина, — предатели. Сейчас на уровне содержания то же самое. Однако эмоции почти исчезли. Все пропагандистские штампы повторяются с монотонностью троечника, который урок выучил, но только потому что так надо. Никакого интереса к выученному у него нет. Это объяснимо. Невозможно до бесконечности находиться в таком взвинченном состоянии, в каком находилась страна в течение двух лет после Крыма.
Известный парадокс авторитарных режимов — они очень сильно зависят от настроений граждан. Это только кажется, что на мнения людей им плевать. Умный авторитарный правитель понимает, что нельзя полагаться только на силовиков. Они ведь не в вакууме живут. Они тоже люди и чувствуют настроения других людей. Если они видят, что кроме них у тебя не осталось других сторонников, то почему они должны тебя поддерживать? Они тебя сдадут. Как это произошло с Януковичем или Волынским полком, который в феврале 1917-го отказался стрелять в бастующих петербуржцев, а через день и сам примкнул к ним. За последние 100 лет не было ни одного правительства, которое не рухнуло бы, после того как на улицу выходило 3,5% населения страны. Залог прочности любого режима — это уверенность правящего класса, что он занимает свое место по праву. А если он видит, что народ против него, если эта мысль визуализируется с помощью толп на улицах, то уверенность в своей правоте испаряется. Тогда рука обязательно дрогнет. Чтобы народ не вышел, правитель должен быть по-настоящему легитимным. Других гарантий сохранения власти нет.
Есть два вида легитимности. Первая — экономическая. Это когда ты решаешь проблемы граждан, и их уровень жизни растет. В этом случае они тобой довольны и им не очень важно, насколько законно ты занимаешь свое кресло. Вторая легитимность — процедурная. Это когда ты перестаёшь решать проблемы граждан, и их уровень жизни начинает падать. Вот тогда они начинают думать, а с какой стати именно ты управляешь страной. И если они вдруг вспомнят, что выборы ты сфальсифицировал, а оппозицию разогнал с помощью полиции, вот тогда у тебя проблема. Потому что людям становится ясно, что ты тиран и узурпатор, которого надо гнать в шею. Поэтому совершенно не случайно Кремль сейчас (в ситуации снижения уровня жизни) озаботился темой демократичности выборов. Отсюда и Панфилова, и праймериз, и фокусировка на тезисе об отказе от админресурса. Если одна подпорка начала шататься, то надо укреплять другую. Все логично, все по Хантингтону.
- Фото: Сергей Карпов
Александр Шпунт, 48 лет
Пришел в ФЭП (Фонд эффективной политики) Глеба Павловского в качестве политтехнолога из компьютерного бизнеса в 1999 году. Работал над всеми избирательными кампаниями Владимира Путина. На данный момент возглавляет частную компанию «Институт инструментов политического анализа».
Свой род деятельности я называю политической инженерией. Это более точное название, чем политические технологии, и тем более политическая аналитика. Я занимаюсь тем, что разрабатываю политические проекты и предлагаю их для реализации политикам. Они их покупают, а дальше или сами претворяют в жизнь, или нанимают для этого политических технологов. Я же над этими проектами осуществляю авторский надзор.
Провести разделение между политической инженерией и политическими технологиями мне помогло образование — я закончил Бауманский институт. Мне еще в 17 лет, благодаря моим учителям, была понятна разница между инженерным бизнесом и наукой. В науке 2x2 — всегда четыре. В инженерном бизнесе никогда не четыре. Если инженер говорит о том, что у него 2x2=4, то это означает, что он пришел в другую специальность. В инженерном бизнесе 2x2=4, +0,03; -0,06. Всегда есть допуск и посадка.
Политологи занимаются политической наукой. Они способны описать какие-то процессы, выстроить последовательности, выявить причинно-следственные связи. А политическая инженерия — это создание некоего проекта. Здесь лежит разница между политологией как наукой, политической инженерией и политическими технологиями.
Я получил лучшее в этой стране инженерное образование. Я специалист по военной лазерной технике. Меня и моих сокурсников готовили для противодействия рейгановской программе «Звездных войн». Я защищался по тяжелым твердотельным лазерам на алюмоиттриевом гранате с неодимом. Но к тому моменту, когда я заканчивал Бауманский институт, оборонная промышленность уже лежала на боку. Но я был одним из тех счастливчиков, которым преподавали компьютерные технологии на том уровне, на котором они в то время существовали. И я достаточно быстро интегрировался в компьютерный бизнес как продавец. К счастью, я занимался не персональными компьютерами, а тяжелыми мэйнфреймами.
Внутри этого бизнеса я занимался продажами и маркетингом — создавал в этой стране технологии маркетинга для тяжелых компьютеров. В нашей компании отдел маркетинга, кажется, вообще появился первым среди тех, что торговали такими системами. Но потом нашу компанию купили американцы, и мы были заменены американскими директорами. После чего владелец издательского дома, который занимался изданием книг и журналов о компьютерной тематике, обратился ко мне с таким сигналом: «Саша, ты столько рекламы у нас покупал, что продавать ты ее точно сможешь». Я стал директором по доходам этого издательского дома. Потом обнаружил себя директором уже обычного издательского дома.
Постепенно я стал сближаться с ребятами, которые работали в редакциях. И так я вошел в избирательные кампании. До 1999 года моя деятельность в этом направлении не очень интересная. А вот в тот год я стал работать на Юрия Лужкова и Евгения Примакова и на их движение «Отечество-Вся Россия» против Путина и «Единства». И когда эта кампания закончилась, Глеб Павловский и Макс Мейер пригласили меня в штаб Путина. В конце 1999 года я приступил к работе.
Для политических инженеров и политических технологов, так же как и для адвокатов и спортсменов, если ты участвуешь в кампании и не нарушаешь кодекса поведения, ничто не запрещает тебе пойти работать на прежних соперников, когда контракт с предыдущим заказчиком окончен. Это не уникальный пример. Все сегодняшнее руководство Администрации президента, да и Владислав Сурков, работали раньше с Ходорковским. Немало и тех, кто сейчас находится в жесткой оппозиции, а работали раньше на Кремль. Я специально не называю имен — они могут сами о себе рассказать. Здесь нет никакого предательства. Мы не сторонники — мы профессионалы.
После окончания выборов я остался работать в «Фонде эффективной политики» (ФЭП) Павловского. Фонд существовал и до этого, но после президентской кампании приобрел новое наполнение — стал личной аналитической службой Владимира Путина. В должности исполнительного директора ФЭП я проработал вплоть до 2011 года, до решения Путина идти на третий срок.
Так получилось, что в тот момент люди, работающие с Кремлем, содержательно разделились на два лагеря. Одни люди говорили о том, что второй срок президента Медведева будет менее травматичен для страны и предсказывали «Болотную площадь». В частности человеком, который почти точно высчитал параметры «Болотной», был Сергей Белановский, который работал у нас в ФЭП руководителем социологической службы. Вторая группа указывала, что риски от управления страной слабым президентом Медведевым гораздо выше, чем от делигимации третьего срока Путина. Обе группы были полностью лояльны и не относились к оппозиции, и не стремились к этому. Решение было сделано в пользу третьего срока. Сменился состав Администрации. Ушел Владислав Сурков, и вместе с ним ушли мы.
Здесь началась другая история, тоже связанная с политической инженерией, но уже не связанной непосредственно с работой на Кремль. Хотя многих из нас он и сейчас задействует в своих проектах. В частности, я и многие мои коллеги выполняли по Украине те или иные задачи. Мы в этом смысле не выпали из обоймы. Администрация, в которой идеологией руководит Володин, больше в услугах ФЭП не нуждается, но в услугах каждого из нас в отдельности нуждается.
В 2011 году не было никакой интриги. Не было борьбы «сурковских» и «володинских». Это очень примитивный взгляд. Нужно исходить из первого базового параметра: обе группы — абсолютные лоялисты. В них нет ничего оппозиционного. Как в любой большой команде, есть личные симпатии и антипатии, но не они здесь работают. Выбор между Медведевым второго срока и Путиным третьего срока в действительности был выбором некого нового направления организации внутренней политики в стране. После выбора этого направления, которым стал руководить Володин, ФЭП в его прежнем виде просто был не нужен. Под него не было задач. Каждый из нас отдельно задействован в работе на Кремль, но как политическая корпорация, создающая проекты определенного типа, мы больше не работаем.
У политических технологов и инженеров существуют запрещенные поля. Например, работа с фашистами. Есть небольшая группа политтехнологов, которые с фашистами работают, но тогда они только с ними и работают. Есть и еще несколько, так сказать, экзотических полей, на которые мы стараемся не заходить. Всё остальное не является преградой.
О политической корпорации, в которую входят политтехнологи, политинженеры и политологи, существует два мнения. Одни говорят, что политтехнологи — демиурги, другие — что обслуга. На самом деле правильны обе позиции. Они нанятые визири, которые делают короля. Один из моих учителей, а у меня были великолепные учителя в этом бизнесе, сказал, что «кто-то им варит суп, кто-то гладит рубашку, кто-то водит машину, а мы им думаем». Это такой же сервис — не нужно преувеличивать свою роль. Но объективно иногда роль этого сервиса была очень высока. Были случаи, когда политическая корпорация управляла процессами в стране.
В России сознательно, решением еще Бориса Ельцина, была выбрана модель, согласно которой ни у одной финансово-промышленной группы не должно быть своей политической силы. Леонид Кравчук повел Украину после распада СССР по принципиально другому пути, дав возможность каждой финансовой группе получить политическое представительство. Ельцин приоритетом ставил сохранение контроля над политической ситуацией, Кравчук – создание в стране реальной политической конкуренции, пусть даже через конкуренцию олигархическую. У каждого из них была своя логика, в момент старта не было предпосылок считать один путь хуже другого.
Ельцин пошел по этому пути во многом под влиянием Березовского, который создал такое явление как «семибанкирщина» — консенсус сверхкрупного бизнеса по отношению к политике. Одно из важнейших правил — никто из них не мог создать свою политическую партию. Единственным нарушителем консенсуса был Ходорковский, но это случилось после выборов Путина. Это привело к тому, что политика России не обслуживала корпоративные интересы, в отличие от Украины, но это не позволило развиться в политике реальной конкуренции. И уже выборы 2000 года были по сути плебисцитом — одобрением или неодобрением единственного кандидата.
Так вот, если нет конкурентного предложения, то это повышает спрос на услуги политической корпорации. Содержание политики во многом формировалось в этой среде, потому что больше ему этого было негде сделать. Мозговые центры, фабрики мысли, распространенные на Западе и выполняющие эту задачу, в России просто отсутствуют как отрасль.
Начиная от путинского «мочить в сортире» до медведевских «нацпроектов» - всё было рождено в недрах политической корпорации. Например, до Глеба Павловского в российской политике существовала аксиома, что, если политик влезет в Чечню или тронет эту тему, то он закончится как политик. Так и с сельским хозяйством, кстати. Павловский перевернул эту ситуацию: он доказал, что человек, который захочет решить проблему с Чечней, вне зависимости от того, достигнет он этой цели или нет, станет следующим президентом России. Это иллюзия, что политтехнологи выбрали Путина. Его действительно выбрал Ельцин. Но то, что выбрали именно во многом благодаря указанному критерию, неоспоримо.
То же самое касается и национальных проектов Медведева — они были рождены на кончике пера. Было очевидно, что новый президент должен развернуть деятельность, которая, с одной стороны, будет социально и экономически значима, а с другой стороны будет выведена за функции правительства. Эта деятельность должна была ассоциироваться с президентом. И это было сделано в виде этих нацпроектов.
Мы не участвовали в губернаторских выборах по двум причинам. Нам как людям, работающим на Кремль с эксклюзивным контрактом, было запрещено играть на губернаторском поле. Это был конфликт интересов. Там мы выполняли в основном функцию надзора и мониторинга, очень редко — функцию кризисного менеджмента. Но не вели губернаторские кампании от начала до конца ни разу.
Путин — очень динамичный политик. Он очень сильно трансформировался за эти годы. Наиболее сильная трансформация произошла в момент ареста Ходорковского в 2003 году. Потом был Путин второго срока, Путин президентства Медведева и Путин третьего срока. Это большая тема для разговора. Я могу лишь схематично обозначить. В первый год правления он говорил, что он менеджер, который оказывает услуги населению. Есть сити-менеджеры, а он страна-менеджер. В самом начале своего правления он действительно воспринимал себя именно так. Начиная со второго и третьего года он начал понимать, что его отсутствие в политике не позволит ему решить ни одной задачи. Путин становился все больше и больше политиком. Начиная уже со второго срока он перестал быть участником политического процесса в качестве политика и всё больше становился консенсусным национальным лидером. Это наиболее ярко проявилось в годы правления Медведева, когда ему окружение и все население давало понять, что он и есть первое лицо государство. А ведь это очень сильно формирует человека. Он понял, что Путин и должность президента — это не одно и тоже, что он как политик — больше, чем президент страны. На мой взгляд, его третий срок связан с тем, что политика, как игра, как процесс, как управляемый конфликт, уступила деятельности национального лидера. А это совсем другая деятельность, чем деятельность публичного политика.
Я согласен с обвинениями ФЭП в том, что мы во всем виноваты. Действительно, мы всего добились и за все отвечаем. Если я начну отрицать ситуации, когда мы проигрывали, то мне придется следом отрицать ситуации, когда мы побеждали. А таких ситуаций было несравненно больше, чем поражений. И не считаю нашим «увольнением» ситуацию 2011 года, когда мы не смогли убедить Путина, что второй срок Медведева позволит избежать «Болотной площади». Второй срок Медведева нес понятные дефициты слабости президентской власти, но позволил бы избежать протестов и, самое главное, разрыва власти и элит.
С Болотной и протестами в других городах справились довольно быстро, а вот с разрывом между Путиным и креативным классом ничего сделать не смогли. Произошел прежде всего эстетический, ценностный конфликт. А он исправляется гораздо труднее. Разногласия можно сгладить, купить, запугать. Ценности не являются предметом спора — они просто есть. После «Болотной площади» опора Путина прежних сроков — крупный бизнес и думающая часть населения — стоит на иных позициях. Эти противоречия немного сгладил Крым: в бывшей «Болотной» появился группа лоялистов. Но крымскому консенсусу полностью его преодолеть не удалось. И, наверное, он и не был к этому приспособлен.
Мне ни в нулевые, ни в десятые работать не противно. Я не могу сказать, что когда-то было интереснее или труднее. Работа изменилась, и я изменился. Если бы я в начале 2000-х годов получил сегодняшнюю работу, то мне было бы скучно. Но и я сегодняшний, если бы получил ту работу, то не выпил бы, наверное, столько кофе, сколько пил тогда. Нулевые и десятые в моей карьере очень сбалансированы.
Я живу на три страны. С понедельника по пятницу я работаю в России. А на выходные улетаю к себе в Израиль или Францию. Там иногда периодически приходится работать на выборах. Сервис там не отличается, инструментарий и функции почти не отличаются. Главное отличие в том, что функцию выработки политического предложения для страны выполняет политическая конкуренция, как, например, в США сейчас. Ведь неспециалисту непонятно, почему избирательная кампания в Америке длится полтора года, и все телеканалы с утра до ночи обсуждают только ее. Несмотря на то, что формальным поводом для кампании являются праймериз, но реальным наполнением кампании является формирование политического курса на последующие восемь лет. Именно поэтому кампания такая длинная — необходимо проговорить всё. Это и отличает функции политтехнолога в России от функций в любой западной демократии.
Для участников политической корпорации очень важна чистоплотность. Это очень провокативный бизнес. В нем легко свалиться к использованию простых инструментов: подтасовок, лжи, манипуляций, провокаций. Я не знаю ни одного успешного члена корпорации, который стал бы использовать эти инструменты и остался бы в ней. Это очень важно. Ты сам на себя накладываешь ограничения в инструментарии. Хотя заказчики довольно часто сами хотят, чтобы ты выходил за эти рамки. Но цена, которую ты платишь за его использование, очень высока.
Члену политической корпорации нужно понимать свое место в политическом процессе. В мой первый год работы на Администрацию мы сидели на даче и писали послание Путина Федеральному собранию. Мы были очень воодушевлены тем, что президент произнесет то, что мы напишем, что наши мысли будут донесены до страны с такой высокой трибуны. Один из моих учителей, кто находился тогда рядом с нами, сказал: «Нет, ребята, это не ваше послание. Это его послание. Если вы в этом тексте напортачите, то вас максимум с работы выгонят, а ему позор на весь мир и на всю жизнь». Тогда мы замерли. Это действительно его послание, не потому что он его пишет, а потому что он его подписывает. Эта важная черта для политтехнолога — знать свое место. Политик — это не диктор, который зачитывает текст, а человек, который судьбой и именем берет ответственность за то, что ты для него подготовил.
У Честертона есть герой патер Браун, метод которого сводился к тому, что он рождал убийц внутри себя. В тот момент, когда он понимал, как мыслит и дышит убийца, то он сразу понимал, что это за человек. Член политической корпорации обязательно должен совмещать в себе актера и режиссёра. Если ты хочешь повлиять н?