Константин Гердов – певец Гагры и «лучший друг Нобелевской премии»
Завтра старейшему русскому прозаику Абхазии, уроженцу и жителю Гагры Константину Гердову исполняется 80 лет. А накануне я со съемочной группой телеканала «Абаза-ТВ» побывал в его доме, расположенном по гагрской улице Сосналиева, метрах в двухстах от берега моря.
Закономерен вопрос: мало ли юбилеев отмечается ежегодно у уважаемых и известных людей, мало ли звучит по этому поводу громких поздравительных речей, в том числе и вполне заслуженных? И если, мол, обо всех писать!.. Но как раз о таких людях – «с лица необщим выраженьем», по словам поэта Баратынского, – рассказывать, пользуясь подобным случаем, наверное, и стоит.
«Каждый выбирает по себе. Щит и латы. Посох и заплаты»… Константин Гердов категорически не вписывается в типичный образ современного «состоявшегося» писателя – распиаренного в СМИ, заседающего в президиумах разнообразных собраний и, естественно, с «домом – полной чашей». В данном же случае приходят в голову совсем другие ассоциации – Диоген, «председатель Земного шара» русский поэт начала прошлого века Велимир Хлебников… Последний обычно представляется нам странником с холщовой котомкой за плечами. И Гердов тоже в последние десятилетия регулярно появлялся в Сухуме, чтобы пообщаться с друзьями, которых у него было немало в среде абхазских писателей, с сумкой-котомкой, из которой неизменно извлекались гостинцы из его сада – мелкие грушки, яблочки, а порой и бутылка чачи… До тех пор, пока с полгода назад у него не заболела нога, из-за чего он теперь передвигается с палкой-костылем и очень медленно.
Что касается Диогена Синопского, жившего около двадцати трех столетий назад, то, опираясь на эту аналогию, я несколько лет назад напечатал о Гердове газетную публикацию под заголовком «Гагрский Диоген». Древнегреческий философ Диоген, как известно, прославился своим презрением к материальным благам, которое простиралось у него до той степени, что он жил на афинском рынке на подаяния и спал в пифосе (большом глиняном сосуде для хранения вина, зерна и так далее, хотя все обычно привыкли говорить, что он жил в бочке). Его необычные поступки, резкие и парадоксальные высказывания способствовали тому, что его можно считать самым известным в мире «городским сумасшедшим». Хотя последних-то много, а вот философов среди них единицы…
В отличие от Диогена, Гердов живет не «в бочке», а в скромном домике, доставшемся от родителей, но, как и тот, не обзавелся ни женой, ни детьми. Нечто диогеновское в Гердове можно было разглядеть и в его способности собирать когда-то неординарными речами вокруг себя стихийно возникавшие аудитории слушателей, а также привычке (с годами она смягчилась) эпатировать собеседников, включая малознакомых, предположениями о том, что они «слабы мозгом» и т.п., брать их, как говорится, на «слабо». Судя по его воспоминаниям, подобный эпатаж произвел впечатление и на знаменитого русского поэта Евгения Евтушенко, который на многие годы потом стал его наставником и покровителем в литературе. А познакомились они в далеком 1969 году, когда Константину (в Абхазии раньше часто употреблялось уменьшительное имя «Котик») было 28 лет. Гердов рассказывает, как он нашел Евтушенко во время отдыха того в доме творчества в Гагре стоящим с драматургом Алексеем Арбузовым:
«И вот я подхожу к нему: «Вам привет от Наташи Цымайло». Он говорит: «Спасибо, что она меня помнит. Вы что-то принесли мне показать?». Открывает последнюю страницу рукописи: «Эта пряжа, взрослеющая в мальчиках…». О, это сделано профессионально. Приходите через семь дней». Прихожу через семь дней, вижу издалека – он на пляже лежит. И он кричит мне через весь пляж: «Котик!». А себя он сразу попросил называть просто «Женя».
И уже в тот же день Гердов успел поспорить с ним, стал объяснять Евтушенко, что тот недопонимает прозу Марселя Пруста…
Кстати, во втором томе собрания сочинений Евгения Евтушенко помещено стихотворение 1972 года «Горная дорога» с посвящением «К. Гердову», где, в частности, есть такие строчки: «Подумаем, Костя, о вечном Над палыми листьями лет. Пусть мужество будет беспечным, А хитрого мужества нет».
У отца Гердова, который погиб на фронте в Великую Отечественной войну, была фамилия Соловьев, но публиковаться Константин начал как Гердов. Герда из сказки Андерсена, как кто-то мог бы подумать, тут не при чем, это просто была девичья фамилия его матери, болгарская. Константин Николаевич объясняет то свое решение двумя причинами: тем, что Соловьевых на Руси слишком много, в том числе и в литературе, и чувством благодарности матери, которая трудилась, не покладая рук, чтобы поднять их с сестрой.
В предисловии к одной из своих книг Константин Николаевич так излагает автобиографию: «В 1958 году окончил гагрскую среднюю школу № 2. После школы работал по комсомольской путевке на строительстве ДжирхваГЭС на Бзыби; в типографии – наборщиком, нормировщиком, корректором. В 1960 году поступил в Московский государственный библиотечный институт, впоследствии переименованный в Институт культуры. По специальности – библиотечный работник. Но библиотекарем не стал. Позвала муза дальних странствий, муза моей всегдашней влюбленности в Арктику. В составе геологических, геодезических, геофизических экспедиций в течение тридцати лет мотался по тундре, по тайге, по пескам, по пустыням Средней Азии, Казахстана, среди белых и бурых медведей, среди волков, по берегу Северного Ледовитого океана, среди овцебыков, завезенных на наш Крайний Север из Канады. Эти странствия – мое главное занятие на Земле. Между экспедициями писал книги. Вышло пять книг прозы. Любил всегда только ньюавангард в письме. Не любил писать общенакатанную фразу».
А начальник одной из экспедиций, в которой он работал, вспоминал в другом предисловии, что за Гердовым, который делился в ней с сотоварищами литературными планами, за ним закрепилось шутливое прозвище «лучший друг Нобелевской премии».
Впрочем, как мы знаем, лауреатами «нобелевки» не стали не только выдвигавшиеся на эту премию Евгений Евтушенко и Фазиль Искандер, но и такой корифей мировой литературы, как Лев Толстой. И в то же время имена некоторых лауреатов не шибко кому известны даже в их странах, так что…
Осенью 2017 года Константин Гердов в большой, почти двухполосной публикации в газете «Эхо Абхазии» рассказал о том, как в конце сентября 1977-го во дворе своего гагрского дома умудрился собрать «на шашлыки» целое литературное созвездие: отдыхавших в Гагре Фазиля Искандера и Юрия Рытхеу с женами, Беллу Ахмадуллину с мужем, а позже примчался на своей машине с агудзерской дачи вызванный им телеграммой Евгений Евтушенко. Как Гердов смог восстановить в своей публикации через сорок лет мельчайшие подробности того вечера, рассказы и реплики гостей? Да очень просто: на следующий же день сел и настучал на своей пишущей машинке все, что и как было, пока оно не стало стираться в памяти.
Интересно, что Фазиль Искандер тоже учился в Библиотечном институте, но перевелся из него в Литинститут намного раньше, чем туда поступил Гердов. Запомнился эпизод из 2001 года, когда во время триумфального визита Искандера в Абхазию его чествовали в селе Джгярда, у входа в сельский Дом культуры Гердов подошел к нему и сказал: «Я люблю тебя, Фазиль!». Тот ответил с улыбкой: «Я тоже тебя люблю».
Первый сборник прозы Гердова «Лицо встречи» вышел в Сухуме в 1978 году с предисловием Евтушенко. Затем были сборники, выходившие в Тбилиси и Москве, снова в Сухуме. На сайте «Абхазская интернет-библиотека» размещены тексты двух его последних прозаических книг: «Из Арктики, из материнского лона, из миротворной бездны», 2007 года, и «Бараки и юрты», 2011 года. Гердов пишет обо всем, что видел и слышал в разных краях, но чаще всего, конечно, местом действия его рассказов, повестей и романов становилась родная Гагра.
Но какая Гагра? Не та, глядящая на нас с открыток, Гагра неги, зноя и пальм, а та, о существовании которой большинству на постсоветском пространстве просто не приходило в голову задумываться. Но она, конечно, есть, ее не могло не быть… И Гердов – единственный летописец той Гагры простого люда, трудяг. Как-то он рассказывал, что в конце сороковых – начале пятидесятых годов с такими же вечно голодными мальчишками из неимущих семей они следили за приезжими отдыхающими на пляже; у некоторых тогда была привычка закапывать огрызки яблок в гальку, и когда они уходили, мальчишки откапывали эти огрызки и доедали их.
С тех пор минуло семь десятилетий, но Гердов в своей прозе постоянно вглядывается в жизнь «низов», чаще всего – одиноких стариков и старушек, оказавшихся на обочине жизни. Вот характерный фрагмент из начала его книги «Бараки и юрты», в которой описывается Гагра конца девяностых: «Старая знакомая грека Костакиса Костаниди – бедствует. Получает нищенскую абхазскую пенсию. В России – так близко лежащей – пенсия минимальная – тысяча рублей. В Абхазии шестьдесят рублей в месяц. Вот и побирается старая рабочая всех строек курортных Гагра – по свалкам, по отдыхающим, по пляжам, по выброшенным богачами продуктам, по выброшенным, недоеденным богачами кукурузным початкам. За спиной – мешок с пустыми бутылками. А женщине – восемьдесят лет».
Гердов любит в своей прозе расспрашивать о былом вот таких, как эта женщина, завербованная когда-то на стройки курортной Гагры. Может, потому что и сам он словно остался в своих неприкаянных детстве и юности и привык питаться «подножным кормом». Вот колоритная картинка: идем мы однажды с ним, прогуливаясь по Гагре и рассуждая о судьбах мировой литературы, и при этом он зорко вглядывается в мостовую и тротуар. Увидев упавшие на них, прикатившиеся ветром из окружающих садов оливки, подбирает их, чтобы дома помыть, положить в литровую банку и засолить.
И в какой-то момент нашего вчерашнего разговора Константин Николаевич разоткровенничался, и на глаза его навернулись слезы:
«Я всю жизнь прожил в нищете. Никогда в жизни не кушал то, что я хотел, а то, что было. И всегда в столовой (в студенческие годы, до хрущевской деноминации рубля) не котлеты ел, а гарнир, потому что он стоил шесть рублей, а котлета стоила пятнадцать. И тогда, заметив это, женщина, которая стояла на раздаче, стала класть мне на тарелку котлету, а сверху – гарнир, чтобы ее не видно было (на кассе)».
В последние лет пятнадцать Гердов ухаживал за одинокой слепой старушкой, которая жила в одной из гагрских многоэтажек, и после ее смерти ему отошла ее квартира. Но он не стал переезжать:
«Вы видели мой запущенный сад… Но это мое счастье, мой рай земной. Я от каждой веточки там черпаю вдохновение, ощущение бытия. А квартира – ноль, пустое. Мне говорят: «Выкинь этот хлам во дворе» – но там все напоминает мне о предках».
А еще он вспоминал про абхазских писателях, с которыми общался, приезжая в Сухум: как интересно всегда было поговорить о русской и зарубежной литературе с Алексеем Гогуа, как радушно принимал его в своем доме и оставлял «на ночевку» Никуала Квициния, какой благороднейший человек был ушедший в прошлом месяце из жизни Терентий Чаниа… Союз писателей Абхазии, поздравив Гердова с юбилеем, прислал ему в качестве материальной поддержки небольшую денежную сумму. Это же сделал от себя лично и известный российский прозаик Гарий Немченко, передав через их общего с Фазилем Искандером друга Руслана Джопуа.
Когда вчера мы сидели у горящего камина, Гердова спросили, на что он сейчас живет, и юбиляр был краток: «Ну, как? Я же получаю российскую пенсию, мне хватает». И снова вспомнился Диоген Синопский. Когда его спросили про какого-то человека, богат ли он, Диоген ответил: «Не думаю. Да, у него много денег, но он все время хочет еще и еще. Быть богатым и иметь много денег – не одно и то же. По-настоящему богат лишь тот, кто вполне удовлетворен тем, что имеет».
Константин Гердов – почетный член Русского Пен-центра, Всемирной Ассоциации писателей, член Союзов писателей Абхазии, России, Украины, Москвы. И продолжает писать прозу. Правда, по его словам, отошел сейчас от крупных форм и переключился на малые.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия