И где же сочувственное «Я — Санкт-Петербург»? Agora Vox, Франция
Лично мне из моего угла, из самого центра Латинской Америки, что-то не было видно в европейских социальных сетях коллективной эмоциональной литании, когда народ 2.0 надевает величественные цвета «Я — Санкт-Петербург», как это было с Лондоном, а до него Берлином, Парижем, Орландо, Ниццей и прочими. Не видел я, кстати говоря, и движения «Я — Стамбул» в декабре после взрыва бомбы в ночном клубе турецкой метрополии.
У эмоций, оказывается, тоже есть двойные стандарты! Что заставляет задуматься о нашей идеологии. Погибшие и раненые в метро россияне находились не так уж и далеко от Парижа, и их смерть не менее ужасна, чем участь жертв парижских терактов. Так, почему же последние — наши братья, а вторые не стоят внимания? Существует ли какая-то градация переживаний в зависимости от национальности тех, кто гибнут во взрывах? Нападавшие в обоих случаях — одни и те же люди, и нам всем, как мне кажется, следовало бы проявить равную солидарность. В ноябре 2015 года россияне были с нами в Париже, как и их царь, которого СМИ нас учат ненавидеть.
Мы не думали о десятках тысяч жертв среди ливийцев, которых обстреливали из нашего оружия по распоряжению нашего руководства. Ему и нам было лучше всех известно, чего хочет этот народ, и мы с великолепным презрением позволили ему губить себя. Мы же читали Le Monde, Libération и Le Point и поэтому прекрасно знали, кто такой Каддафи, хотя наша нога не ступала в Триполи. Нам было известно это куда лучше самих ливийцев, и поэтому у нас вырвался вздох облегчения при виде его ужасного убийства. Наверное, мы позволили бы случиться тому же самому (и с точно такими же статьями в газетах) с Башаром Асадом, которого нам уже столько времени описывают как травящего собственный народ кровавого диктатора. Когда же нам неожиданно показывают видео, на котором этого самого Асада встречают как героя христиане Алеппо, мы лишь пожимаем плечами и называем все пропагандой.
Мы, разумеется, очень сильны. Мы не слезаем с дивана, открываем газеты и включаем телевизор. Нам лучше всех, куда лучше, чем самим незнакомым нам народам, известно, что для них хорошо. Мы так умны, что знаем, что наша демократическая система идеально им подходит, хотя они сами ее не просили и не звали нас. Иногда мы готовы принять иракца за сирийца на, понятное дело, разрешенной МИДом демонстрации за свержение страшного Башара Асада.
Такая тенденция верить в собственное всезнание при полном невежестве и отстаивать это вопреки всем фактам, размахивая последней статьей какого-нибудь Лорана Жоффрена (Laurent Joffrin) тесно переплетается с двойными стандартами чувств, о которых я говорил. Они отражают идеологию, которую вам насильно заталкивают в глотку, как пищу отправленному на фуа-гра гусю.
Получивший недавно удар в самое сердце российский народ — великий народ. И в эти темные часы нам следовало бы напомнить об истории дружбы французов и россиян, о том, чем мы обязаны им в историческом (они в той же мере, что и американцы, внесли вклад в освобождение Европы от нацистов) и культурном плане (здесь они особенно блещут).
Просто поразительно, насколько невосприимчивыми к действительности мы становимся из-за нашей идеологии: их лидер Владимир Путин, которому большинство наших марионеток, как дети, не хотят подать руки, возглавляет борьбу с желающими нашей смерти фундаменталистами. В отличие от американских и европейских лидеров, он — единственный, кто демонстрирует полное понимание и абсолютную непреклонность по отношению к ним. Он сыграл важнейшую роль в их выдворении из сирийских городов. В отличие от нас, он никогда тайно не финансировал их ответвления с прицелом на нужды ВПК. В исторической речи на Генассамблее ООН в декабре 2015 года (каждый легко может в этом убедиться) он осудил компромиссы и ложь Запада, провел четкую линию в стремлении играть роль лидера в этом острейшем вопросе. Причем, как мне кажется, он добился ее, что отнюдь не случайно.
Но ведь, скажете вы, он — не демократ, у прессы нет свободы, а в Москве запрещены гей-парады. Признаюсь, я был бы рад, если бы гомосексуалисты могли бы проявить себя там так же, как в Париже и Орландо. Но чего нет, того нет. Я в состоянии признать, что моя модель несовершенна и не подходит всем, что история движется у всех с разной скоростью, и что у других есть право в собственном темпе прийти к тому, чего мы сами добивались так долго.
Кроме того, я убежден, что жертва в любом случае остается жертвой. И что с невежеством, конформизмом и морализаторством нужно бороться, потому что из-за них мы льем слезы тут, но просто пожимаем плечами там, хотя речь идет об очень похожих ситуациях.
Christophecroshouplon, Agora Vox, Франция
Перевод ИноСМИ