«Одинокий в столетье родном»
О своих встречах с Юрием КУЗНЕЦОВЫМ вспоминает Сергей АГАЛЬЦОВ.
Во второй половине семидесятых годов минувшего века я жил в Туркмении, в городе Красноводске. Давно любя поэзию, я внимательно следил там за творчеством туркменских поэтов.
Мое внимание сразу привлекли стихи А.Атабаева, в переводах Юрия Кузнецова, – надо прямо сказать, блестящих.
Читая их, я неоднократно вспоминал известные слова Жуковского: переводчик в прозе – раб, в поэзии – соперник.
Я тогда совершенно не знал оригинальных стихов Кузнецова и очень хотел познакомиться с его творчеством. Мне удалось приобрести сборник поэта «Во мне и рядом – даль». Впечатление от прочитанного было ошеломляющим, оглушительным. Я «заболел» стихами Кузнецова и на всех перекрестках читал их и говорил знакомым, что в русскую поэзию пришел великий поэт.
Кузнецов мне казался и традиционалистом, и новатором одновременно. При чтении его стихов невольно вспоминались слова классика, что истинное новаторство состоит не в изобретении каких-то новых, подчас псевдопоэтических стихотворных форм, оборотов, словосочетаний и слов, а в новом взгляде на окружающую нас жизнь – во всех ее проявлениях. Кузнецов смотрел на все под новым, своим углом зрения. И поэтому был подлинным поэтом-новатором, в отличие, скажем, от псевдо-новатора Вознесенского.
С книгой «Во мне и рядом – даль» я познакомился незадолго до дней советской литературы в Туркмении.
От местных поэтов я узнал, что на туркменскую землю приедет в числе других гостей и Юрий Кузнецов.
И я решил во что бы то ни стало увидеть, а если повезет, то и пообщаться с великим, как я уже тогда полагал, поэтом.
И, как только дни советской литературы в Туркмении начались, отпросившись с работы, улетел в Ашхабад, дабы встретиться с Кузнецовым.
Каким образом это сделать, я себе не представлял и не знал. Но, войдя в гостиницу, где разместились литераторы-гости из Москвы, я в коридоре встретил А.Атабаева, с которым был шапочно знаком, и спросил у него, как можно увидеть Кузнецова. Атабаев куда-то очень торопился, и на ходу только назвал мне номер комнаты, в которой остановился поэт из Москвы.
Я тихонько, робко постучал в дверь. Из комнаты донеслось: «Войдите».
Войдя, я увидел перед собой высокого человека. Он сидел, небрежно откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу.
Внимательные, проницательные глаза на неподвижном, строгом лице, высокий лоб, свидетельствующий о глубоком уме, поразили меня. Вид поэта был величествен, и я окончательно оробел.
Кое-как собравшись с мыслями и с духом, я начал, запинаясь, говорить, что приехал из Красноводска в Ашхабад с единственной целью – увидеть воочию великого русского поэта.
Поначалу холодноватые глаза Кузнецова потеплели, и на величественном лице появилась приветливая, чуть снисходительная улыбка. Он поднялся из кресла, подошел к холодильнику, открыл дверцу и извлек бутылку водки и закуску. Мы выпили граммов по сто пятьдесят. Я осмелел и помню, спросил его, как он относится к Рубцову. В ответ Кузнецов сказал, что время Рубцова уже проходит, и грядет время Тряпкина.
В эту минуту снаружи постучали в дверь. Кузнецов поднялся, распахнул ее и впустил в комнату четырех литераторов, как оказалось позже, почитателей его поэзии, его таланта.
Помнится, как все они наперебой славословили Кузнецова.
Я тоже решил не отставать и присоединился к общему хору, еще раз сказав, что специально приехал в Ашхабад увидеть великого поэта.
Это почему-то не понравилось критику Бондаренко:
– Великий, говоришь? А прочитай хотя бы четыре строчки из него.
Я был уже изрядно выпивши, да к тому же снова разволновался. Видя мое волнение, Юрий Поликарпович придвинул свой стул поближе ко мне и приобнял правой рукой за плечи. Это ободрило меня, и я начал декламировать стихи Кузнецова, которые особенно запомнились мне при чтении его книги «Во мне и рядом – даль». Не скрою, что от волнения и большого количества выпитого я иногда забывал отдельные слова. Но Юрий Поликарпович подсказывал мне, и устроенный им экзамен я выдержал. В грязь лицом не ударил.
Наутро у трапа самолета, улетавшего в Москву, я спросил у Кузнецова, можно ли мне, когда буду в столице, позвонить ему. Он утвердительно кивнул головой:
– Можешь. Будешь в Москве – звони.
И вот спустя месяц, приехав из Туркмении в Москву, я, не медля, позвонил Кузнецову.
Юрий Поликарпович снял трубку и на мою просьбу встретиться пробасил: «Приезжай».
Я прихватил с собой бутылку водки, пива и отправился к поэту на Олимпийский проспект.
Мы выпили за встречу, и я отважился показать Кузнецову свои новые стихи. Прочитав их, он произнес только одну фразу: «Это не хуже, чем у московских мальчиков», – чему я был очень рад. Еще бы! Сам Кузнецов, можно сказать, – похвалил.
После этого я завел речь о нем самом.
– Юрий Поликарпович, Вы – поэт. А стали бы Вы поэтом с большой буквы, если бы жили у себя в Краснодаре?
– Нет. Русским поэтом с большой буквы можно стать только в Москве, и нигде более.
– И даже в Ленинграде Вы не стали бы большим поэтом?
– Нет, не стал бы.
– Значит, будет уместно перефразировать французского классика и сказать, что поэты рождаются в провинции, а становятся большими поэтами и умирают в Москве?
– Безусловно, – подвод итог этому нашему небольшому диалогу, заключил Кузнецов.
Тогда я поинтересовался:
– А как Вы работаете над своими стихами? Долго ли длятся муки творчества?
– По разному, по-всякому случается. Так, если никак не могу подобрать нужную строчку, смело беру у другого поэта то, что мне нужно. Такое было, к примеру, с Есениным. Написав: «Разучился во сне побеждать», – и не находя продолжения, я взял после долгих раздумий строку у Есенина: «Отчего так легко зарыдать». Получилось: «Разучился во сне побеждать, / Отчего так легко зарыдать». То же самое случилось и со строкой Фета: «Звезда покатилась на запад». Я ввел ее в свое стихотворение: «И звезда на запад покатилась, / Даль через дорогу перешла».
Одной бутылки водки оказалось мало, и я пулей слетал за второй.
Закусывали мы солеными грибами. И когда опрокидывали по очередной рюмке, Юрий Поликарпович непременно вопрошал, глядя на меня:
– Ну шо, грыбов?
Вопрошал с подчеркнуто южно-русским выговором, произнося звук г фрикативный.
Я то и дело спрашивал, что он думает о том или ином известном современном поэте. Юрий Поликарпович практически о каждом отзывался резко критически.
Видя мое удивление и даже изумление, он воскликнул:
– Разве ты не знаешь, шо я всех громлю?!
Из классиков Кузнецов пощадил только Сергея Есенина, сказав, что его творчество полностью совпадает с «Поэтическими воззрениями славян на природу» Афанасьева. Однако при этом заметил, что Есенин в «Персидских мотивах» не понял Востока.
Мы еще выпили, и Юрий Поликарпович вдруг неожиданно обратился ко мне:
– А почитай-ка ты мою поэму «Похождения Чистякова»! Я хочу узнать, как она воспринимается на слух.
Я взял книгу, где была напечатана эта, по его определению, раблезианская поэма, или точнее, раблезианский гротеск и начал читать, стараясь четко и выразительно произносить каждое слово.
Юрий Поликарпович внимательно слушал, но вдруг, к моему ужасу, я заметил, как голова поэта стала клониться на грудь, глаза закрылись, и раздалось легкое, с присвистыванием, похрапывание. Я растерялся. Что делать? Но все же решил продолжать чтение. Через две-три минуты Юрий Поликарпович встрепенулся, «как пробудившийся орел», открыл глаза и произнес с досадой покачивая головой:
– Ну, молодой! Как же ты плохо читаешь! Просто одно слово – отвратительно! Я даже под свои гениальные стихи заснул… Никогда в жизни, отродясь не слышал такого скверного чтения… Ну да ладно. Пойдем на улицу, просвежимся. Надо заметить, что уже несколько раз я, боясь надоесть поэту, порывался уйти, Но Кузнецов удерживал меня: «Сиди, не дергайся… Ты для меня как отдушина».
Когда мы зашли уже было в лифт, на площадку перед лифтом вдруг выскочил мужик и заорал: «Подождите, не спускайтесь! Возьмите меня с собой!» Следом появилась какая-то баба, явно преследовавшая его, и хотела тоже заскочить к нам в кабину, но двери прямо перед ее носом закрылись.
Мужик с облегчением вздохнул: «Слава богу, кажется, ушел от погони. Понимаете, ребята, загулял, а жена опохмелиться не дает».
Мы взяли его в свою компанию. Немного вместе погуляли возле дома, потом прикупили еще водки и поднялись к Юрию Поликарповичу.
Мужик оказался ни много ни мало проректором института имени Плеханова.
– А это, – сказал я ему, указывая на Юрия Поликарповича – великий русский поэт Юрий Кузнецов.
Проректор, ученый муж, с некоторым недоверием отнесся к моим словам и попросил поэта Юрий Поликарповича почитать стихи. Послушав «Тегеранские сны», он пришел в неописуемый восторг.
– Юр, – горячо обратился ученый муж к Кузнецову, а давай я тебя познакомлю с Михаилом Пуговкиным, прямо сейчас его приведу. Он мой сосед.
Я замер в предвкушении исторической встречи великого русского поэта с великим русским комедийным актером.
Но Юрий Поликарпович никак не отреагировал на это предложение нового знакомого, сделав вид, что пропустил его слова мимо ушей. А на повторное предложение только поморщился.
«Как жаль, – подумал я, – что встреча не состоится. Она могла бы быть весьма и весьма интересной и даже забавной». Только представьте – Кузнецов и Пуговкин за одним столом!
***
…Я горжусь, что вслед за книгой А.Передреева «Лебедь у дороги» мне удалось издать книгу переводов Юрия Кузнецова «Пересаженные цветы».
И в том и в другом случае директор издательства «Современник» Л. А.Фролов давал добро на выпуск книг, выслушав мои аргументы и доводы в пользу их издания.
Когда книга «Пересаженные цветы» вышла в свет, я как ее редактор позвонил Кузнецову и спросил, доволен ли ей «взыскательный художник»?
В ответ он коротко обронил:
– Книга века.
Дело было под вечер.
Я на следующее утро уезжал на родину, в рязанские края, и предложил Юрию Поликарповичу хотя бы символически отметить выход «книги века».
В ближайших с издательством магазинах спиртного не оказалось. Но мне удалось разжиться бутылкой «Зубровки» у таксиста, который вез меня «на Олимпийский, на Олимп», как назвал жилище Кузнецова поэт В.Лапшин.
Кузнецов ранее всегда, когда я, случалось, приезжал к нему, встречал меня на пороге своей квартиры. А тут против обыкновения встретил во дворе дома. В одном кармане пиджака у него был граненый стакан, а в другом огромный размером, величиной чуть ли не в два кулака помидор.
– Гости, родственники жены из Казахстана привезли, – пояснил поэт.
Мы выпили по сто грамм и болезненно выглядевший Юрий Поликарпович попросил позволения взять с собой бутылку с оставшейся там настойкой, как говорится, откланялся и удалился.
В последний раз мы встретились в редакции журнала «Наш современник», куда я набрался дерзости принести свои стихи. Кузнецов взял их и сказал, чтобы я зашел через неделю.
Когда спустя неделю я снова пришел в редакцию, Кузнецов объявил, что стихи приняты. Я поинтересовался, – какие? Он протянул мне уже набранную подборку. Я начал читать, а прочитав, буквально остолбенел: Кузнецов так отредактировал мои стихи на свой манер, в своем ключе, что они выглядели ни прибавить, ни убавить, ни дать, ни взять, прямо просто кузнецовскими.
– Юрий Поликарпович, – придя в себя, сказал я. – Льва узнают по когтям. Читатели сразу определят, что Вы основательно поработали здесь, приложили свою руку. Я отказываюсь печатать свои стихи в таком виде.
Он начал втолковывать мне, что поправлял стихи лишь самую малость, чуть-чуть, что их заметят критики, что на них обратят внимание читатели. Но я упорно стоял на своем: публиковать стихи в таком виде отказываюсь.
Тогда Кузнецов, разозлясь, резко бросил мне в лицо:
– Ты – псих!
С тем мы и расстались. Больше я никогда его не видел.
Сергей АГАЛЬЦОВ