Дети блокады: как ныне живущие вспоминают тот ад
В городе на Неве 8 сентября отмечается 76-годовщина начала блокады. С каждым годом вскрываются все новые жуткие факты страшной страницы истории Ленинграда
Тысячи томов посвящены блокаде Ленинграда, проведены серьезные исследования, собраны архивы документов. Но сухие строки - ничто по сравнению с воспоминаниями очевидцев тех суровых дней.
В 2015 году в Санкт-Петербурге вышла уникальная народная книга памяти «Дети войны», идея которой принадлежит знаменитому автору «Улиц разбитых фонарей», писателю Андрею Кивинову и его супруге Виктории Шервуд (Пименовой). Редакторы не исправили ни буквы: в ней дословные воспоминания детей войны и детей блокады. ОК-информ с разрешения Андрея Кивинова и Виктории Пименовой предоставил слово авторам народной книги.
Лев Шервуд, кандидат технических наук, изобретатель, во времена блокады ему было 10 лет:
«Тогда мы еще не знали, что при дистрофии, когда желудок человека сильно уменьшается в объеме и перестает принимать пищу, нельзя сразу набрасываться на еду, так как может возникнуть заворот кишок. Мы с мамой, скорее инстинктивно, решили распределить хлеб на этот и последующие дни, но отчим решил утолить свой голод сразу. На всю оставшуюся жизнь я запомнил жуткую картину нечеловеческих мучений умирающего на наших глазах человека, которому мы ничем не могли помочь! Он стал корчиться от невыносимых болей в желудке… затем дядя Миша впал в полузабытье и стал напевать мелодии Баха, Моцарта, Шуберта. Этих композиторов он любил больше других, и их музыка, которая, очевидно, звучала в его душе, помогла ей уйти в лучший мир… Только на следующий день мы с мамой, взявшись за концы половика, начали пытаться вытащить труп из кухни… Самым сложным делом оказалось перетащить труп в столовую из прихожей, поскольку нужно было преодолеть две или три ступеньки вверх… Только через несколько дней к нам постучались в квартиру двое мужчин-дистрофиков, которые предложили за буханку хлеба забрать и отвезти тело дяди Миши на Смоленское кладбище на санках. Помню, мы могли им дать только полбуханки, но они согласились и на это. Никогда не забуду стук обледеневшего тела о ступеньки, когда они его стаскивали вниз. У нас с мамой не было сил, чтобы проводить отчима в последний путь хотя бы до парадной».
Ирина Булина, инженер-строитель, в блокаду ей было 8 лет:
«У нас в доме поселилась семья: отец на фронте, две четырехлетние девочки-близнецы и мальчишка тринадцатилетний. Мать работала на хлебозаводе. Она оставляла девочек дома, а я приходила к ним читать книжки. Сначала они ходили, потом просто лежали. Затем одна из них перестала открывать глаза, но еще продолжала дышать. А их брат Женька приносил им каждый день с другого конца города в авоське баланду и кусочек хлеба - ему их выдавали как рабочему. Мама девочек говорила: “Женька, зачем ты им носишь - они все равно умрут”.
Потом умерла одна из двух девочек. Мама завернула ее и положила на широкий подоконник. Сказала, что когда умрет вторая - то уже одним махом всех отнесут вместе. Отец мой был крупным инженером, и эта женщина его попросила отнести тела своих дочерей на сборный пункт. И у отца текли слезы, когда выполнял ее просьбу. Их на Пискаревском кладбище похоронили.
…Спускались по лестнице, и вдруг раздался страшный крик на весь подъезд: споткнулись о тело старшего сына этой женщины - Женьки. Он лежал на лестнице, сжимая авоську с баландой, - не дошел лишь три этажа до квартиры. Кричала его мать Лида, которая только что похоронила двух девочек, а еще раньше - старшего сына, погибшего на фронте. Она, работая на хлебозаводе, не могла принести даже крошку хлеба своим умирающим детям».
Людмила Градусова, педагог с 60-летним стажем, в блокаду ей было 8 лет:
«Помню, как мы помогали тушить зажигательные бомбы (засыпали песком), а мальчишки собирали осколки от фугасных бомб. А еще помню, как долго плакала соседская маленькая девочка, новорожденная, и постепенно умолкла. А на втором этаже вся семья сидела за столом - и все мертвые. Полчища крыс, которые не погнушались мертвыми…».
Владимир Волков, полковник, в блокаду ему было 4 года:
«Мы с тетей Ганей долго стояли в булочной в двух очередях за хлебом. К нам с новыми хлебными карточками должен был подойти отец. Вдруг из очереди ко мне подошел какой-то незнакомый мужчина и тихо спросил, как меня звать и с кем я пришел. Я сказал, что тетя Ганя стоит здесь в другой очереди и что скоро должен прийти мой папа. Мужчина с какой-то восторженностью сказал: “Тебя, Вова, на улице ищет отец, пойдем, покажу, где он”. Мы вышли на улицу. Отца там не было. Незнакомец предложил посмотреть во дворе… Больно сжав мою руку и быстро пройдя через весь двор, незнакомец вывел меня на Заставскую. Мне стало страшно. Мужчина обхватил меня как бревно и, крепко удерживая под мышкой, почти бегом потащил в глубину улицы… Я начал вырываться и кричать. Мужик ударил меня несколько раз и стал затыкать рот, чтобы я не орал. Со всей силы до крови я укусил его. Он расслабил руки, я свалился на землю, но убежать не смог. Он быстро схватил меня и, ругаясь, начал бить. Сильно, по-мужски.
Я не видел, откуда появились отец с тетей Ганей… По дороге домой тетя Ганя часто всхлипывала и молилась. А папа сказал, что этот мужик был бандитом и хотел меня зарезать. Хлеба в тот день нам не досталось».
Светлана Павлова, учитель школы Калининского района, в блокаду ей было 5 лет:
«Моя мама по профессии учитель, и поэтому в начале 1942 года ее взяли на работу в детский дом. Вместе с мамой я была в детском доме, а вот братика не разрешили взять и направили в детские ясли. Иногда я и мама приходили проведать Костеньку. Шли пешком с Охты на Петроградскую сторону. Однажды, когда мы шли по Свердловской набережной, где стоял транспорт, занесенный снегом, там лежали трупы лицом вниз, а очень большой человек лежал на спине около ограды из львов. Проходя мимо, я посмотрела на лицо: у него были вырезаны щеки».
Наталья Соболева, архитектор, в блокаду ей было 10 лет, одноклассница Тани Савичевой:
«Занятия все же начались, но не в школе. Детей собрали в полуподвальные помещения красного уголка дома 1/3 по Второй линии. Когда-то, в мирное время, здесь проводили собрания жильцов и управдом, стоя на подиуме, обращался к ним. Теперь это место заняла учительница. Никто не знал ее. Она была из другой школы, знаменитой “Шаффе”. Это была удивительная женщина. Небольшого роста, худощавая, она, несмотря на возраст, держалась всегда прямо и никогда не паниковала… Мы прозвали ее “стойкий оловянный солдатик”.
Она никогда не расставалась со своей маленькой собачкой. Когда начиналась перемена, собачка тихонько приближалась к учительнице, вставала на задние лапки, выжидательно смотрела. А учительница незаметно доставала из кармана маленький кусочек хлеба, размером с грецкий орех, собачка осторожно слизывала и умоляюще смотрела на хозяйку. У обеих на глазах были слезы… Мы уже давно голодали, и каждый хотел съесть кусочек хлеба, но никто не возмущался, не просил для себя.
Старая учительница была одинока, и собачка заменяла ей все. Но однажды учительница не пришла. Потом мы узнали: маленькую собачку, ее друга, вырвали у нее из рук в парадной. Собачку съели. А через три дня умерла наша учительница, наш стойкий оловянный солдатик. Умерла от горя».
Никита Ломагин: «Восьмое сентября было водоразделом»
Профессор, доктор исторических наук Никита Ломагин - один из самых известных экспертов истории блокады, автор книг-сенсаций «Ленинград в блокаде» и «Неизвестная блокада».
«8 сентября стало водоразделом - никто не мог предположить, что будет дальше. Не было ни одного аналитика, эксперта, ученого, который бы сказал людям: так, мол, и так. Ощущения двоякие: ощущение того, что за город надо бороться, но при этом вырисовывается крайне негативный сценарий, а с другой стороны - полное неведение населения о том, что происходит», - говорит Никита Ломагин.
По словам историка, с каждым годом, с каждым открытым архивом всплывают новые и еще более яркие свидетельства об одной из самых страшных историй Второй мировой войны. Тем ценнее дневники и воспоминания очевидцев, которые люди активно стали нести историкам и журналистам последние 20 лет - когда с большинства тем были сняты грифы «секретно».
«Совокупность обстоятельств - то, что мы называем блокадой. Дефицит всего абсолютно и прекращение характерных для мегаполиса связей. Разрыв всех тканей - вот что такое блокада».