Ганин о Ратьковском
Фамилия Ратьковского часто попадается в последнее время, в "красном сегменте" его активно продвигают как разоблачителя лживых мифов о красном терроре и авторитетного исследователя белого террора.
Соотв. привкус в выступлениях Ратьковского легко ощутить даже такому дилетанту, как ВПС, но вкусовщина не аргумент. Другое дело мнение профессионала.
Далее текст А. Ганина (примечание номер 3 к указанной работе).
"В частности, нельзя признать удачной недавнюю попытку оспорить изложенную в книге о Дутове концепцию роли белого террора в событиях Гражданской войны в Оренбуржье (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье в период Гражданской войны в России в 1917–1919 гг. // Петербургский исторический журнал. 2015. №2(6). С. 116–129). Отрицать казачий террор на Южном Урале не приходится, о чем на основе архивных документов и собранного статистического материала было рассказано в моей книге (Ганин А. В. Атаман А. И. Дутов. М., 2006. С. 359–373). Однако не следует его преувеличивать, основываясь на пропагандистских публикациях одной из сторон, как делается в данной статье. К сожалению, И. С. Ратьковский не работал с архивными документами по этой теме и основывается почти исключительно на данных советской периодической печати и литературы, в пропагандистских целях изображавших режим Дутова как царство террора, что отдалило автора от объективного отражения сложной картины репрессий.
О красном терроре против казачества в рецензируемой статье упоминается вскользь, что уже создает искаженную картину. Некритическое восприятие заявлений атамана А. И. Дутова и мемуаристики лишь усугубило искажение. Так, с полным доверием автор статьи воспринял бахвальство атамана перед находившейся проездом в Оренбурге молодой сестрой милосердия М. А. Нестерович-Берг о якобы суровости его режима и массовых расстрелах (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье… С. 117), перед омскими журналистами о 200 казненных казаках (Там же. С. 123), перед адмиралом А. В. Колчаком о жестоком подавлении попытки восстания в Троицке и перед французским генералом М. Жаненом в аналогичном ключе о замороженном заживо кочегаре и повешенном машинисте (Там же. С. 126–127). Большое внимание в статье уделено декларативным приказам казачьей власти о репрессиях (Там же. С. 122, 125, 126) без указаний на то, выполнялись ли те или иные суровые распоряжения.
Факты же говорят об ином. Во-первых, часть событий, связанных с деятельностью Дутова, подробно изучена и не оставляет пространства для рассуждений о массовых репрессиях (например, события прихода Дутова к власти в Оренбурге). Во-вторых, сравнительный анализ заявлений Дутова, известного своим красноречием и реалий его деятельности рисует атамана мастером саморекламы, тогда как действительность оказывалась куда менее впечатляющей.
Так, в период визита М. А. Нестерович-Берг в Оренбург казачий режим отличался крайней мягкостью к своим противникам. В частности, после ареста членов Оренбургского Совета рабочих и солдатских депутатов от партии большевиков в ночь на 15 ноября 1917 г., они были высланы в станицы с предписанием «содержать препровождаемых впредь до суда под строгим надзором, не допуская ни побега их, ни каких-либо к ним посетителей. Содержать в теплом помещении, кормить так, как едят и сами казаки – не богато, но и не голодно, не допускать над ними никаких недостойных казаков насилий. Писать письма им можно разрешить, но все письма направлять через Войскового атамана» (Александр Ильич Дутов: Войсковой атаман Оренбургского казачьего войска, генерал-лейтенант. Краткая биография, выборки из печати, статьи и проч[ее], относящееся к деятельности Войскового атамана. Составлено согласно пожеланий, выраженных депутатами 3-го Чрезвычайного Войскового Круга войска Оренбургского партизанами отряда атамана Дутова. Б. м., б. г. [Троицк, 1919]. С. 116).
Позднее высланные были возвращены в тюрьму, где содержались в щадящем режиме – два раза в неделю им разрешались свидания, причем даже с целыми делегациями, можно было самостоятельно готовить пищу, причем продукты поставлял штаб Красной гвардии, и даже имелось оружие. Неудивительно, что вскоре арестованным при содействии нелегального отряда Красной гвардии удалось бежать из тюрьмы (Евдокимов И. Побег большевистских комиссаров из дутовской тюрьмы (Записки бывшего тюремного надзирателя) // Гражданская война в Оренбургском крае. По воспоминаниям участников гражданской войны и документам. Чкалов, 1939. С. 63; Ганин А. В. Атаман А. И. Дутов. С. 122).
Некоторые факты, приводимые И. С. Ратьковским, вызывают сомнения. К примеру, он отмечает отсутствие в моей книге упоминания о том, что отец будущего героя Сталинградской битвы генерала А. И. Родимцева из села Шарлык стал жертвой наказания шомполами, практиковавшегося дутовцами и часто приводившего к смертельному исходу (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье. С. 118). Очевидно, источником послужили позднейшие мемуары самого Родимцева. Однако есть и другие данные. Метрические книги церкви Архистратига Михаила села Шарлык (Михайловское) за 1918–1919 гг. не содержат записей о смерти отца Родимцева (выражаю благодарность за предоставленную информацию исследователю истории Шарлыкского района А. Е. Исковскому). Более того, существуют указания на то, что умер он в голодном 1921 г. (http://general-rodimcev.narod.ru/index.files/Page326.htm [дата обращения 26.07.2015]), когда казачьей власти на территории региона уже около двух лет не было. Удалось обнаружить личное дело Родимцева, в котором он указал годом смерти отца 1919-й, что не подтверждается метрическими записями. Таким образом, пока нет убедительных данных о времени и обстоятельствах смерти отца полководца, тем более некорректно приводить спорный случай в качестве примера белого террора.
Не относятся к жертвам белого террора и некоторые другие персоналии, отнесенные к таковым автором. Так, среди жертв террора лета 1918 г. в статье указан погибший в бою с колчаковцами 19 апреля 1919 г. командир 213-го стрелкового полка 24-й Железной стрелковой дивизии В. Барановский, похороненный в одной могиле с действительными жертвами террора в городе Сорочинске (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье… С. 121). В статье утверждается, что похоронили его еще в ноябре 1918 г., т. е. за полгода до действительной гибели. Некто Улеев, похороненный там же, назван комиссаром того же полка, однако, судя по надписи на памятнике в Сорочинске, он являлся комиссаром Сорочинского волостного совета по продовольствию и как раз был среди жертв террора лета 1918 г.
Съезд 15 станиц Оренбургского войска, о котором по материалам исследовательской литературы упоминает автор статьи (Там же. С. 127), проходил не в 1919 г., а годом ранее, а утверждение, что Дутов якобы «лично распоряжался о расправе с любыми подозреваемыми в большевизме рабочими» (там же), кажется, можно оставить без комментариев.
В качестве достоверных в статье приведены данные советского издания 1964 г. о том, что в оренбургской тюрьме в августе 1918 г. якобы содержались 6000 коммунистов и беспартийных, 500 из которых замучили на допросах, а в Челябинске дутовцы расстреляли и увезли в тюрьмы Сибири 9000 человек (Там же. С. 124). Однако объединение коммунистов и беспартийных, расстрелянных и перемещенных в другие места само по себе выглядит нелепостью, а, кроме того, подобные цифры никак не соотносятся с фактами. Даже если принять за достоверное мифические 6000 заключенных и вычесть 500 замученных на допросах, то в заключении должны были оставаться 5500 человек. Тогда как по выявленным нами архивным документам, на середину сентября 1918 г. в оренбургской тюрьме содержались всего 835 человек, включая политзаключенных (ГАРФ. Ф.Р-1405. Оп. 1. Д. 7. Лл. 1об.–2), причем эта цифра более, чем вдвое превышала расчетное число заключенных (391 человек), которое тюрьма могла вместить, а тюремное ведомство погрязло в долгах за отопление, освещение и продукты. Вместить 6000 заключенных (в 15 с лишним раз больше расчетного числа) оренбургская тюрьма не могла физически. Не могла измеряться тысячами и численность арестованных в Оренбурге летом 1918 г. коммунистов. Даже на свободе их было намного меньше, тем более на занятой белыми территории. В 1917–1919 гг. численность большевиков всей Оренбургской губернии по самым завышенным оценкам колебалась в районе 2500–2800 человек, причем при оставлении территории губернии в июле 1918 г. с красными ушли около 2000 (Очерки истории Оренбургской областной организации КПСС. Челябинск, 1983. С. 45, 68, 83). Что касается населения Челябинска, то от младенцев до стариков оно тогда едва превышало 67 000 человек. Следовательно, расстрелу и депортации должны были подвергнуться 13, 5% жителей города. Но поскольку женщин, детей и стариков вряд ли стали бы массово репрессировать, речь о трудоспособных мужчинах (не более четверти жителей). И, если верить этим данным, белые должны были репрессировать абсолютное большинство мужского трудоспособного населения города, что является ничем не подтвержденным вымыслом.
С особой осторожностью применительно к теме белого террора следует подходить к материалам советских газет периода Гражданской войны и к советской мемуаристике. Но эти свидетельства И. С. Ратьковский представил читателям как достоверные факты, не пытаясь их проверить ни документально, ни хотя бы с позиции здравого смысла. Следование за вторичными источниками повлекло неточности. К примеру, сомнительное свидетельство о казни Дутовым 200–250 казаков за отказ служить представлено автором статьи, хотя и ненамеренно, не как один, а как два разных эпизода массового террора (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье… С. 122–123, 126), при том, что речь идет об одном и том же событии, если оно вообще имело место. Дутов сообщил о нем в интервью летом 1918 г., а в начале 1919 г., когда красные стали занимать территорию войска, эти же сведения, увеличив число жертв на пятьдесят, подхватила и напечатала газета «Правда». Подобный подход позволил вменить Дутову вдвое большую жестокость, однако лишь отдалил автора от реконструкции подлинных событий.
Особенно впечатляющим представляется эпизод жестокой казни белыми под Оренбургом весной 1919 г. некоего рабочего Кореня, служившего поваром у красных и захваченного в плен с походной кухней. Согласно приводимому в статье советскому мемуарному свидетельству, белые вылили пищу из кухни, разрубили повара на куски, сложили останки в кухню, залили их водой, подожгли топку и лошадь направили к красным (Там же. С. 127). Наверное, нельзя полностью исключить, что чудовищный эпизод мог иметь место в жестокой действительности Гражданской войны. Но несуразность описания при знании реалий эпохи бросается в глаза. Прежде всего, все изложенное слишком сложно для воплощения. Однако более существенно другое. В условиях полуголодного существования и неприветливой весны 1919 г. под Оренбургом бойцы на передовой не выбросили бы дефицитную трофейную пищу ради бессмысленного садистского убийства заблудившегося повара. Кроме того, ни сами бойцы, ни их начальство не могли одобрить самовольный возврат противнику трофейной полевой кухни с лошадью, хотя бы потому, что захваченные полевые кухни учитывались белым командованием на Южном Урале среди трофеев отдельной строкой (см., напр.: РГВА. Ф. 39514. Оп. 1. Д. 25. Лл. 23об., 27–27об., 41об.). Наконец, направление лошади в сторону противника еще не гарантирует того, что она дойдет до вражеских окопов и что, таким образом, садистская шутка удастся. Совокупность этих данных делает вероятность подобного эпизода стремящейся к нулю, а, скорее всего, речь идет о вымысле и слухах.
Судя по преамбуле, автор статьи поставил перед собой задачу показать масштабность казачьего террора в Оренбуржье и, прежде всего, террора, проводившегося самим атаманом Дутовым. Приводимые им факты, в большинстве своем, известны и не раз упоминались в предшествующих работах. Однако для демонстрации еще больших масштабов террора И.С. Ратьковский включил в свою статью сведения о событиях, не имевших отношения не только к дутовскому режиму, но подчас даже и к оренбургскому казачеству. Например, свидетельства о чехословацком терроре, данные о репрессиях, проводившихся Временным Сибирским правительством, различными армейскими подразделениями, данные о терроре не подчинявшихся Дутову казаков-повстанцев (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье… С. 118–121).
Оренбургским казакам оказалась приписана расправа над пленными бойцами 25-й стрелковой дивизии в селе Ташла в июле 1919 г. (Там же. С. 127). Но против знаменитой чапаевской дивизии действовали не оренбургские, а уральские казаки. Эпизоды боевых действий в статье также отнесены к проявлениям террора (Там же. С. 119), что неверно.
Едва ли обоснованно выделение «кризисного» (лето 1918 г., зима 1918–1919 г.) и «стабильного» (осень 1918 г.) периодов дутовского правления в целях демонстрации нерепрезентативности собранных мною статистических данных (Там же. С. 123–124). Боевые действия в Оренбуржье отличались достаточно высокой интенсивностью практически весь период 1918–1919 гг., в связи с чем назвать какой-либо период стабильным затруднительно. Сведения, не укладывающиеся в построения И. С. Ратьковского и опровергающие реанимируемые советские мифы (например, статистику наказаний в «кризисный» период, также содержащуюся в моей работе, равно как и точные данные о количестве заключенных в оренбургской и других тюрьмах – Ганин А. В. Атаман А. И. Дутов. С. 361–362, 370, 373), он проигнорировал, подменив анализ источников рассуждениями про некий «упрощенный подход» в качестве новой исследовательской тенденции (Ратьковский И. С. Белые репрессии в Оренбуржье... С. 116).
Но этот упрек скорее следует адресовать самому И. С. Ратьковскому, не ознакомившемуся с документами по теме своей статьи.
В то же время И. С. Ратьковский вынужден признать приверженность белых букве закона.
По мотивам моей книги он упоминает о дифференцированном подходе казачьего военнополевого суда к наказанию в отношении крестьян-повстанцев, захваченных в 1919 г. с оружием в руках, когда большинство задержанных были оправданы (Там же. С. 126). Ответа на вопрос, как эти и другие факты соотносятся с советскими мифами о массовом белоказачьем терроре, автор статьи не дал, хотя и допустил, что приводимые им данные могут быть преувеличенными вследствие политизации (Там же. С. 124). В свете этого невозможно согласиться с выводом из аннотации к статье о том, что белый террор в регионе носил массовый характер, став одной из причин поражения антибольшевистского движения на Южном Урале (Петербургский исторический журнал. 2015. №2(6). С. 354)."