Теплеет Арктика – яснеет ее история I. Григорий Истома
Ю.В. Чайковский эволюционист и историк науки Обычно историю освоения Российской Арктики всерьез начинают с английской экспедиции 1553 года, когда корабль Ричарда Ченслера достиг устья Северной Двины, откуда Ченслер проследовал в Москву, ко двору молодого Ивана IV, еще не ставшего изестным в качестве Грозного. Ранее этого события пишущие мельком отмечают, что русские давно уже плавали в Студеном море (ныне Баренцево) и что в устье Северной Двины давно стоял православный Николо-Корельский монастырь, торговавший со скандинавскими купцами.
Теплеет Арктика – яснеет ее история
I. Григорий Истома
Ю.В. Чайковский
эволюционист и историк науки
Обычно историю освоения Российской Арктики всерьез начинают с английской экспедиции 1553 года, когда корабль Ричарда Ченслера достиг устья Северной Двины, откуда Ченслер проследовал в Москву, ко двору молодого Ивана IV, еще не ставшего изестным в качестве Грозного. Ранее этого события пишущие мельком отмечают, что русские давно уже плавали в Студеном море (ныне Баренцево) и что в устье Северной Двины давно стоял православный Николо-Корельский монастырь, торговавший со скандинавскими купцами.
Столь же мельком упоминают давние столкновения русских (новгородцев) со скандинавами и формирование поморского субэтноса, шедшее в годы ордынского ига. Подробнее см. [Чайковский, 2020, Очерк 6].
Имена тех русских, кто при этом ходил на восток, в Угорскую землю (за Полярный Урал), иногда поминают, а вот имен тех, кто ходил или плавал на запад, называют крайне редко и очень немногих – сведения русских летописей на сей счет скупы.
Тем удивительнее, что того, о котором известно довольно много, упоминают тоже редко и скупо – это дипломат Григорий Истома. Вот недавнее упоминание, и оно для историков типично:
«Григорий Истома в 1493 или 1496 г. прошел морским путем из устья Северной Двины вокруг Кольского полуострова и вдоль побережья Скандинавского полуострова до Копенгагена. Этот маршрут был в Западной Европе тогда совершенно неизвестен» [Бойцов, 2013, с. 164]. Следует ссылка на труд Зигмунда Герберштейна (1549 г.), вот и всё.
Недоумения встают горой. Что, после этого никто сей вопрос не исследовал? Никто даже не установил дату? Что, Истома был еще и мореплаватель, притом полярный? Кто построил для него корабль, способный одолеть столь огромный путь, да еще во льдах? Кто указал ему путь (ведь Истома был послан в Данию, значит, путь был известен в Москве), кто вёл корабли? И где та школа мореходов, что привела Истому к столь поразительному успеху? Ведь Бартоломеу Диаш, обогнувший юг Африки в 1487 году, имел до себя поколения кораблестроителей и атлантических мореплавателей, включая арабских, плававших на юг.
А Михаила Бойцова, историка, хочется еще и спросить: как путь Истомы мог быть «в Западной Европе тогда совершенно неизвестен», если на самом севере Норвегии уже полтора века стояла (и стоит по сей день) норвежская крепость Вардё? В нее что, ни разу не плавали? А пушки туда через горы на руках носили?
Разумеется, литераторы изощрялись, заполняя познавательные пустоты: путь Истомы был-де «поразительно дерзок» (выходит, дерзок был и Иван III, его пославший), поморы-де ходили этим путем давно (но скандинавские хроники их ни разу не отметили), Истома-де сам строил себе корабли и сражался с океаном, он даже был уже тогда «известным мореплавателям» (где же его прежние плавания?), ну и так далее.
Только никто давно уже не заглядывает в книгу Герберштейна, в наш основной источник об Истоме, а там прямо сказано, что послов было двое – русский и датский (Дэвид Коран), что оба были пассажирами в нанятых ими лодках, а лодки те переносили моряки на плечах. Недоумение лишь нарастает (разве можно проплыть в Ледовитом океане почти 4 тыс. км в лодках? Притом не спасаясь после катастрофы, а в заранее спланированном посольстве?), но это отнюдь не значит, что Истома как герой выдуман – наоборот, он становится еще интересней. Особенно сейчас, когда мы можем довольно четко определить, в каком климате он плавал, и насколько тот климат отличен от нынешнего.
* * *
В 1496 году датский посол Дэвид Коран (родом из Шотландии), возвращавшийся из Москвы в Копенгаген, и русский посол Григорий Истома, посланный с ним вместе (обычное ответное посольство), оказались в затруднении: находясь в Новгороде, они узнали, что привычный путь, через Колывань (нынешний Таллин) и далее морем, невозможен ввиду войны со Швецией. Другие пути (например: сухопутный, через Смоленск и Кёнигсберг) смотрелись в виду войны не лучше, и оба посла предпочли гораздо более долгий, но менее опасный для них путь – через моря Белое и Баренцево (название нынешнее). Кто им его указал, узнаем позже, а пока примем как факт: послы этот путь уже знали и сочли приемлемым.
Об этом удивительном путешествии Истома рассказал через 20 лет Сигизмунду Герберштейну, послу императора Священной Римской империи, а тот еще через 32 года поместил краткое изложение рассказа в своей книге о Московии (1549 г.), откуда тот и стал известен миру.
Рассказ, пусть и полувековой давности, как и вся книга, широко и живо обсуждался в Европе. Он послужил одной из причин организации первого английского плавания в 1553 года в Арктику и, тем самым, на север России. Рассказ приведен в Приложении 3 с пояснениями.
В устье Северной Двины послы наняли 4 больших лодки с командами, и мореходы увезли их в Норвегию. Судя по спокойному рассказу Истомы (ему запомнилась как беда только дорога по русской распутице), путники достигли Норвегии спокойно, ни разу не попав в опасный шторм, и столь же спокойно проехали через нее в санях, а затем переплыли в Данию.
Герберштейн (1486-1566) в одежде, подаренной Великим князем Московским
Российские историки вот уже двести лет дружно заявляют, что те мореходы были из русских поморов, которые «знали дорогу». Свидетельств о русских, бывавших в Бергене, нет, и естествен вопрос: откуда они могли знать дорогу? От норвежских купцов? Но рассказать о ней нельзя, ее надо проплыть. И послы могли нанять прямо их, точнее, заплатить за проезд им, купцам. Это несравненно дешевле, нежели нанимать суда специально – поморам пришлось бы пропустить промысловый сезон, их было около полусотни (даже в предположении самых малых лодок), и содержание их семей следовало оплатить. С данной точки зрения и стоит оценивать замечательный рассказ Истомы, указавший Европе мир, бытовавший параллельно тому, что был ей известен.
* * *
Несколько слов о самом Григории Истоме. Его не следует путать с его современником, толмачом Истомой Малым, на что указывал еще Иосиф Гамель: «Истома встречается в наших актах, равно как и другой толмач того времени, с прозванием „Малой“, что в этом случае не означает ни роста, ни возраста, а показывает подчиненность» [Гамель, 1865, с. 172]. Он, возможно, был сыном или племянником первого.
Их четко различает Опись архива Посольского приказа 1614 года: наш Истома назван всего один раз как подъячий, вернувшийся в 1499 году из Дании, а Истома Малый назван как посылаемый ко двору «цесаря» (императора Священной Римской империи) – в 1506-1508 годах как толмач и в 1515 году как гонец [Шмидт (ред.), 1960, с. 113, 116]. Он потому и звался Малым, что служил одновременно с Григорием.
К сожалению, мы ничего не знаем о личной жизни Григория, хотя человек был явно заметный. Пробыв в Дании всего четыре года, овладел не только датским (что позволило ему понимать норвежцев), но и латынью – притом настолько, что Гамель, его первый (и, кажется, единственный) биограф, его текстами восхищался.
Герберштейн, много с Григорием общавшийся, нашел в нем «человека сведущего (homo industrius) скромного и нравственного», единственного, с кем он мог в Москве говорить по-латыни. (Сам он умел говорить по-русски, но оба свободно говорили по-латыни.) Этим, кстати, он вызвал недовольство царского пристава, хотевшего, чтобы толмач Григорий только переводил, но не беседовал. Что, впрочем, не мешало им позже общаться в путешествиях и вместе готовить дипломатичесике документы. Затем Истома делал это самостоятельно, так что Гамель (с. 167, 170) назвал его «первым нашим дипломатом-латинистом». Умел Истома выполнять и опасные поручения – например, вербовал в Инсбруке, резиденции императора Максимилиана, пушечных мастеров, что было запрещено (вербовал их через своих слуг, которым давал деньги на посещение недолгих подруг, немецких служанок, а те искали мастеров). И сам император, хорошо его знавший, принимая посла, предложил Истоме, в тот раз переводчику, сесть, но тот «вежливо отказался и переводил стоя» [Гамель, 1865, с. 171].
Истома впитал западную культуру, и мог знать кое-какие западные секреты. Еще важней, что он мог сообщаь поморские секреты в Данию. Всё это полезно знать, читая рассказ Истомы о полярном плавании. Дело в том, что секретность тогда царила, а значит, непонятное следует не отвергать, а пытаться понять, чем и займемся.
У Герберштейна читаем:
«Он [Истома] говорил, что подвигаясь оттуда (с Белого моря– Ю.Ч.) вдоль извилистого берега …, они достигли мыса, называемого Святым Носом (Sanctus Nasus). Святой Нос есть огромная скала, выдающаяся в море наподобие носа; под нею видна пещера с несколькими водоворотами, которая каждые шесть часов поглощает морскую воду (mare) и с большим шумом обратно изрыгает назад эту пучину… Миновав Святой Нос, они прибыли к какой-то скалистой горе, которую им надлежало обойти.
Когда они были там задержаны на несколько дней противными ветрами, шкипер сказал: «Скала, которую вы видите, называется Семь (Seraes); если мы не умилостивим её каким либо даром, то нелегко нам будет миновать её». Истома, по его словам, упрекнул его за пустое суеверие… Когда они уже ехали с попутным ветром, шкипер сказал: «Вы смеялись над моим предложением…, но если бы я не умилостивил её, тайно взлезши на камень ночью, то нам никоим образом нельзя было бы пройти»; … он сказал, что лил на камень … масло, смешанное с овсяною мукою.
Потом, плывя таким образом, они встретили другой огромный мыс, Мотку (Motka), подобный полуострову; на его оконечности находился замок Бартус (Barthus), значит сторожевой дом. Ибо норвежский король держит там военный гарнизон, для охранения границ. Истома говорил, что… едва в 8 дней можно обогнуть его; чтобы не замедлять своего пути, они с великим трудом на плечах перетащили и свои суда и груз через перешеек, шириною в полмили. Потом они приплыли в страну дикилоппов (Dikiloppi), — это и есть дикие лопари, – к месту, называемому Дронт, которое отстоит от Двины к северу на 200 миль; даже и там, по их рассказам, московский князь пользуется правом (solere) собирать дань. Оставив там лодки, они совершили остальной путь землёю, в санях» [Гербершейн, 1866, c. 176].
Рассказ весьма примечателен, так как Истома сказал много верного. Например, он, не имея карт, удивительным образом смог верно оценить расстояния: от Новгорода до устья Двины в 1500 верст, от него до поворота в горло Белого моря в 80 верст, а путь до поворота направления плавания с северного на южное оценил в тысячу верст. Верна также оценка расстояния от Копенгагена до Москвы в 1700 верст (морем до Риги).
Но не всему, что об этом путешествии пишут, можно сразу верить. Первое, что настораживает – слова «вдоль извилистого берега»; это едва ли Мурман, и анализ показывает, что описанные Истомой реалии действительно относятся не к Кольскому побережью, как принято писать, а к северу Норвегии. Ни Святой Нос, ни мыс Мотка, ни волок не относятся у Истомы к Мурману. Но обо всем по порядку.
Где именно плыл Истома
1. Рассказ весьма интересен лодками. Они были совсем невелики: их носили на плечах, а мы знаем, что даже малые кочи никто на Ямальском волоке не пробовал нести. Там команды четырех и более кочей волокли по жидкой грязи один разгруженный коч, а на сухой земле приходилось подкладывать ему катки под плоское дно.
Вернее всего, каждая лодка была крупной килевой шлюпкой, устойчивой к бортовой качке, но к волоку непригодной (к шлюпке для волока набивают по бокам ее киля полозья.). Видимо, ее переворачивали килем вверх и несли, упершись плечами в планширь, одну все четыре команды. Это подано Истомой как дело, едва возможное, но обычное морякам.
Лодки, переносимые на плечах, известны с глубокой древности – есть версия, что еще до Троянской войны аргонавты перенесли на плечах свой Арго через волок из Черноморского бассейна в Балтийский (термины нынешние), и дело не в том, правда ли это, а в том, что сам прием был известен столь давно, в века создания мифов. Носили лодки и викинги, и новгородцы, еще до появления поморов на исторической сцене.
2. Волок длиной полмили (2,5 км) действительно есть на перешейке Рыбачьего, на что все и указывают, но он явно не подходит, поскольку не дает выигрыша во времени, если плыть мимо Рыбачьего, как плыл Истома. Наоборот, на перевалке пришлось бы потерять день, а о восьми днях выигрыша и речи быть не может. Истома явно описал иное место.
Вероятный путь Истомы, а, возможно, и других дипломатов. Между мысами Нордкап и Нордкин 92 км
Подходящий волок, тоже длиной 2,5 км, есть на перешейке полуострова Нордкин (венчаемого мысом Нордкин, это северная точка материка Европы), и там действительно можно при плохой погоде извести несколько дней на обход с севера. К тому же легко понять нежелание шкипера идти открытым морем, если погода была слишком свежей или если мореходы боялись встречи в Арктике со сторожевым флотом, чего позже бюялись многие, как мореходы, так и писавшие о мореходах.
Словом, сразу возникает мысль, что Истома плыл, вернее всего, через Порсангер-фьорд – самый далеко идущий на юг арктический фьорд (см. Вклейку в конце книги), и она быстро находит подтверждение при взгляде на карту. В южный конец фьорда впадает извилистая река Лаксельва, прорезающая горный хребет, по льду которой легко было в санях попасть на юг. У ее истока лежит самая западная зона русского влияния, о которой рассказывал Истома. Здесь путники могли осенью или ранней зимой узнать, что еще в марте того (1497) года Швеция и Русь заключили перемирие, так что можно ехать через Ботнию в Норвегию легально. (Проще было бы подождать перемирия в Новгороде, но кто же знал.)
Важно, что Книга Большому Чертежу, составленная через 55 лет после плавания Истомы, показывает (в дошедшем до нас позднем варианте) именно эти места как предел российских знаний тех лет:
«И в Розряде чертеж всему Московскому государству по все окрестные государьства от Студеного моря з западные стороны, от усть реки Тенуя, морским берегом к востоку до усть Кола» [Книга Большому Чертежу, с. 50];
«Роспись рекам поморским, морским берегом от усть реки Тенуя. В море пала река Тенуи, протоку 400 верст; а в реку в Тенуи с левые стороны пала река Вор, протоку 120 верст, течет из озера» (там же, с.147)
Тенуй – это нынешняя Тенойоки, и нужный приток с левой (норвежской) стороны у нее есть, это «река Вор», нынешняя Карашока (Karasjohka)[1]. Именно здесь, а никак не в Тромсё, Истома мог беседовать с лопарями, платившими дань Новгороду, а затем Москве[2].
Скала Финнкирка
3. Арктический путь из Дании в Москву и обратно дипломаты использовали, насколько мы знаем, 32 года (последним его назвал, как свой, Дм. Герасимов в 1525 г., но он мог и прихвастнуть). Лишь Истома описал его, но кратко и через 20 лет. Историки простодушно полагали, что им описано побережье Мурмана, однако попытка положить его на карту сразу показывает неверность такого допущения. А стоит понять, что Истома писал о фьордах Норвегии, и сразу удается найти почти все названные им места.
Совсем недавно мне стало известно, что туристам по сей день показывают там «скалу жертвоприношений» [Новикова, 2020, с. 37]. Она именуется Финнкирка, ибо там высятся как бы развалины двух церквушек – см. карту и фото. Скала немного в стороне от пути Истомы, но путники, видимо, отклонились на 10-12 км на северо-восток в бурю, что обычно (серийный факт). Около скалы они, как вспоминал Истома, как раз пережидали непогоду.
4. Для достоверного определения «Святого Носа» помочь может замечание о «Sanctus Nasus», добавленное Герберштейном в издании 1557 года: «и потому эту гору называют носом, что скала выдается от остальной горы, как нос от головы» [Герберштейн, 2008, том 1, с. 511].
Таких мысов там несколько, нужно смотреть на местности.
Не раз писали, что место приношений божеству было у мыса Святой Нос, и это верно, но не для пути Истомы. Приношения здесь делали, плывя на восток, т.е. прежде, чем проходить опасное место, а Истома плыл там (если плыл морем, а не Колой и прочими реками) на запад, значит, там жертву приносить уже не имело смысла. И в самом деле, место оказалось, как выше сказано, в Норвегии. Гамель и Замысловский, комментаторы внимательные, полагали, что путники пережидали у той скалы непогоду, но вовсе не огибали ее.
Оба комментатора назвали такое место примерно: Семь Островов, лежащие в трех-семи верстах от Кольского берега [Гамель, с 14; Замысловский, c. 104]. Там, как мы теперь знаем, в самом деле, есть узкость, по высокой воде способная при откате прибоя изрыгать поток (см. фото). Данный проём в зоне прилива вполне мог запомниться Истоме как воду изрыгающая пещера.
Проем между скал на острове Харлов (самый западный из групы «Семь Островов» близ Кольского берега)
5. От бесед о Ледовитом море русские дипломаты дружно уклонились:
«когда я их спрашивал о Замёрзшем или Ледовитом море, отвечали только одно, а именно, что видели в приморских местах множество величайших рек, которые массой своих вод и силой течения гонят море на далёкое пространство от берегов, и которые замерзают вместе с морем на известное пространство» [Герберштейн, 1866, с. 178].
Это неправда: на своем пути послы видели только одну огромную реку (Двину) и одну довольно крупную (Поной), причем обе текут в Белое море, не мешая своими льдами плаванию на восток от Мурмана. Видно желание напугать чужеземцев, а е не рассказать правду. Дипломаты были в этом столь похожи, что приходится думать о единой инструкции, полученной ими от своих правительств.
Видно, что они использовали рассказы мореходов, плававших на восток от Белого моря, где, в самом деле, много рек и плавучих речных льдов. Но зачем было отпугивать Герберштейна, южанина, непонятно. Да и Дания не имела в то время никаких арктических интересов – по крайней мере, открытых; и Московская Русь не освоила еще Европейского Севера, а об Арктике вообще не имела представлений. Остается подозревать какие-то скрытые знания и намерения.
6. Герберштейн назвал Берген только как конец плавания Власия – вот тот, кто плыл дальше всех на запад и юг. Это отнюдь не Истома. Многие авторы называли конечным пунктом плавания Истомы город Тромсё на севере Норвегии, но обоснований не дали, а вариант явно ошибочен.
7. Теперь мы видим: вполне возможно, что Истому везли русские. Дело в том, что «в 1492 г. в Швеции вышел запрет беломорским коробейникам появляться в Ботнии» [Головнёв, 2015, с. 378][3], так что именно русским торговцам было нужно теперь идти в обход шведских владений. За 5 лет они могли освоить, с помощью норвежцев, путь, известный норвежцам и сколько-то приемлемый для беломорских лодок, назначенных плавать с Двины через Кандалакшу в Ботнию. Разумеется, плыли близ берега, дабы вытащить лодку на берег при начале бури.
8. Поморы могли плавать в Порсангер-фьорд и раньше, но откуда в Москве могли узнать это? Точнее, откуда узнали, что в Европу можно попасть через «Студеное море»? Источники об этом молчат, и только один провинциальный летописец поведал, притом весьма кратко:
«1496 В лета 7004. Князь великии Иван Васильевич посылал на Каяны воевод своих князя Ивана Ляпуна да брата его князя Петра Ушатых, да с ними устюжане да двиняне. И … добра поимали много, а полону бесчисленно. А ходили з Двины морем акияном да через Мурманскои Нос».
«1497 В лето 7005. Князь великии Иван Васильевичь всеа Руси послал послов своих к датскому королю в Немцы – Дмитрея Заицева да Дмитрея Ларева грека. И шли на Колывань, а назад туде не смели проити. И они пришли на Двину около Свеискаго королевъства и около Мурманского Носу морем акияном мимо Соловецкои манастырь на Двину, а з Двины мимо Устюг к Москве. Да с ними пришел датского короля посол, имянем Давыд, да с собою привели Якова Разбойника немъчина сам третеи» (Устюжский летописный свод. М.- Л., 1950, с. 100).
Если исправить явную ошибку: поход братьев Ушатых был не до проезда послов (посольство Дэвида Корана в Москву на самом деле состоялось в 1493 году; в 1496-1497 оно уже возвращалось), а через три года после, то многое проясняется. Выходит, что в Великом Устюге помнили, как 120 лет назад ( «Летописец» датирован 1614 годом) через их город проследовала необыкновенная процессия. И мы должны проследовать за летописцем со всею внимательностью.
9. Итак, арктический путь впервые был пройден русским и датским посольствами в 1493 году с запада на восток. Посольство Истомы лишь возвращалось по уже известному пути.
География безымянного устюжского автора двояка: с одной стороны, мы знаем, что многие действительно ходили из Ботнического залива на Соловки и далее, на Двину, ходили реками и волоками, только бывало это намного раньше [Овсянников, Ясински, 2007]; но, с другой стороны, Мурманский Нос, какой бы мыс так ни называли, – находится совсем не там, он на арктическом берегу. Так где же Коран шел – Балтикой или океаном? Указание на «Мурманский Нос» гласит о пути вокруг Норвегии, но тогда причем тут Соловки?
Легко увидеть ошибку и пройти мимо, но Гамель [1865, с. 166-167] разумно указал на похожее плавание: вскоре двое русских послов, Юрий Траханиот (из греков) и Третьяк Далматов,
«не могли возвратиться в Россию обыкновенным путем, и этим объясняется, отчего они в августе 1501 года прибыли к Двине, оплыв Мурманский нос. Может быть, они, для избежания Святого носа, избрали путь через Русскую Лапландию к берегу Кандалакской губы, а потом снова сели на суда, потому что есть свидетельство, что они проехали мимо Соловецкого монастыря. Вместе с ними находился герольд Давид, совершивший в 1496 году плавание около Мурманского носа в противоположном направлении».
Так, вернее всего, было и позже, в 1501 году. Речной путь в Кандалакшу был тогда главной связью Кольского селения и всего Мурмана с миром. Это в наше время река Кола ни в какой мере не судоходна, но тогда она была полноводной и основной дорогой на Русь, что подробно описано у А.В. Баданина. Он привел место из летописи, где она названа
даже «великой рекой» (т. 3, с. 38). Затем, после вырубки лесов для нужд солеварен, река обмелела и стала непригодной. Так что устюжский летописец мог быть правым, если мы допустим, что он шведским берегом называл шведский участок арктического берега (см. карту).
Возили послов в Арктику норвежские мореходы, ходившие там уже лет двести. Как видим, Дэвид Коран плавал не раз. Он знал дело и, надо думать, нанимал корабль купцов или военных, но мог при нужде нанять и китобоев, и даже разбойников, будь они приличны с виду. В последнем случае «Яков Разбойник немчин» мог быть тем скандинавским мореходом, который успешно провёз в 1493 году оба посольства.
10. Когда состоялось плавание Истомы? Коран возвращался в 1496 году домой и взял с собой, как тогда водилось, ответное посольство, уже с Истомой во главе. Решение идти через Арктику было принято отнюдь не заранее, а в Новгороде. Дело было в начале зимы: их путешествие из Новгорода началось «вскоре после Рождества 1496 г.», писал Александр Зимин [1982], не указав, к сожалению, источник. Если так, то плавание протекало не в 1496, а в 1497 году.
11. Прибыв в Новгород в апреле, послы узнали, что началась война и путь на Балтику закрыт, и отправили в Москву гонцов за дозволением следовать иным путем, за новой парой проезжих грамот и за гораздо большими проезжими деньгами. Ехать предстояло через Заволочье – так в Новгороде издревле называли бассейн Северной Двины, лежащий за волоками. Они, как видим, отправились в путь к устью Двины позже, чем установился санный путь, и торопились. Спешить следовало: купцы, зимовавшие в устье Двины, уже закупили, что им нужно, и лишь ждут начала навигации (оно во второй половине мая), чтобы плыть домой. Новые купцы прибудут из Норвегии лишь осенью и будут зимовать.
12. Какими именно волоками следовали послы, неизвестно, но можно, учитывая зимний путь и спешку, назвать самые краткие пути от Онежского озера в устье Северной Двины: либо через Нижний Выг и Повенчанку (ныне в составе Беломоро-Балтийского канала), затем по льду Белого моря, либо через Каргополь, далее вниз по Онеге, а в ее низовье – через один из волоков в Двину. В любом случае путники страдали в феврале от многоснежья, а в апреле-мае от половодья, когда волок, уже слишком растаявший для езды, еще не годен для плаванья, а ждать нельзя. Это и запомнилось Истоме:
«Истома говорил, что этот путь, который он никогда не перестанет клясть за перенесённые во время его неприятности и труды, тянется триста миль».
Триста миль (1500 верст) это весь путь от Новгорода до устья Двины. Очевидно, что Герберштейн соединил две записи – о длине пути и о его злопамятных местах. Либо такой же путь по зимней Норвегии похожего впечатления не оставил, либо Герберштейну не была важна Норвегия.
13. Видимо, послы опоздали, корабли ушли, и им пришлось нанять беломорские купеческие лодки, везшие в Европу пушнину и моржовую кость, но не рыбу и не шкуры.
Северная Европа в конце XV века. Фрагмент картосхемы
Они могли быть русскими или норвежскими. Плавание прошло без происшествий, судя по тому, что вместо оных был рассказан давний бродячий сюжет о приношении дара жестокой скале. Реальных названий немного, и единственный названный в Заполярье населенный пункт (Вардехус) не посещен, а из посещенных (их на пути на юг через Лапландию было немало) ни один не назван – всё это говорит о секретности, пусть и косвенно.
14. Путей по льду рек полярной Норвегии можно указать много, например, отмеченный стрелками на цветной карте. Купцам (если послов везли они) нужно было плыть вниз до Торнео (Торнио), и с ними послы расстались где-то в округе 68-й параллели, где был санный путь в Норвегию.
15. Истома оказался первым только в том смысле, что первый рассказал о путешествии, и то через 20 лет. Герберштейн беседовал также и с Кораном, но опустил его роль, за что, видимо, получил чей-то упрек: в поздних изданиях не один Истома упрекает шкипера в суеверии, а «оба посла» [Герберштейн, 2008, том 1, с. 511]. Это более естественно.
* * *
Разумеется, Яков Разбойник (вернее, Якоб) был отнюдь не пойманный преступник, (как пишут некоторые) – разбойника и двух сообщников сдали бы властям еще в Холмогорах, где были власти и была тюрьма. Вернее всего, то был шкипер-полярник со слугами (без них уважаемый человек не ездил). Можно допустить, что ему предложили русскую службу, так же, как через 90 лет Строгановы возьмут на службу разбойников речных – Ермака, Ивана Кольцо и прочих. Зачем Яков был призван в Москву?
Он прибыл в Москву в 1493 году, т.е. за три года до успешного набега русского войска (впервые московского по сути, а не новгородского), на шведское Заполярье. О набеге устюжский летописец рассказал вполне внятно, но слишком кратко. В другой летописи читаем чуть больше:
«Лета 7004 июня, посылал князь великии Иван Васильевич воевод своих князеи Ушатых, Ивана Бородатого да Петра за море Немец воевати Каян, а с ними силы: Устюжане, Пермичи, Двиняне, Важене (с реки Ваги, приток Двины. – Ю.Ч.). И повоеваша землю ту, и взяша три буса со всем (три ладьи со всем, что в них было. – Ю.Ч.) на море, и полону приведоша … со всеми силами октября» (Вологодско-Перм. летопись. 1959, с. 290).
Не было, видать, у Ивана III полярников для командования, да и воины взяты намного южней Белого моря. Он нуждался в советниках из Арктики, и Яков, полагаю, был таковым. Поход закончен в ту же осень, а потому не мог быть дальним, заведомо не в Норвегию, как иногда пишут.
Замечу, что набег сборного войска сильно напоминает грабительские походы древности, давшие пищу гомеровскому эпосу. Идеология та же, включая убиение всех мужчин и массовый захват женщин; с той разницей, что Гомер не скрывал – его герои увозят их «на печальное рабство»[4], а ныне говорят о благодетельном для северян улучшении русскими северного людского генофонда.
Словом, у Корана и Истомы было, что рассказать Герберштейну.
Их совместная история началась весной 1493 года. Посольство Ивана III к датскому королю Гансу успешно договорилось о совместных действиях против Швеции и Польши и собралось домой. Вместе с ним покидал Копенгаген молодой толмач Григорий Истома, какое-то время живший при датском дворе, выучившийся там латыни и, конечно же, датскому. Как обычно, посольство, если оказалось удачным, ехало вместе с ответным посольством, которое возглавил молодой Дэвид Коран, шотландец на датской службе. Обоим, Истоме и Корану, была суждена затем долгая, долее двадцати лет, совместная дипломатическая работа.
Сюда посольство прибыло из Москвы через Новгород и Колывань, а дальше морем, но теперь этот путь в Москву оказался закрыт из-за войны Руси со Швецией – как и следовало ожидать, жутко кровавая смена в Новгороде исконной власти на московскую не принесла мира на Балтику. Как попасть теперь в Россию?
Нам важно, что Дания и Норвегия состояли в унии, так что контакт правительств был тесный, и в Копенгагене о норвежской морской торговле в Арктике заведомо знали, как и о дальней крепости Вардё. Туда, разумеется, время от времени плавали.
О самом плавании послов из Дании вокруг Норвегии до Мурмана ничего неизвестно, но далее посольства могли плыть двумя путями. Естественно было плыть вдоль арктического берега прямо в горло Белого моря, что все и полагают. Но если норвежский корабль довез их только до Вардё или до гавани у Немецкого мыса на Рыбачьем (там была в бухте якорная стоянка кораблей, возивших морепродукты в Европу [Кордт, 1902]), то вставал вопрос, как им двигаться дальше.
Проще и надежнее было идти тут, по земле «дикой Лопи», через Колу и волок, в Кандалакшу. Это избавляло и от четырехсот верст открытого моря, и от Святого Носа – гиблого места, которое тоже предпочитали обносить, так что в основании мыса тоже был волок. Вернее всего, послов везли теперь этим путем, с отдыхом на Соловках, везли русские поморы, и в любом случае (по Коле или морем) местом назначения был Николо-Корельский монастырь в устье Двины.
Но лодки в рассказе Истомы наводят еще на одну мысль: через четыре года его на запад тоже могли везти русские. Дело в том, что
«Смежной для скандинавов и московитов была Каянская земля от Мурмана до Ботнии. В шведские владения нередко наведывались „русские коробейники“ … как их звали финны. В 1492 г. в Швеции вышел запрет беломорским коробейникам появляться в Ботнии, и нескольких торговцев-нарушителей фогт Приботнии велел арестовать и казнить. Однако, несмотря на гонения, купцы с востока цепко держались за ботническую торговлю и приезжали большими группами на лодках на ярмарки в … Торнио», куда «являлись целыми ватагами, неся свои ладьи на плечах…» ([Головнёв, 2015, с. 378]
(в цитате опущены ссылки). См. также «Морскую карту».
Если так, то именно русским купцам именно в те годы стало нужно уметь плавать в обход шведских таможен (а значит, и реку Тенуй), морем, имея лишь легкие лодки для прохождения волоков.
За пять лет они могли освоить путь, сколько-то приемлемый для их лодок, назначенных плавать в Белом море, с Двины через Кандалакшу в Ботнию. Видимо, их-то, не застав кораблей в устье Двины, и наняли оба посла. Тогда понятно, почему они оказались на землях лопарей Норвегии: они приплыли туда северным фьордом. Можно довольно уверенно сказать, что другие посольства, назвавшие пунктом назначения Тронхейм и Берген, плыли иначе, в кораблях. Хотя в принципе они могли сесть на корабль и в Тромсё, но попасть туда в лодках затруднительно.
Морская карта. Олаф Магнус, 1539 г., фрагмент. Русские (в конических шапках), выгрузив припасы, волокут лодку в озеро, чтобы плыть через Лапландию на ярмарку в Торнио (слева вверху). Шведы же вместо волочения лодки строят новую лодку (нижний тешет доску, левый сшивает доски, верхний ставит планширь)
Истома привел несколько скудных реалий, говорящих о подлинности его рассказа: путники миновали русское, шведское и норвежское побережья; посетили зону русского влияния в Лапландии, плыть открытым морем избегали, непогоду и встречный ветер пережидали в безопасном месте, далекий и опасный мыс обходили, несмотря на огромную трудность, волоком.
Как и обо всем, что сокрыто, нам остается судить по последствиям. Полагаю, что послы, беседуя с разноязычными обитателями Двины и мореходами, узнали самое важное – плавание от Мурмана на восток не даст купцам ничего ценного сверх того, что дает устье Двины, ибо за Обью отнюдь не Китай. Несомненно, что оба посла рассказали всё это не только Герберштейну, но и своим правителям, а те сказанное засекретили. Только так могу понять полное отсутствие у их стран интереса к поискам СВ прохода – на востоке, полагали правители, ничего путного нет, а конкуренты пусть, мол, плывут туда, и дай им Бог вернуться, хоть кому-то .
Старик Герберштейн во втором издании своей книги (1557 г.) добавил к рассказу Истомы несколько существенных деталей. Особенно нам важно такое: вместо слов «Истома изложил нам вкратце», теперь значилось: «Истома излагал нам не раз» [Герберштейн, 2008, том 1, с. 509]. Становится ясным, что противоречащие места в рассказе Истомы следует не пытаться примирить путем толкования названий, а отнести к различным его плаваниями, соответственно, к различным рассказам.
Остается добавить, что дипломатическая «пассажирская линия» действовала довольно долго – последнее ее упоминание относится к 1525 году. Почему она заглохла, еще предстоит понять, но и сейчас ясно, что ее должен был убить Малый ледниковый период, понемногу заморозивший Русскую Арктику в XVI веке. Ричард Ченслер плавал уже в условиях, для лодок в океане неприемлемых, а в начале XVII плавания вовсе прекратились. Оттаивать Арктика стала лишь в середине XIX века, а ныне тает вовсю.
Литература
Бойцов Мих. Анат. Какими русские послы… // История, 2013, том 4, вып. 6 (эл. журнал), с. 162-198.
Гамель И. Х. Англичане в России в XVI и XVII столетиях. Статья первая. СПб., 1865. 179 с.
Герберштейн С. Записки о Московии (1549). СПб., 1866. 229 с.
Герберштейн С. Записки о Московии. М. Памятники исторической мысли, 2008. Т. 1, 776 c.; т. 2, 656 с.
Головнёв А.В. Феномен колонизации. Екатеринбург, УрО РАН, 2015. 592 с.
Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий: Очерки социально-политической истории. М., Мысль, 1982.
Ключевский В. О. Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае. [М.], Университ. тип., [1867]. 34 с.
Книга Большому Чертежу / ред.: К.Н. Сербина. М.-Л., Изд. АН, 1950. 232 с.
Кордт В. А. Очерк сношений Московского государства с республикою Соединенных Нидерландов по 1631г. СПб., 1902 // Сб. Императ. Рус. Истор. Общества, т. 116, с. III – XLIX.
Лисниченко В. В. Экология помора. Архангельск, Правда Севера, 2007. 96 с.
Новикова Маргарита. Край света // Вокруг света, 2020, № 4, с. 30-39.
Овсянников О. В., Ясински М. Э. Волоки вдоль Ледовитого океана… // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке… Том 5, часть 2. Владивосток, 2007, с. 351 – 436.
Чайковский Ю. В. Взгляд из Арктики на историю России. М., КМК, 2020. 352с.
Шмидт С.О. (ред.) Описи Царского архива и архива Посольского приказа 1614 года… М., Ин-т Восточной лит., 1960. 196 с.
[1] В Книге Большому Чертежу указана река Вор, левый притоком Тенуя, там течет река Карашока (Karasjohka, название саамское, на ней городок Карасийок, где ныне саамский парламент). Ее исток – в одном болоте с истоками рек Ботнич. бассейна. Такой путь на юг был лучшим (хоть тоже опасным) для русских купцов, которым был запрещен проезд через Швецию, ехавших на ярмарку в Торнео (ныне Торнио) на севере Ботнич. залива.
[2] Сведения о русских, возможно бравших дань с лопарей близ Тромсё еще при Ярославе Мудром (XI век), и тому подобном, к XV веку прилагать не стоит.
[3] Причиной были «нападения… Русских, которые, полагаясь на мир, под предлогом торговли … нападали на беззащитных жителей» [Гамель, с. 161].
[4] Педагог-эколог Валерий Лисниченко [2007, c. 15] уверяет: «Рабства на Севере не знали, поэтому можно предположить, что пленные становились со временем членами семей поморских колонистов». Блажен, кто верует, но в жизни было не так: «богатые новгородские люди высылали в Поморье, на занимаемые ими земли, своих рабов или вольных поселенцев …, это были первые, по крайней мере наиболее значительные ?