На границе Донбасса продолжается братоубийство. Стреляют каждый день.
Из гаубицы — по детской поликлинике. Стекла — вдребезги. Входная дверь выбита. Донецк спал, когда украинская армия обстреливала город.
Так было с первого дня этой войны. Травматолог енакиевской городской больницы Борис Стинский оперировал, когда во дворе разорвался снаряд. В больнице погас свет, но операцию не останавливали.
В августе 2014-го Енакиево обстреливали. Врачи готовились — перед этим был Славянск: в подвале больницы развернули операционную, здесь была и хирургия, и травматология, и кардиоотделение. Пациентов спускали на простынях. Прятали от войны. Складские помещения превратили в палаты. Из коридора до сих пор не убрали кровати.
В тяжелом состоянии поступают маленькая девочка с матерью. Стинский оперирует. Ее отца и старшего брата больше нет в живых — убило залпом "Града".
"Утром я захожу к этой девочке на обход, а она говорит: "Дядюшка доктор, мне надо поехать туда, где братец с сестрой остались". Для чего? "Если я их не разбужу, они умрут". У меня слезы потекли", — вспоминает Борис Стинский, заведующий травматологическим отделением ГКБ №1 Енакиево.
В больнице из 600 сотрудников остается всего 49. Остальные уезжают. Света нет. С ТЭЦ привозят генератор. Продукты врачи и медсестры приносят из дома, сами готовят пациентам еду. Выживают.
Хирургические инструменты не обновляются уже тридцать лет. Зажимы не держат — старые, соскакивают. Врачи ругаются, но оперируют. С фронта везут ополченцев и пленных украинцев. На шевроны не смотрят — спасают всех.
"Мы – врачи, не политиканы. Мы учились для того, чтобы оказывать помощь людям, чтобы лечить, не дать им умереть", — сказал Николай Касьяненко, главный врач ГКБ №1 Енакиево.
В одной из операционных работал и реаниматолог Александр Чернов. И вот спустя два года в эфире украинского телевидения он рассказывает, как добивал раненых ополченцев.
"Я наносил вред — использовал худшее кровоостанавливающее. Я уговариваю с целью агитации коллег делать также. Дай Бог, у них представится такая возможность. Ушивают самым дешевым шовным материалом, чтобы швы расползлись, пока довезут", — признался Чернов. Он публично говорит в убийствах, но в Киеве на это не реагируют.
Бывшие коллеги высказываются о нем так: врач — никакой. Его держали из уважения к отцу — начальнику городского Управления здравоохранения. Чернов вряд ли убивал. Скорее, выдумал это, чтобы прославиться.
"Это пиар труса. По-другому охарактеризовать не могу. Могу сказать хуже: это бред. Такого быть не могло", — считает Даниил Эльяшов, заведующий отделением анестезиологи и интенсивной терапии ГКБ №1 Енакиево.
Бывший беркутовец Роман Гулько воевал в ополчении. Попал в плен под Дебальцево. Семь пулевых ранений. Его подобрали бойцы националистического батальона и отправили в Артемовск. Оперировали без наркоза.
"Меня, как животное, положили на каталку. Из позвоночника руками выдернули две пули, которые торчали на половину, а остальные – из-под лопатки — достали уже щипцами. По живому все шили", — вспоминает Гулько.
Елизавета Глинка в течение двух лет вывозит больных детей из пылающего Донбасса. Рассказывает: на войне бывало всякое. В больнице города Счастье, подконтрольного Киеву, врач около месяца прятал ополченца. Понимал: если выдать, парня убьют.
"Был короткий момент, когда мы не общались. Это касалось киевских врачей, но слава Богу, он прошел. Здесь очень важно, как кто-то первый придет, тот и даст руку. Так, наверное, надо заканчивать все войны, брать пример с врачей, которые не перессорились", — считает Елизавета Глинка, член Совета при президенте РФ по правам человека, исполнительный директор фонда "Справедливая помощь".
Сегодня в областную травматологию на прием идут в основном с ушибами и переломами. За первый год войны здесь приняли больше двух тысяч раненых мирных жителей.
"Я несколько раз попадал под обстрел. В 2014 году нам приходилось брать раненых, отодвигать от окон, буквально накрывать их собой", — рассказал Вадим Оноприенко, заместитель директора Научно-практического республиканского травматологического центра Донецка. Он жил на работе, спасая тяжело раненых. Едва не остался без крыши — его дом обстреливали дважды.
После тяжелых операций под раскатами минометных залпов они возвращались к руинам сожженных, уничтоженных снарядами домов. Жить негде — крыши пробиты, стены — как решето. И где-то совсем рядом все еще громыхает. Одни собирали вещи и уезжали от войны, другие возвращались в больницы, куда все везли и везли раненых. Надо было дальше спасать людей.
Максим Куликов каждый день приходит к своему разрушенному дому рядом с донецким аэропортом. В октябре 2014-го их квартал обстреляли. Почти полгода жили в подвале.
Осенним утром он вышел на улицу рано, когда, казалось, было тихо. Снаряд разорвался в трех метрах. С тяжелым ранением бедра его доставили в больницу. С тех пор его семья — жена и девятилетний ребенок — живут в 23-й палате, работают санитарами.
70-летний тесть остался жить в разбитом доме. С ним пес по кличке Жук и контуженый кот. На улице Кохозной больше не осталось никого. Среди укропа и свекольной ботвы — тысячи металлических осколков. Дневное затишье — как мираж забытой мирной жизни.
Старомихайловку обстреливают каждый день. Объявленное перемирие заволакивает дымом артиллерийских выстрелов. Здесь всем страшно.
