Не желая конкурировать за вакантное место преподавателя со своей коллегой, доцент кафедры общей и этнической социологии КФУ Искандер Ясавеев решил покинуть университет. В интервью «Свободной трибуне» он рассказал об истинных, по его мнению, мотивах руководства университета, своей семье, назвал единственное условие, при котором может остаться в КФУ, а также пожелал ректору Ильшату Гафурову покинуть свой пост как можно скорее.
За неделю до заседания ученого совета КФУ, на котором должны были продлить трудовые контракты с преподавателями, доцент кафедры общей и этнической социологии КФУ Искандер Ясавеев узнал, что он и еще один доцент кафедры Жанна Савельева претендуют в конкурсе на единственную должность доцента. Ясавеев в день заседания ученого совета подал заявление, в котором просил не рассматривать его кандидатуру. Также поступила и Жанна Савельева, которая сообщила, что не будет конкурировать с Ясавеевым. В итоге, конкурс не состоялся, а новый пройдет уже в новом учебном году.
Таким образом, 20-летняя карьера Искандера Ясавеева в КФУ подходит к концу. Также как и трехгодичное противостояние с ректором Ильшатом Гафуровым. Спустя несколько дней после заседания ученого совета с Ясавеевым встретился корреспондент «Свободной трибуны».
«Свободная трибуна»: Директор Института социально-философских наук и массовых коммуникаций КФУ Михаил Щелкунов в интервью газете «БИЗНЕС Online» заявил, что «согласно приказу Минобрнауки отныне на основных должностях (не совместители) могут работать только люди, которые прошли конкурс». Однако, насколько я понял, на заседании ученого совета КФУ 1 июля на альтернативной основе переизбирали лишь Жанну Савельеву и вас. Так как по регламенту?
Искандер Ясавеев: На прошедшем заседании ученого совета только мы с Жанной конкурировали между собой. А остальные 50 были просто переизбраны на новый срок. То есть никакой конкуренции там не было. Я не увидел в регламенте, что обязательно должна быть альтернатива. Давайте представим себе ситуацию, что второго кандидата просто нет. Означает ли это, что единственный претендент не может быть избран?
Вы и Жанна Савельева написали заявления, в которых указали, что не будете участвовать в таком конкурсе. Если бы конкурентом была не ваша бывшая студентка, вы бы поступили так же?
Точно так же. Ключевой момент в моем заявлении заключается в том, что я против конкурса, когда в нем участвуют два действующих преподавателя кафедры. Мы же понимаем, что фактически это вариант сокращения.
Так называемой оптимизации.
Да, в кавычках, когда сокращают одного из двух докторов наук. Или двух. Замечательная оптимизация, когда студенты лишаются двух преподавателей, каждый из которых, как мне кажется, очень интересен. Это хорошая оптимизация, безусловно (улыбается – ред.). Я поступил бы точно так же, если бы на месте Жанны Владимировны был другой преподаватель кафедры. Я подчеркиваю: то, что Жанна – в прошлом моя студентка – не имеет прямого отношения к делу. Это важное обстоятельство, но на решение это не влияло. Если бы я конкурировал, предположим, с Лилией Егоровой или Лилией Низамовой, я поступил бы аналогично.
Вы считаете, что условия этого конкурса направлены исключительно против вас?
Я совершенно в этом уверен. Я задал этот вопрос Михаилу Дмитриевичу (Щелкунову – ред.). Кстати, его действия я бы вообще не хотел оценивать в этой истории, поскольку он мой преподаватель философии, и его курс для меня был одним из самых важных за время обучения. Большое влияние на меня оказали два преподавателя: моя преподавательница английского Гузель Анваровна Багаутдинова и Михаил Дмитриевич Щелкунов.
Я до сих пор помню его прощание с нами, последнюю лекцию. Он произнес замечательную фразу: «вы можете забыть диамат, истмат, но никогда не оставляйте ваши занятия философией». Философия дает очень важное видение происходящего. Его призыв заниматься философией, критическим мышлением я реализовывал все эти годы. Но сейчас я разделяю: мой преподаватель Щелкунов и директор Института социально-философских наук и массовых коммуникаций Щелкунов.
Кстати, новый регламент был принят 24 июня, за неделю до заседания ученого совета института. Согласно ему, кафедра вообще не имеет никакого отношения к принятию решений. Раньше кафедра рекомендовала соискателя на должность, то есть было обсуждение. Сейчас же сделано так, что люди, которые работают бок о бок с потенциальными кандидатами, исключены из процесса принятия решений. Это вызывает очень серьезные вопросы. Для меня очевидно, что это сделано для того, чтобы принцип компетентности и качества преподавания заменить принципом лояльности. Потому что ученый совет формируется, в том числе с подачи руководства кафедр и института. Фактически, это означает, что руководство определяет состав ученого совета и, думаю, руководство заинтересовано, чтобы он был управляемым.
Раз уж вы сказали о философии, то, на ваш взгляд, ваш уход из университета – это шаг вперед?
Это очень важный для меня вызов. На мой взгляд, в личностном отношении это шаг вперед, поскольку 20 лет − это много и надо менять место работы. Мы как-то успокаиваемся, привыкаем, поскольку нам комфортно. Вызов в данном случае – это новые условия, обстоятельства, требования. Но для студентов отделения социологии это будет потеря хотя бы в том плане, что они не прослушают те конструкционистские курсы, которые могли бы прослушать. Для кафедры это, наверное, проблема, поскольку каждый преподаватель ведет блок своих дисциплин, и уход Жанны Владимировны (если она уйдет) тоже будет потерей. Она занимается очень важной проблематикой – социологией здоровья и болезней. В этом отношении она очень известный специалист.
Какие чувства вы испытали, когда узнали, что Жанна Савельева сняла свою кандидатуру с конкурса?
Уважение и гордость. Это смелый шаг. Я же понимаю, что ей гораздо труднее, чем мне. Во-первых, Жанна Владимировна младше, во-вторых, она не проходила тех серьезных испытаний, которые проходил я. Я имею в виду открытое противостояние с ректором. Человек никогда не был в открытом конфликте с кем-то из начальства. В этой ситуации повести себя таким образом и не спасовать − вызывает уважение. Она могла совершенно легко пройти на это место, оставив свое заявление об участии в конкурсе. Но репутация оказалась важнее материальных преимуществ и хорошего отношения с начальством. Очень приятно открывать в людях такие качества.
На что, наш взгляд, нацелена так называемая оптимизация, которую проводит сейчас КФУ?
Это игра. Причем циничная. Дело в том, что демографическая ситуация следующая: в ближайшие годы число студентов будет расти. Демографы это понимают. В таком случае нужно не сокращать штат, а увеличивать его для того, чтобы соблюдалось требуемое соотношение числа студентов и преподавателей.
Все упирается в деньги, насколько я понимаю.
Это ключевой момент. Для меня совершенно очевидно, что сокращение преподавателей осуществляется с одной единственной целью: продемонстрировать выполняемость майских указов президента. Чем меньше преподавателей, тем легче демонстрировать, что они получают среднюю зарплату в соответствии с этими указами. И происходит, скажем так, резьба по живому. Людей выбрасывают, чтобы нарисовать более высокую среднюю цифру. Вот эту среднюю температуру по больнице. Поэтому сокращения – это целенаправленный управленческий процесс.
Не связываете ли вы произошедшую с вами ситуацию с недавним конфликтом с гендиректором ПСО «Казань» Равилем Зиганшиным?
Мне кажется, это совпадение. Я предполагаю, что комбинацию с Жанной Владимировной руководство университета, включая проректора [Рияза] Минзарипова (первый проректор КФУ и заведующий кафедрой общей и этнической социологии – ред.), продумало еще в сентябре прошлого года, когда ее взяли на должность доцента. Я совершенно этого не исключаю.
Если проводить параллели, то мне кажется, что есть один общий момент – ощущение вседозволенности, всевластия, характерное и для Ильшата Гафурова, и для Равиля Зиганшина. Что хочу, то и ворочу. Я хозяин! На набережной или в университете. Все остальные – людишки. Именно этому я сопротивляюсь. Главное в университете – это студенты и преподаватели, а вовсе не Гафуров. Он всего лишь назначенный управленец. То же самое касается и Зиганшина. Набережная принадлежит горожанам. Они − главные.
В том интервью Щелкунов сообщил, что «уговаривал» вас отозвать заявление о снятии с конкурса. Это правда?
Я пришел к нему утром в день заседания ученого совета, чтобы передать свое заявление. Михаил Дмитриевич, говоря о конкурсе, стал объяснять, что все абсолютно законно. Я его внимательно выслушал. Никаких уговоров отозвать заявление не было. Я пошел бы на это только при одном условии: если бы мы не конкурировали с Жанной Савельевой, и она бы, как и я, осталась на кафедре.
Выслушав Михаила Дмитриевича, я задал ему вопрос: «Вы хотите сказать, что вся эта комбинация была придумана не для того, чтобы убрать меня из Казанского университета?». Он ответил, что не будет это комментировать. Мне кажется, это абсолютно очевидно.
Вся эта ситуация очень двоякая. С одной стороны, вы поступили по совести, а с другой – оставили своих студентов.
Когда эта ситуация начала разворачиваться, то студенты и мои курсы были одними из самых серьезных факторов при принятии решений. Да, я понимал, что если я ухожу, я не смогу прочитать свои курсы следующим потокам. Вы абсолютно правы, Вадим. Это было главное препятствие в принятии такого решения. Но надо понимать, какую цену нужно было отдать для того, чтобы остаться в университете. Цена, когда Жанну Владимировну фактически вышвыривают, неприемлема. Я понимаю, что студенты теряют мои курсы, но такой ценой оставаться в университете я не могу.
После заседания ученого совета в беседе с моей коллегой Региной Хисамовой вы сказали, что еще не решили, будете ли принимать участие в новом конкурсе, однако оговорились, что «под началом Ильшата Гафурова» работать не готовы. Вы же понимаете, что в ближайшем будущем Гафуров свои полномочия не сложит.
Моя позиция непростая. Студенты, протестующие против происходящего, – настоящие герои. В этой ситуации, на мой взгляд, много героев. Это Жанна Владимировна и студенты, которые организовали настоящий координационный штаб в социальных сетях. Непростая ситуация для меня заключается в том, что студенты прилагают очень серьезные усилия для того, чтобы повлиять на ситуацию и заставить руководство КФУ оставить нас обоих. Коллеги и научное сообщество сейчас подключаются к этому и, насколько я знаю, уже появляются сообщения на федеральном уровне.
Я уже продумал варианты ухода из университета и то, чем я буду заниматься в дальнейшем. Но в ситуации, когда удается изменить решение руководства, и в итоге побеждает солидарность, все равно сказать «нет, я не буду здесь работать» я не могу. Это означает предать студентов.
Двойственность в том, что с одной стороны я готов уйти из университета, а с другой − очень не хотелось бы, чтобы усилия студентов были бессмысленны. Если руководство КФУ гарантирует, что мы оба продолжим работать на кафедре, то в этой ситуации есть высокая доля вероятности, что я останусь. Это единственное условие. Но в этом случае я сразу заявлю, что не буду связывать себя никакими обещаниями, то есть моя критическая позиция по отношению к действиям ректора будет сохраняться.
А если этого не случится? Вы уже думали над тем, где продолжите карьеру?
Мне бы очень не хотелось уезжать из Казани, поскольку в этом городе я с 1988 года, когда я поступил в Казанский университет. С этим городом у меня многое связано. Я также очень не хочу уезжать из страны, поскольку мне кажется очень важным оставаться в стране, несмотря на то, что здесь происходит. Может, как раз именно потому, что здесь происходит. Поэтому наиболее вероятный вариант – это российские университеты или социологические центры. Возможно, московские, возможно, петербургские. Я не исключаю также некоторые провинциальные (в том смысле, что не в Москве или Петербурге) университеты. Меня беспокоит ситуация, когда какие-то очень важные научные проекты концентрируются только в Москве и Санкт-Петербурге. Мне кажется важным, чтобы такое развитие было более равномерным.
Казанские вузы не рассматриваете?
Если говорить о Казани, то здесь все-таки социологическим центром является наша кафедра. Конечно, есть гуманитарные кафедры в других университетах, но пока я не рассматривал варианты преподавания где-то в КАИ или КХТИ. Я понимаю, что в общем ситуация сопоставима − вертикаль власти существует во всех университетах, и попасть в эту ситуацию – значит снова подчиниться вертикали. А я явно молчать не буду, и с трудом представляю тех руководителей казанских вузов, которые добровольно меня возьмут.
Неужели в Москве или Питере другая вертикаль?
Другая степень этой вертикальности. В некоторых вузах сообществам удается отстаивать горизонтальность, академическую культуру. Конечно, там существуют вертикальные отношения, но далеко не в такой степени, как в Казани.
Чем я планирую заниматься? Сейчас заканчивается одна из частей исследования риторики силовых ведомств. Первый этап – это изучение риторики ФСКН (Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков – ред.).
Теоретическое основание проекта – концепция приватизации социальных проблем, согласно которой ведомства присваивают некую социальную проблему и начинают в нее играть, чтобы обеспечить рост финансирования и полномочий. Это с исследовательской точки зрения интересная игра. Но она очень дорого обходится обществу.
Пример ФСКН очевиден. Мы показали, что ФСКН создает образ «страшной», «драматичной» проблемы потребления наркотиков. Именно ФСКН постоянно вбрасывает в информационное пространство конструкцию, что в России восемь с половиной миллионов наркоманов, причем используется соответствующая риторика, которую мы изучали. «Наркоцунами», «героиновый вулкан», «наркоайсберг», «маковое нашествие», «угроза номер один для Российской Федерации» и так далее. Создается страшная картинка, но за всем этим стоит стремление обеспечить большее финансирование и большие полномочия.
Речь идет об эксплуатации социальной проблемы наркотиков. Но к чему это приводит? К тому, что в колониях и СИЗО сейчас огромное число людей, которые совершенно не опасны для общества. Если посмотреть на статистику ФСИН (Федеральная служба исполнения наказаний – ред.), то доля людей, лишенных свободы за предполагаемые преступления по «наркотическим» статьям, составляет 23% заключенных. Но ситуация с наркотиками не улучшается. Она находится в том же состоянии. Проигрывают все.
Следующий этап – изучение риторики МВД и ФСБ. ФСКН приватизировала проблему наркотиков, МВД – преступности, Центр «Э» − экстремизма, ФСБ – терроризма. Мы будем находить свои нюансы в каждом случае и выявлять общие тенденции. Этим в России не занимался пока никто.
Когда мы были с вами на суде, где вас оштрафовали за «мелкое хулиганство», моя коллега из «Вечерней Казани» Марина Юдкевич в перерыве заседания спросила вас, как у вас в семье относятся к вашей общественной деятельности. Тогда вы ответили, что у вас полное взаимопонимание. После ухода из КФУ ваша жена, родители, дети вас поддержали?
Я счастливый человек. В том плане, что у нас со Светланой, моей женой, полное понимание и поддержка. Старшие дети уже вполне сложившиеся личности. У нас нет от них никаких секретов. Мы все это постоянно обсуждаем − они в курсе сложившейся ситуации. Меня радует, что обычно такие вопросы мы обсуждаем с юмором. Они спокойно относятся к тому, что происходит, поскольку сами включены в это. Они принимали участие в акциях «Города без преград». Что касается потери работы, то мы ситуацию не драматизируем. Во-первых, впереди отпуск, очередная поисковая экспедиция. Во-вторых, я уверен, что без работы не останусь. В этом отношении обеспокоенности у нас нет.
Некоторые республиканские издания в своих публикациях о вас практически каждый раз упоминают тот факт, что ваш отец работал в газоперерабатывающей промышленности, намекая на то, что, дескать, ваша общественная активность связана с тем, что вы не боитесь лишиться работы, поскольку если что, семья вам поможет. Вот и Михаил Щелкунов, отвечая на вопрос про вашу активность, заявил: «Одно дело, когда ты проявляешь гражданскую позицию и за тобой есть хорошая финансовая подушка. А другое дело люди, у которых такого тыла нет». Давайте, наконец, поставим точку в этом вопросе.
Это очень примитивное объяснение. К сожалению, люди иногда принимают такие простые схемы объяснения действий. Что касается папы, у нас просто идеальные отношения. Я очень берегу его и маму и стараюсь лишний раз не погружать их в какие-то свои проблемы. К сожалению, информация доходит и до Москвы (отец Искандера Ясавеева проживает сейчас в Москве – ред.) и до мамы, которая живет в Казани. Такого рода внимание к нашей семье мне не очень нравится.
Папа действительно всю свою трудовую жизнь отдал газопереработке, мама – преподаванию математики в школе. Это трудовые биографии, которыми мы все гордимся. В работе папы были очень значимые эпизоды, в том числе с риском для жизни, когда были пожары на газоперерабатывающих заводах. Он сделал очень многое в этой области. Его знают все, кто работал в газовой промышленности. Одно из его достижений, например, − серьезное повышение процента переработки попутного газа в Западной Сибири. Дело в том, что попутный газ очень часто сжигается. Когда он работал там, ему удалось достичь уровня в 76% переработки попутного газа. Это очень высокий показатель.
Он занимал высокие должности?
Да, занимал очень значимые позиции. В частности, был гендиректором производственного объединения «Севкавнефтегазпереработка» в Чечено-Ингушетии. Позже был Казахстан, освоение Тенгизского нефтяного месторождения, затем Западная Сибирь, где он был заместителем начальника «Главтюменьнефтегаза».
Сейчас он на пенсии в Москве. У нас замечательные отношения с Таисией Сергеевной, его женой. Ресторан «Адмирал Бенбоу», о котором часто упоминают, говоря о моем отце, уже не существует. Папа меня всегда поддерживал. Если бы не поддержка родителей, я бы не смог заниматься наукой в начале 90-х годов. Был вопрос, поступать в аспирантуру или нет. Аспиранты получали гроши, и невозможно было существовать на эти деньги. Только благодаря поддержке родителей я поступил в аспирантуру. Эта поддержка друг друга существует до сих пор. У нас одна большая семья, мы вместе проводим время, вместе отдыхаем.
Какая именно поддержка?
Поддержка и моральная, и подчас материальная. Но сказать, что я действую так потому, что у меня есть «надежные финансовые тылы» – абсолютно не соответствует действительности. Я меньше всего в продумывании своих действий полагал, что когда-то, предположим, лишившись работы, я окажусь на иждивении своей семьи. Этот вариант исключен. В данном случае этот тыл, как его обозначают, для меня важен как психологическая поддержка, прежде всего. У нас никогда не было конфликтов. Родные иногда беспокоятся, но оказывают колоссальную психологическую поддержку. Вот это тыл! А вовсе не ресторан и все остальное. Поэтому предположить, что сейчас я окажусь на плечах своих близких, конечно, невозможно.
Почему же тогда другие преподаватели не занимают столь активную жизненную и гражданскую позиции?
Я категорически не согласен с тем, что я один. Обратите внимание, в открытом письме ученому совету (перед заседанием совета студенты и преподаватели обратились с открытым письмом, в котором просили оставить Искандера Ясавеева и Жанну Савельеву на кафедре – ред.) есть подписи моих коллег по кафедре, это тоже мужественный шаг. Можно вспомнить самый первый эпизод, когда мы в октябре 2011 года публично выразили свое отношение к действиям Гафурова, когда факультет журналистики и социологии в течение недели насильственным образом переселили на улицу Товарищеская. То письмо было с призывом Гафурову изменить стиль управления университетом. Этот призыв в течение суток подписали 20 сотрудников университета.
Под петициями профсоюза «Университетская солидарность» с требованиями дебюрократизации и возврата к выборности ректоров подписывались, в том числе и коллеги из КФУ. Они же принимали участие в акции «Университетской солидарности» по сбору образовательной макулатуры.
Кстати, Щелкунов в интервью «БИЗНЕС Online» заявил: «Ну зачем устраивать пикеты, сжигать перед университетом макулатуру?». Он также сообщил, что для решения каких-либо проблем стоит обращаться в Госдуму и местные органы власти.
Это высказывание Михаила Дмитриевича о многом свидетельствует. В том числе о том, что он не вникает иногда в некоторые ситуации. Мне и в страшном сне не приснится флешмоб в виде сжигания макулатуры. Мы всего лишь отвезли ее в пункт приема. Это была экологическая акция. В противном случае бумажный хлам: УМК, отчеты по самообследованию и прочее был бы выброшен на свалку.
Если же речь идет об обращениях, то за последние годы у меня появился серьезный опыт общения с различными структурами. И в подавляющем большинстве случаев мы получаем отписки, подписанные далеко не руководителями. И абсолютно ничего не меняется. Конечно, можно и дальше писать письма, но без привлечения внимания граждан, без широкой поддержки, без создания медийных событий, ничего не изменится.
Михаил Щелкунов также поделился мнением, что не видит в ваших предложениях и критике конструктива. Прокомментируете?
Я не знаю, как на это отвечать. Я могу сейчас перечислить шаг за шагом мои предложения, которые я считаю конструктивными. Ну, давайте. Предлагал и Гафурову, и на уровне института Щелкунову. Год назад я предложил избрать себя в состав ученого совета института, потому что это возможность влиять на принятие решений. Что произошло? Меня оставили за рамками ученого совета, фактически не допустили к этому, хотя это предложение было озвучено на заседании кафедры. При этом присутствовал проректор и завкафедрой Рияз Минзарипов, который воздержался. Его голосование привело к тому, что часть коллег меня не поддержала, хотя часть голосовала «за».
Если говорить о конкретных предложениях, то я требовал обеспечить доступность университета для людей с инвалидностью. Было мое письмо Ильшату Гафурову, которое осталось без ответа. КФУ, кстати, по-прежнему для людей с инвалидностью недоступен. Кое-где построены пандусы, но это не означает доступность. Это просто галочка. Например, в здании научной библиотеки пандусов и лифтов нет и в помине.
Я предлагал изменить ситуацию с бюрократией и отказаться от УМК (учебно-методический комплекс – ред.). И Министерство образования России, кстати, ответило, что это в полномочиях университета. Фактически же объем ненужных бумаг остается тем же самым.
Очень важная тема, которой я занимался, − это обеспеченность аудиторий мультимедийным оборудованием. Здесь уже происходят изменения. Разве это не конструктив, когда я обращаю внимание на то, что преподаватели должны иметь в руках не только мел, но и современные технологии? Может, кто-то считает это неконструктивным, но это наши инструменты. Мы должны иметь возможность показать студентам видеоматериалы, базы данных и так далее.
Последнее мое обращение было по поводу абсолютного отсутствия проекторов в здании отделения истории КФУ на Лево-Булачной, где я преподавал весной. Обращение получило какой-то отклик от директора Института международных отношений, истории и востоковедения Рамиля Хайрутдинова только тогда, когда я сделал это публичным, отправил обращение по общеуниверситетской электронной почте. По большому же счету, мой конструктив – это мои курсы, мои исследования и публикации, в которых указано, что они выполнены в Казанском университете. Я совершенно не понимаю, какой еще конструктив имеет в виду Михаил Щелкунов.
Каким в идеальном мире Искандера Ясавеева должен быть Казанский университет?
Мне кажется, в настоящий момент КФУ идет в тупик. Совершенно очевидно, что прорывов достичь не удается. Не может университет занять высокое место в мировой иерархии университетов при таких методах управления. Это путь в никуда. Исследования и преподавание должны осуществляться в совершенно свободных условиях. Люди должны быть уверены в завтрашнем дне, а не быть зависимыми от начальства и не испытывать страх. Та атмосфера, которая создана сейчас в Казанском университете, препятствует развитию науки и преподавания. Эта несвободная атмосфера – главный тормоз, когда энергия людей тратится на совершенно сторонние вещи: быть на хорошем счету у начальства, публиковаться в Scopus ради галочки и так далее.
Если говорить о перспективах, то постепенно станет очевидна провальность нынешних практик управления, и изменения будут назревать. Они, несомненно, произойдут. Университету должна быть предоставлена прежняя автономия. Ректор должен выбираться трудовым коллективом, причем не выборщиками, а всеми сотрудниками университета, в том числе учебно-вспомогательным персоналом.
Институтам должна быть предоставлена гораздо большая автономия, когда директор института избирается его коллективом. Выборы ученого совета должны проходить по абсолютно прозрачной процедуре. Только вернув практику самоуправления, можно достичь успехов.
Вы можете подвести итоги вашей 20-летней работы в КФУ?
Было много интересного, и главное – это мои студенты, с которыми меня связывают очень глубокие отношения. Мои курсы, дискуссии, обсуждения, активизм моих студентов – это главный итог. Было много интересных исследований в течение этих 20 лет. Некоторыми я по-прежнему горжусь, и для меня они очень значимые.
Появился первый в России социологический словарь, переведенный с английского языка, который был издан в Казанском университете, я был его переводчиком, а мой коллега Сергей Ерофеев – редактором. Были проекты, которые до сих пор очень значимы. Например, проект по исследованию финских тюрем. Результаты включены сейчас в публичную дискуссию о практиках наказания и влияют на нее.
Я не испытываю сейчас какой-то ностальгии. На встречу с вами я пришел из университета. Когда я шел по коридорам, я совершенно не испытал чувства грусти. Во-первых, я не исключаю, что вернусь в Казанский университет, когда это снова будет Университет, а не образовательная корпорация, которой управляет господин Гафуров. Во-вторых, я остаюсь в науке и продолжу заниматься конструкционистскими исследованиями. Это будет продолжаться абсолютно точно. Я своим студентам всегда говорю, когда они заканчивают университет, что мы не прощаемся, и если у них будет необходимость со мной связаться, что-то обсудить, встретиться – есть мой адрес электронной почты и координаты в социальных сетях.
От людей я не ухожу, я ухожу от университетского истеблишмента. Для меня Казанский университет – это не Гафуров или Минзарипов. Для меня университет – это студенты и аспиранты. От них я никогда никуда не уйду.
Что бы вы могли пожелать ректору Ильшату Гафурову?
Я думаю, для всех будет лучше, в том числе для него самого, если он уйдет из университета. Ему придется это сделать в ситуации очевидного провала, и это повлияет на его дальнейшую карьеру. Все, что могу ему посоветовать, − это уйти самому. Чем быстрее, тем лучше. Хотя ответственности за сделанное с Казанским университетом ему не избежать в любом случае.
