В 1965 году Юрий Гагарин побывал во Франции, чтобы принять участие в авиационном салоне в Ле Бурже. Советский Союз представлял там достижения отечественных конструкторов. Съёмочная группа RT встретилась со Светланой Бурляй, кандидатом филологических наук, доцентом МГЛУ, которая тогда работала с производителями советских вертолётов и переводила Юрия Гагарина.
— Светлана Анастасьевна, когда вы были командированы на авиасалон в Ле Бурже, вы могли предположить, что в ваши функции войдёт и работа с Юрием Гагариным?
— У меня было несколько рабочих контактов с Юрием Гагариным. В то время я была молодым преподавателем французского языка и впервые поехала во Францию. Мы работали переводчиками на авиасалоне в Ле Бурже в 1965 году, прикреплёнными к вертолётной компании Миля. Мы прибыли туда ещё до официального открытия салона. С моей коллегой мы находились внутри вертолёта и разучивали терминологию, чтобы рассказывать посетителям салона характеристики этих вертолётов, все данные о дальности полёта, грузоподъёмности и т.д. И вот приходит к нам лётчик этой вертолётной компании и представляется: «Герой Советского Союза, заслуженный лётчик-испытатель Юрий Александрович Гарнаев». И в течение нескольких дней он приходил к нам, рассказывал историю своей жизни, про свои полёты, про случаи из своего испытательского опыта, порой трагические. А потом говорит: «Завтра Юра прилетает. Гагарин. Мой друг». Мы, честно говоря, не поверили... Проходит какое-то время, и, действительно, к нам в вертолёт поднимается Гагарин.
Мы были просто ошарашены. Гагарин, легенда, не человек, а Бог-человек, и вдруг он вошёл к нам в вертолёт. Представился. Поздоровался. Мы покрылись красными пятнами. Стоим молча, разинув рты. Он улыбается...
Подбегает инженер и говорит: «Девчонки, встаньте на фоне Гагарина, я вас быстренько сфотографирую»... Мы подошли, и я его осторожно спрашиваю: «Юрий Алексеевич, разрешите, пожалуйста, мы на вашем фоне сфотографируемся». Он засмеялся: «Вы подумайте! Я для них фон». Мы встали, нас щёлкнули...
— Популярность Гагарина в мире была столь высока, что, наверное, если бы он захотел, то стал бы президентом мира. Как его принимали во Франции?
— Это было удивительно... Когда по аэродрому в Ле Бурже шла толпа, то, значит, в середине — Гагарин. И он небольшого роста, и его все окружают, и все улыбаются. Потому нельзя было не ответить на его улыбку. И было такое умиление, что это наш человек, первый побывавший в космосе, и вот он идёт, вот он стоит рядом. Я удивлялась, что его все узнавали. Маленький такой, в штатском костюме, а все сразу бросались к нему. И все хотели услышать его. Подсовывали ему какие-то брошюры, чтобы он только расписался. И он никому не отказывал... Он ко всем обращался ровно, приветливо и с очень доброжелательной улыбкой... Невозможно было не восхититься этим человеком. Именно, как человеком, а не как иконой или легендой.
— Можно назвать Гагарина главным дипломатом эпохи?
— Однозначно! Он не только сумел сплотить людей нашей страны, которые были счастливы — все, без исключения, — он сумел объединить мир. Он много сделал для улучшения репутации Советского Союза. Думаю, он понимал, что в этом состояла его миссия: демонстрировать миру первенство Советского Союза в космосе. И он был достоин этой миссии.
Говорил он очень хорошо. Я считаю, что то, что из всех космонавтов выбрали именно Гагарина, было гениальным решением. Простой, свой такой человек. И, вместе с тем, у него, конечно, был природный ум и природная интеллигентность, тактичность. Это ж надо, так уметь вести себя. Никакого раздражения. Ведь не каждый смог бы выдержать такое преклонение, выдержать такое внимание. Я потом была на других авиасалонах, куда приезжали наши космонавты. Они все герои, и, конечно, замечательные люди. Но не все они могли вести себя вот так ровно, как Гагарин. Мне кажется, что это у него был просто природный дар какой-то.
— Как вы считаете, космический успех СССР вызывал у французов гордость или ревность?
— Я думаю, что всё человечество испытывало чувство гордости. Гагарин принадлежал человечеству. Вот почему его везде встречали с такой любовью. Весь мир знал, что Гагарин — советский человек. Сам он тоже всегда это подчёркивал. Французы в целом любят русских и всегда любили. Благодаря Гагарину и его полёту наша страна, СССР, вызывала ещё больший интерес. А мы гордились, кричали об этом на улицах и писали на плакатах: «Мы — в космосе!», «Космос — наш!»
— Рассказывают, что он улыбался, даже когда сердился. Любые эмоции у него сразу переходили в улыбку. А каково было работать с ним? Иногда ведь улыбчивый человек может быть очень жёстким в работе.
— Меня позвали помочь с переводом для нашей администрации. Она располагалась в брезентовой палатке, внутри которой стояли стол, стулья были расставлены. Там принимали французов... И вот обращаются к нам: «Девочки, сейчас надо будет перевести Гагарина, придут французы». Мы говорим: «Гагарин? Не будем, не будем переводить». И вдруг открывается палатка, выходит Гагарин: «Девчонки, а почему вы меня не хотите переводить?» Мы не думали, что он нас слышит. А мы от робости так реагировали, от волнения, что с самим Гагариным придётся работать. Мы объяснили ему: «Нет, вы же сейчас будете говорить про космос, про невесомость, про ракету-носителя — мы эти слова не знаем». А он говорит: «Да какой космос! Придут французы — я им самовар буду вручать, мир и дружба». Перевели, конечно. У него было какое-то недоумение, но это с улыбкой всё, как-то доброжелательно... По-моему, он был очень умным человеком. И понимал так, как себя вести с такими дурочками, какими мы тогда были.
Были ещё встречи с французскими делегациями. Это были обычные разговоры: о дружбе, сотрудничестве, а также слова восторга. Он держал себя очень просто, на равных с окружающими. Он был очень сдержанным, конечно, человеком, но приветливым.
— Перед нашей встречей я изучила газеты той эпохи. Я была уверена, начиная листать газеты, что увижу передовицы с фотографиями Гагарина в Париже, восторженных французов и т.д. Так и было. Но во французских изданиях. В то время, как в наших — скупые сообщения ТАСС. Но самые подробные статьи были, конечно, у «L'Humanité» — газеты французских коммунистов. Вот там были как раз полосы, как я их себе представляла. Почему у нас было так, как вы думаете?
— Мне кажется, что не принято было в официальной прессе помещать какие-то сведения о поведении, о личной жизни. Мы поэтому и доверяли нашей прессе, что были строгие, сухие сообщения. А подробностей особенно не было никаких.
Но Гагарин, конечно, молодец. Когда я наблюдала за ним, то видела, насколько он был человеком с юмором. Была ещё одна встреча с французами, в этой самой палатке. Он выходит оттуда, французы сразу набросились на него, чтобы он дал им автограф. И он говорит какой-то француженке: «Ух, ты, какая. Ну, да, ладно, давай я тебе подпишу». А я ему говорю: «Юрий Алексеевич, вы осторожней, потому что многие французы понимают русский язык». Он попросил меня помочь. Мы уселись за столик, оставшийся после приёма, там же был его друг Гарнаев. Он, кстати, погиб на следующий год, разбился на вертолёте во Франции. У них были пожары на юге страны, и они пригласили нашу команду на вертолёте для тушения пожаров, как раз после этого самого авиасалона. И они погибли, в пожаре, в том числе и Гарнаев. А он был очень интересный человек. Дневники писал, стихи, и судьба у него была очень трагическая... И вот, в палатке сидит Гагарин, Гарнаев и дипломат из нашего посольства. Поскольку французы все набросились, то Гагарин попросил меня помочь ему выбирать по очереди из желающих и приглашать к нему за автографом. И он всё время подшучивал.
Вокруг, конечно, огромное количество журналистов, фотографов. И тут подбегает француз с Polaroid. Фотографирует нас и тут же отдаёт Гагарину снимок. Дипломат достаёт деньги и оплачивает фото. Потому что этот фотограф так зарабатывает там. А Гагарин и говорит: «Давай Светлане подарим эту фотографию». И подписал: «Светлане, моей помощнице». Это моя самая большая реликвия, такое воспоминание...
Было очень много народа, и все стали снимать. А я, конечно, разинув рот, смотрела на Гагарина и подсовывала ему на подпись какие-то фотографии. И вдруг кто-то крикнул: «Света в историю пошла»... На улице Горького тогда, сейчас на Тверской, в здании «Известий» были «Окна ТАСС». И на следующий день там вывесили огромную фотографию, а на ней мы: сидит Гагарин, Гарнаев, французы кругом, и я там, рядом с Гагариным. Моя подруга позвонила маме: «Слушайте, Светка сидит с Гагариным прямо в Париже».
Мама помчалась тут же на улицу Горького смотреть. Рассказывала, что дождь был страшный. И я получила потом выговор от мамы: «Как же так, ты в Париже, рядом с Гагариным, сидишь в ситцевом платье. У тебя же были хорошие платья с собой. Что ж ты в ситцевом?!» Я объяснила: «Мама, это же аэродром. Мы целый день, с утра до ночи, на поле. Там ветер, дождь, солнце». А она своё: «Почему ты в ситцевом платье рядом с Гагариным?!»
— Как вы впервые услышали о Гагарине?
— Очень яркое впечатление от того дня, когда первый человек полетел в космос. Это было всенародное ликование! Я думаю, мне повезло, что в моей долгой жизни было два таких события: 9 мая 1945 года и 12 апреля 1961-го. У вас таких не было.
Это было такое единение всего народа, единодушие, все одновременно были счастливы. И готовы были обниматься, и кричали: «Мы в космосе!» И все улыбались, все поздравляли друг друга.
Так же как 9 мая в 1945-м. Я тогда в первом классе училась. Было довольно холодно в тот день, но все ходили такие счастливые. Замотанные в платках каких-то, но все радостные. И этот салют 9 мая. Соседи сказали, будет необыкновенный салют, что будет много залпов, и салют будет такой силы, что нужно открыть окна, иначе вылетят стёкла. Это наивно, конечно, было. Мы жили недалеко от Красной площади, на Маросейке. Папа — на фронте. А мы с мамой пошли на Красную площадь, смотреть салют Победы. И мама все время наклонялась и говорила: «Открой рот, а то барабанные перепонки лопнут. Такой сильный будет салют». Это было счастье: 9 мая и 12 апреля. Очень много народу было. Все любили друг друга, все были счастливы. Мне повезло в жизни пережить таких два грандиозных события.
