«Сноб» публикует фрагмент из дистопии Лени Зумас, вышедшей в издательстве «Дом историй» в переводе Дарьи Кальницкой. Маленький американский городок, четыре героини в мире, где права эмбрионов ценятся выше прав самих женщин. Кто-то мечтает о ребенке, кто-то напротив, страдает от нежелательной беременности, а кто-то — от новой охоты на ведьм, начатой в стране.
На дороге между городом и домом есть длинный, огибающий скалу участок: вверх, потом вниз, потом снова вверх.
На самом крутом повороте стоит ужасно хлипкое ограждение, и жена стискивает зубы.
Что, если совсем отпустить руки?
Машина спрыгнет на верхушки прибрежных сосен, заскользит вниз, оставляя за собой полосу изломанных веток, раз ударится о скалу, наберет скорость, пролетит мимо камней прямо в воду, рухнет на дно, на веки вечные и…
После поворота она разжимает зубы.
Почти дома.
Уже второй раз за неделю она это представила.
Сейчас выгрузит покупки, а потом пару минут посидит в одиночестве наверху. Не умрут, если чуточку посмотрят телевизор.
Зачем она купила фермерскую говядину? Мясо коровы, которую откармливали только травой. Лишние двенадцать долларов за килограмм.
Уже второй раз за неделю.
Говорят, если корова питалась травой, то жиры в мясе полезнее.
А может, все так делают. Может, все такое представляют. Ну, не дважды в неделю, но…
Маленькая зверушка с трудом ползет через дорогу. Вся черная.
Опоссум? Дикобраз? Хочет перебраться на ту сторону.
Может, даже нормально для здоровья такое представлять время от времени.
Они подъезжают ближе: зверушка черная, обожженная, как головешка.
И дрожит.
Ей уже не жить, но она все равно ползет. Как она так обожглась? Кто ее обжег?
― Ты нас угробишь! ― вопят с заднего сиденья.
― Не угроблю, ― отвечает жена. Нога надежно лежит на педали тормоза. Пока нога на тормозе, они не разобьются.
Кто обжег зверушку?
Она дрожит, у нее судороги, ей уже не жить. Мех выгорел начисто. Шкура черная, обгорелая.
«Кто тебя сжег?»
Они подъезжают еще ближе: это черный пластиковый пакет.
Но перед глазами жены все стоит дрожащая обгоревшая зверушка, которой уже не жить, но которая все равно ползет через дорогу.
Вот они и дома: отстегнуть ремни, вытащить из кресел, поднять, отволочь, поставить.
Распаковать, убрать.
Открыть сырные косички.
Раздать сырные косички.
Посадить Бекс и Джона смотреть условно нормальный мультик.
Жена поднимается наверх, закрывает за собой дверь швейной. Скрестив ноги, садится на кровать. Неотрывно смотрит на обшарпанную белую стену.
Ее малыши визжат и хохочут. Шумят и топочут, куролесят и чудесят, мутузят друг друга кулачками и пятками на облысевшем ковре.
Они ее дети, но она никак не может очутиться у них внутри.
А они не могут залезть обратно внутрь нее.
Машут кулаками ― у Бекс кулаки больше, зато Джон храбрый.
Почему они назвали его Джоном? В ее семье нет ни одного Джона, имя почти такое же скучное, как у самой жены.
― А я буду звать маленького Ярньи, ― как-то сказала Бекс.
Джон храбрый или глуповатый? Сестра лупит его, а он радостно уворачивается. Жена не говорит им: «А ну-ка, не драться», потому что ей не надо, чтобы они прекратили, ей надо, чтобы они выдохлись.
Вспомнила, почему Джон: потому что такое имя всякий сможет выговорить и написать. Потому что его отец ненавидит, когда его собственное имя коверкают на английский манер. Бесконечные ошибки во всяких казенных местах. Иногда они зовут Джона Джон-вояж, а Ро называет его Плинием Младшим.
За последний час дети:
Чудесили и куролесили.
Доели остатки попкорна с лимонным йогуртом.
Спросили жену, можно ли еще посмотреть телевизор.
Услышали в ответ: «Нет».
Бурыжили и фурыжили.
Уронили торшер.
Потеряли ресничку.
Спросили жену, почему у нее попа улетела в космос.
Бумкали и думкали.
Спросили жену, что на ужин.
Услышали в ответ: «Спагетти».
Спросили жену, какой соус подходит для попа-пасты.
Мясо откормленной травой коровы истекает кровью в пластиковом мешке. Интересно, пластиковый мешок сводит на нет полезные свойства свежей травы? Не стоит дорогую говядину пускать на спагетти. Замариновать?
В холодильнике есть миска с остатками соуса…
― Вынь палец из его носа.
― Но ему нравится, ― отвечает Бекс.
И брокколи. Булочки из замороженного теста очень вкусные, но не есть же булку с макаронами.
На кухне в ящике под дорожными картами лежит шоколадка с морской солью и миндалем, пожалуйста, пусть она будет там, пожалуйста.
― Тебе нравится, когда сестра сует тебе палец в нос?
Джон с улыбкой уворачивается и кивает.
― Когда уже этот мудацкий ужин?
― Что?
Бекс понимает, что проштрафилась, и корчит хитрую рожицу.
― В смысле дурацкий.
― Но сказала-то ты другое. Ты хоть знаешь вообще, что это значит?
― Плохое слово.
― Это Мэтти так говорила?
― М-м-м…
Как именно соврет ― будет выгораживать или спихнет вину?
― Может, и говорила, ― уныло отвечает Бекс.
Бекс обожает Мэтти: Мэтти добрая, гораздо лучше противной миссис Костелло. Когда Бекс врет, то становится похожа на своего отца. Эти глубоко посаженные глаза когда-то казались жене красивыми, но своей девочке она бы такие не пожелала. У Бекс скоро появятся вокруг них темные круги.
Кому какое дело до внешности, если девчонка счастлива?
Да всем есть дело.
― Что до твоего вопроса, то ужин будет тогда, когда я захочу, ― говорит жена.
― А когда ты захочешь?
― Не знаю. Может, вообще сегодня ужинать не будем.
Шоколадка. С морской солью. И миндалем.
Бекс снова корчит рожицу, но уже совсем не лукавую.
Жена становится на колени на ковер и прижимает детей к себе, тискает, обнимает.
― Ладно, гномики вы мои. Не волнуйтесь, конечно, ужин будет. Я пошутила.
― Иногда шутки у тебя дурацкие.
― Бывает. Простите. Вот вам предсказание: ужин будет ровно в четверть седьмого по тихоокеанскому времени. А есть мы будем спагетти с томатным соусом и брокколи. Вы сегодня какие гномики ― какое у вас волшебство?
― Я водяной гномик, ― говорит Джон.
― А я лесной, ― говорит Бекс.
Сегодняшний день в календаре на кухонной стене помечен маленькой буквой «п». П ― попросить.
Снова попросить.
Жена смотрит в эркерное окно, краска на раме вся облупилась, наверное, в ней содержится свинец (она постоянно забывает записать детей на анализ). Муж трусит по дорожке к дому, ноги у него короткие, джинсы слишком узкие, он для них староват. Дидье до ужаса боится старомодных штанов с высокой талией, «папочкиных джинсов», поэтому одевается так, будто ему все еще девятнадцать. По бедру колотит сумка-портфель.
― Папа дома, ― кричит жена.
Дети бросаются навстречу. Именно этот момент она раньше так любила воображать: муж возвращается с работы, дети его встречают, идеальный момент ― ни прошлого, ни будущего, неважно, откуда он пришел, что случится после, только радость встречи, «папа, это ты».
― Фи-фо-фу, je sens le sang* двоих квебекско-американских детишек! ― гномики карабкаются прямо на него. ― Ладно, ладно, слезайте давайте, ― но ему нравится, что Джон висит у него через плечо, а Бекс потрошит сумку в поисках купленных в автомате гостинцев.
Как ее отец, она любит соленое. Неужели дочка во всем пошла в него? А что у нее от жены?
Нос. Слава богу, отцовский нос ей не достался.
*Чую кровь (фр.)
