Был ли Александр III Миротворцем?

От критики к апологетике

Царь Александр III, как известно, остался в истории под прозвищем Миротворец. Им он обязан отсутствием войн на протяжении всего тринадцатилетия своего правления. Локальные пограничные конфликты вдали от Европы, вроде афганского в 1885-м – не в счёт.


Вообще, надо сказать, что где-то с 1990-х на смену бытовавшей в СССР уничижительной характеристике императора пришла чуть ли не восторженная.

Отсюда популярность приписываемых Александру III фраз, наподобие:


Или:


Ещё любят про вилку вспоминать, якобы завязанную узлом и брошенную монархом сидевшему рядом с ним на одном из приёмов австрийскому посланнику, вздумавшему угрожать России и намекнувшему на мобилизацию двух-трёх корпусов.

Помимо вилки ошарашенный дипломат будто бы удостоился:


Однако мирные годы царствования вовсе не заслуга Александра III, а следствие сложившейся, ещё ранее его восхождения на трон, политической конъюнктуры в Европе, в рамках которой, начиная от Берлинского конгресса и до Первой мировой, вооружённые конфликты на континенте между ведущими державами были фактически исключены.

Единственное, накалил обстановку в Европе Боснийский кризис 1908 г., но о нём стоит поговорить отдельно; покамест замечу, что несколько опрометчиво отверждение, будто он едва не привёл к большой войне на континенте.

Причиной же сравнительно долгого для Европы мира стал расклад сил, оформившийся в результате четырёх войн второй половины XIX в.

Четыре войны как пролог к долгому миру

Первая: Франко-австрийская 1859-го, чаще именуемая Франко-австро-итальянской, что, строго говоря, некорректно, поскольку Итальянское королевство появилось на карте спустя два года.

Тогда же на стороне провозглашённой в 1852-м Наполеоном III Второй империи выступило Сардинское королевство, включавшее в себя помимо одноимённого острова также расположенный на северо-западе Апеннин Пьемонт.

Решающее сражение произошло при Мадженте. Австрийцы, во многом из-за неизжитого местничества при назначении на высшие командные должности и вследствие нежелания императора Франца Иосифа снимать войска с русской границы (хотя Александр II и не помышлял о вторжении), потерпели поражение.

В результате Сардиния оказалась в шаге от объединения Италии под своей эгидой, чего, в свою очередь, не очень желал Наполеон III, но, забрав себе Ниццу и Савойю, нехотя смирился. В отличие от Вены, решившей в 1860-м разгромить сардинцев.

Но тут уже вмешался Александр II, намекнув австрийскому собрату, что не допустит вторжения его войск в Пьемонт. Воевать на два фронта Франц Иосиф был не готов (он, кстати, не собирался с нами воевать и в Крымскую, вопреки расхожему мнению) и потому отступил.

Так не в последнюю очередь благодаря России в 1861-м на карте появилось Итальянское королевство. Впрочем, Австрия сохранила за собой Венецию, из-за чего итальянцы считали объединение не полным и приняли предложение О. Бисмарка вступить в направленный против Вены союз с Берлином.


Австро-итало-прусская война 1866 г. стала, если оставить за скобками Австро-датско-прусскую 1864-го, существенно не повлиявшую на расстановку сил в Европе, вторым значимым событием в рассматриваемый период.

Исход кампании решило сражение при Кенигграце, продемонстрировавшее военный гений Г. Мольтке Старшего – к слову, не только германского, но и российского фельдмаршала, – равно как и впервые в Генеральных штабах ведущих европейских государств смогли оценить значение железных дорог при оперативном развертывании войск, в чём пруссаки существенно опередили противника.

Однако итальянцам в войне не сопутствовала удача, их армия потерпела поражение в битве при Кустоце. Венецию Франц Иосиф вынужден был всё-таки уступить, но Наполеону III, милостиво передавшему её Виктору Эммануилу II. При этом французы сохранили за собой Рим.

Главным же итогом войны стала ликвидация патронируемого Веной Германского союза, свидетельствовавшая об утрате Австрией доминирования в Центральной Европе. Бисмарк уверенно, и при благожелательном нейтралитете тяготившейся Парижским мирным договором от 1856 г. России, шёл к объедению Германии железом и кровью. На пути стояла Франция.

Повод к войне нашёл сам Наполеон III, возмутившийся немецким претендентом на испанский престол и ставший жертвой фантома испано-прусского союза.

Однако давно уже являвший собой тень былого могущества южный сосед опасности не представлял, а в случае вооружённого конфликта пруссаки слабой испанской армии помочь не могли, в силу господства на море французского флота – следующего по численности и техническому оснащению после английского.

Париж ввязался в войну, переоценив свои силы. В результате Мец и Седан подвели черту под великодержавными устремлениями Франции в Европе. Отныне самостоятельные и рассчитанные на успех военные действия она могла вести только в колониях. Собственно, нынешний облик Франции и сложился на руинах поверженной империи.


Понимая, что созданная взамен неё в 1870 г. Третья республика не смирится с потерей богатых углём Эльзаса и Лотарингии и рано или поздно попытается взять реванш, Бисмарк решил добить её. На дворе стоял 1875-й, и французы ещё не восстановили свой военный потенциал, хотя трудились над этим не покладая рук.

Но тут уже, как в истории с антисардинскими планами Австрии, снова вмешалась Россия, пять лет назад благожелательно отнёсшаяся к разгрому Наполеона III, как гаранта Парижского договора.

Его аннулирования в 1870-м Россия и добилась посредством ноты А. М. Горчакова. Формальным поводом стало неоднократное нарушение статей самими подписантами; по сути же Петербург воспользовался исчезновением с карты Французской империи. Выиграли от разгрома Наполеона III и итальянцы: французские войска покинули Рим.

Провозглашение Второго рейха 18 января 1871 г. в Зеркальном зале Версальского дворца и последующее восстановление Франции в облике Третьей республики, но уже без угрожающих интересам России геополитических амбиций, устанавливало выгодный последней баланс сил в Европе и отчасти нивелировало роль на континенте Великобритании, с которой у Петербурга сложились напряжённые отношения, во многом из-за столкновения интересов в Центральной Азии.


В случае же повторного разгрома французских войск происходило чрезмерное усиление Германии, при ещё большем снижении политического веса Австрии, и без того незначительного Италии и минимизации – Франции. Подобный дисбаланс в пользу Второго рейха не устраивал ни Россию, ни Великобританию.

И Александр II, при одобрении Лондона, дал недвусмысленно понять Вильгельму I, что не допустит новой кампании против Франции. Берлин уступил. Другой вопрос – собирались ли немцы и в самом деле воевать? Во всяком случае, в своих мемуарах Бисмарк отрицает наличие у Берлина подобных планов, но делает это постфактум и уже в отставке, поэтому к его рассуждениям нужно относиться с известной долей осторожности.

Отныне же главной задачей канцлера стало воспрепятствование дипломатическими методами сближению Парижа и Петербурга, равно как и Парижа и Вены. Но, ещё раз подчеркну, после 1875 г. делать это Бисмарк собирался исключительно мирным путём, в частности, успокаивая Россию касательно её озабоченности перспективами германских амбиций на Балканах. Это его знаменитое:


Лондону Бисмарк также демонстрировал ненамерение ущемлять британские интересы на континенте, при этом опасался сближения России и Англии, несмотря на существенные между ними противоречия.

Но в Елисейском дворце не успокоились. Франции нужны были гарантии ненападения со стороны немцев. Британия их предоставить не могла – по причине слабости сухопутий армии, небольшой и предназначенной для войн в колониях; и в силу проводившейся тогда политики «Блестящей изоляции».

С Австрией отношения были традиционно сложные. Хотя, повторю, Бисмарк принимал во внимание возможность сближения Парижа и Вены, направленное против Берлина, и старался не допустить этого.

Однако в Елисейском дворце больше желали себя видеть гостями в Зимнем, нежели в Шенбрунне (резиденции австрийских императоров). Многим тогда казалось: сама география, при наличии франко-русского союза, нивелировала агрессивные замыслы Германии в самом их зародыше.

Видимая сложность для Парижа заключалась в оформившемся к тому времени Союзе трёх императоров: Александра II, Франца Иосифа и Вильгельма I.

Любопытно, что согласно тексту подписанного первыми двумя (Вильгельм I присоединится к договору чуть позже) в Шенбрунне 25 мая 1873 документа, цель императоров сводилась не к предотвращению европейской войны, а к отдалению её возможности.

То есть в ведущих европейских столицах не питали иллюзий по поводу реальности, в перспективе, вооружённого конфликта. Другое дело: вряд ли кто-то мог представить его длительность, колоссальные масштабы и разрушительный характер.

В Генеральных штабах ведущих держав мыслили грядущую войну в рамках краткосрочных кампаний, по примеру упомянутых выше. Политикам же, тому же Бисмарку, в рассматриваемый нами период она виделась делом отделённого будущего.

Подписанный же в Шенбрунне документ в каком-то смысле представлял рудимент прошлого, поскольку был выдержан в устаревшем духе Священного союза, основанном на защите принципа легитимности монархий и консервативных ценностей.

Но к тому времени положение первых представлялось незыблемым, а революционный пар казался выпущенным на баррикадах европейских столиц ещё в середине века. Разгром Парижской коммуны, думалось тогда многим, исключал возрождение радикализма в ближайшие десятилетия.

Впрочем, Бисмарк рассматривал Союз как средство, направленное против сближения окружающих Германию государств, прежде всего Франции и России. И попытался продемонстрировать его политическую состоятельность в 1876 г., когда болгары подняли антиосманское восстание, крайне жёстко подавленное Стамбулом.

Понимая, что Россия может вмешаться, особенно учитывая популярность в её обществе панславистских идей (Бисмарк видел в них основу экспансионистской политики Александра II), канцлер инициировал выступление императоров с «Берлинским меморандумом» 1876 г., в котором содержался призыв к Порте провести реформы на Балканах, причём без посягательств на её территориальную целостность.

Посредством этого документа Берлин проявлял не заботу о южных славянах, а стремился предотвратить вооружённый конфликт России и Австрии, ибо последняя не собиралась безучастно взирать на усиление позиций Петербурга в регионе, который считала сферой своего влияния. Причём обе стороны апеллировали к Германии, стремившейся сохранить ровные отношения и с Веной, и с Петербургом.

Меморандум встретил понимание у Парижа и Рима, но напугал Лондон. Ему всё мерещился призрак установления контроля России над проливами, с последующим её выходом в Восточное Средиземноморье и угрозой британским интересам в Египте.

Внешняя политика Петербурга Лондону представлялась в виде двух огромных клешней: одна тянулась к Бухарскому эмирату и Кокандскому, с Хивинским, ханствам; другая – к проливам. И обе – по направлению к британским владениям.

Почувствовав поддержку со стороны Англии, Порта отклонила изложенные в меморандуме требования.

Мирные пути решения проблемы были исчерпаны, и русская армия форсировала Дунай, при нейтралитете Австрии, за который ей, в рамках Рейхштадтского соглашения от 1876 г. были обещаны Босния и Герцеговина. Так началась четвёртая война – последняя в череде оказавших влияние на политический облик Европы и расстановку сил в ней, сохранявшейся вплоть до Первой мировой.

Как известно, несмотря на просчёты не блиставшего полководческим талантом царского брата (потому и назначенного главкомом; по той же, родственной, причине тридцать семь лет спустя возглавит армию его полный тёзка) Николая Николаевича Старшего, война завершилась Сан-Стефанским миром, пересмотренным на Берлинском конгрессе.

Берлинский конгресс: все против России?

У нас бытует негативная оценка последнего, вследствие якобы изоляции России.

Но это упрощённое видение. Ибо уже в рамках упомянутого Рейхштадтского соглашения Австрия выступала против автономии Болгарии, а на самом конгрессе Россия недвусмысленно требовала безоговорочной поддержки со стоны Германии, причём местами в довольно жёсткой тональности, отражённой в одном из писем Александра II Вильгельму I.

Кроме того, понимание неизбежного, рано или поздно, дележа наследия Порты существовало уже на Венском конгрессе, и стороны договорились разрезать балканский пирог совместно. Петербург же попытался это сделать в одностороннем порядке.

За месяц же до конгресса российский посол в Англии граф П. А. Шувалов и министр иностранных дел Соединенного королевства маркиз Р. Солсбери пописали в Лондоне договор, по сути отменявший статьи Сан-Стефанского мира, что только нашло своё подтверждение в Берлине.


Но, главное, никто из участников конгресса не собирался воевать. И как Наполеон III стал жертвой необоснованных страхов перед призраком испано-прусского союза, так и Александр II испугался несуществующего фантома новой Восточной (Крымской) войны.

От кого исходила военная угроза России? От слабой тогда ещё Франции, только в России и видевшей гаранта собственной безопасности? Германии? Но она пыталась отстаивать свои интересы строго дипломатическим путём и делала всё для нивелирования противоречий Австрии и России, стремясь сохранять в целом дружественные отношения с обоими.

Да и Францу Иосифу хватало внутренних проблем и ему было не до войны. Англия? Так в Лондоне Солсбери и Шувалов обо всём договорились. Наконец, какую угрозу представлял для России флот её величества?

Другое дело, что, да, в целом российская дипломатия оказалась не на высоте. Ибо могла сыграть на жёсткой критике поддерживавшего Порту английского премьера Б. Дизраэли, со стороны британского общественного мнения, включая его главного соперника и лидера оппозиции – У. Гладстона; в большей степени привлечь на свою сторону Францию и Италию, опять же сыграв на противоречиях последней с Австрией.

Ведь как в России были сильны панславистские настроения, так и в Италии популярны идеи ирредентизма, то есть объединения всех населённых итальянцами земель. А часть из них находилась под австрийским владычеством – Триест в частности.

Однако, несмотря на амбиции и споры, никто из ведущих держав не был готов к большой войне и не стремился к ней. Так что мирные годы России – вовсе не заслуга Александра III и его дипломатии.