То, что случилось не так давно, в марте, и о чем поведал старинный и хороший приятель, показалось настолько выбивающимся из шаблонного восприятия подобного в массовом сознании большинства людей, да и в моем собственном тоже, что захотелось рассказать о произошедшем и поделиться размышлениями на сей счет.
При достижении определенного возраста, когда большая часть жизни уже позади, способность удивляться во многом утрачивается и подменяется расчетливым анализом и критическим отношением к явлениям и предметам.
Однако, как оказалось, жизнь мудрее и непостижимее наших оценок, ожиданий, предпочтений и представлений. Оказалось, что крепко укоренившиеся стереотипы восприятия тех или иных, порой, стандартных и вполне житейских событий, тех или иных ординарных обстоятельств являются не просто ошибочными в трактовке, а глубоким заблуждением в понимании.
И подобные заблуждения очень сильно искажают правду бытия, превращая частное – пусть и частое – в ошибочное общее.
Возможно, многим покажется слишком преувеличенным значение того, о чем поведал мне друг. Да, человек субъективен в оценках происходящего и эта субъективность у каждого своя. Да, мое отношение к тому, о чем будет рассказано ниже, для многих увидится полемичным и неоднозначным. Однако, уважая все мнения, останусь при своем: никого не переубеждая, ни с кем не споря и никому ничего не навязывая – просто расскажу, как было.
Я старый севастополец, рожденный в СССР. Мое поколение знало совсем другой город и играло в «войнушку» настоящим оружием.
Гробы с покойниками тогда носили на руках под похоронные марши, погребали на городском кладбище в Загородной балке, которая давно уже не за городом, а в центре. Понятно, что жители и дух советской военно-морской базы флота были не только весьма патриотичны, но и не менее атеистичны по всей совокупности присутствующей в советском обществе коммунистической идеологии, не допускающей наличие Бога, как на небе, так и в душах людей.
Никогда не закрывавшийся храм Всех-Святых расположен в городе на территории старого кладбища, которое сейчас закрыто и находится на ул. Пожарова.
Но в советское время ежегодно, например, на Пасху двойные кордоны милиции, комсомольских активистов и дружинников окружали по всему периметру весь кладбищенский забор, а оказаться в храме могли лишь древние старики с малолетними отпрысками своих детей. Бабушки тайно от отцов крестили их, иногда столь же прикровенно причащали по иным большим праздникам.
По достижении пионерами отроческих лет, опыт духовного общения и церковного просвещения для детей прекращался под угрозой стать изгоем общества.
Помню, как уже в далекие 70-е, при обучении на последнем курсе радиотехнического факультета в севастопольском Приборостроительном институте, на комсомольском собрании «потока» разбирали «вопиющее» дело парня из параллельной группы, на которого поступила информации, что он где-то в деревне под Москвой принял обряд Крещения.
Итог собрания – исключение его из комсомола, недопуск к сдаче зачета по предмету «Научный коммунизм». Что, в свою очередь, автоматически определяло и недопуск к защите диплома по специальности, означало получение им по окончании вуза не «корочки» инженера, а справки о прослушанных в течение пяти лет лекций по «радиотехническим дисциплинам».
Помню свои ощущения тогда и они были не на стороне парня, мягко говоря… Мол, поделом ему… Но пути Господни неисповедимы, а с годами мое отношение к вере и церкви изменились кардинально еще во времена СССР. Вспоминая, затем, ту свою «оголтелость» по отношению к поступку парня – становилось стыдно и неприятно на душе.
Не сказать, что я стал воцерковленным человеком, но более терпимым и внимательным к особому миру церковной среды, корпоративность которой, впрочем, всегда была очень закрытой и обособленной. Со своей спецификой и пришедшими из глубины веков строгими правилами и порядками.
Как и в любой закрытой корпоративной среде, тут встречались разные люди, со своими особенностями, талантами и недостатками.
После развала СССР положение Церкви и ее место в общественной жизни современной России стало разительно отличаться от того советского времени, когда иметь отношение к этому институту влияния на умы и души было чревато утратой всех льгот, предоставляемых социалистическим государством своим гражданам.
В некоторых случаях адепты церковной среды вообще рисковали оказаться в местах не столь отдаленных за одну лишь принадлежность к тому месту, где о Боге говорили высоко и серьезно.
Но в 1991 году все в одночасье, словно, перевернулось. И, как оказалось, в каждом отдельном случае не всегда в лучшую сторону: что в среде светской, что в среде церковной. На моих глазах с православным духовенством совершилась метаморфоза.
В основном она коснулась того их состояния, что в Церкви зовется мамоной. И эта перемена, надо признать, не сделала чести некоторым нашим батюшкам. Впрочем, были и остаются такие, кто избег соблазна. Вся штука в том, что в советские времена храмовая наличность строго контролировалась старостой и его бухгалтером. Они были ставленниками городского уполномоченного по делам религии при горисполкоме. Как правило, это был лютый богоборец, призванием которого было делать жизнь духовенства невыносимой во всех ее проявлениях.
Священник был тогда наемным лицом, которого староста мог принять на работу (службу). Этот принцип трудоустройства касался всего штата любого храма, включая и регента с его певчими, а также сторожей и уборщиц.
Каждому полагался должностной оклад, размер которого, опять же, зависел непосредственно от прихоти старост. Единственным независимым источником дохода тогдашних пастырей были требы, т.е. те священнодействия, о которых их частным образом просили «заказчики» в лице людей верующих непосредственно и до которых староста по этой причине не имел возможности дотянуться.
Это, в частности, ряд чинопоследовний, просящих о помощи свыше: молитвы о живых, об усопших, освящение предметов и пищи, панихиды и отпевания, и прочее... Если же батюшка по какой-то причине (в том числе и по причине исполнения треб «мимо кассы старосты») вдруг переставал нравиться своему «работодателю», он мог спокойно лишиться места и быть переведенным в другой приход.
Причины легко находились и согласовывались с исполкомовским уполномоченным.
Но времена изменились, наступали «оголтелые 90-е». Компартия перестала быть правящей силой государства, исчез и институт должностных борцов с религией. Настоятели храмов получили, наконец, безраздельный доступ к «церковной кружке», то есть к управлению финансами своих храмов.
Многие, войдя во вкус, превратили приходы в своеобразные ЧП и ЗАО, что дало возможность резко улучшить личные благосостояния. Именно тогда Церковь подставилась под огонь критики со стороны многих, как воцерковленных, так и совершенно далеких от Церкви людей.
Увы, Церковь сама дала повод подвергнуться подобной и, снова, увы, местами – вполне заслуженной критике. Истоки слабости и тяги к комфортному житию (стоит вспомнить, например, дорогие машины) у некоторой части духовенства берут исток в древней склонности человеческой натуры к стяжанию.
Власть мамоны велика и редкие души могут ей противостоять. В Церкви совершенно открыто стали брать деньги. И что самое удручающее – порой по прейскуранту! Словно забыв слова Спасителя: «Итак, не заботьтесь и не спрашивайте: что мы будем есть, пить или что станем надевать?».
Так что вопрос этот, с одной стороны, весьма деликатен для самих священнослужителей, но и, с другой стороны, весьма «чувствителен» для общества в целом. Что отражается иногда в некоторых резких оценках в отношении уже всей Церкви, а не отдельных ее представителей. Происходит то самое обобщение частного в системное целое. И, как оказывается, ошибочно!
Но пора окончить эту прелюдию к моему короткому пересказу дальнейшего и призвать читателя удивиться вместе со мной в свете сказанного выше.
Отец моего товарища, проживающий вместе с ним (а живут они в районе Камышовой бухты), и глубоко верующий девяностолетний старец, упав, безнадежно повредила ногу – перелом шейки бедра… Состояние его после травмы стало стремительно ухудшаться. Стало понятно, что встать с одра болезни ему уже не удастся и надо готовиться к переходу в вечность.
Будучи человеком православным и прекрасно отдавая себе отчет в складывающейся ситуации, болящий старец знал, что потребно в подобных случаях. Исповедь, причастие и соборование – вот единственные «лекарства», приготовляющие бессмертную душу к новой реальности.
По учению Церкви совершить все перечисленные действа может только лицо, облеченное древним таинственным правом и властью. Православное духовенство наделено такими полномочиями. Товарищ мой, довольно скептически относящийся к «попам» и «опиуму для народа», но по просьбе отца пригласил через знакомых священника в свой дом. И вот что, со слов моего друга, не доверять которому у меня нет никаких оснований, произошло далее…
Священник оказался молодым еще человеком, лет до 30-и… Что сразу поразило моего товарища, так это то, что батюшка был облачен в духовное платье, в котором он, как оказалось, вне храма находится всегда! Что разительно выделяло его на фоне большинства современных батюшек отношением к своей «спецодежде» подобно отношению, скажем, врача, к больничному халату: окончил приём или операцию, снял его, и твоя принадлежность к «профессии» уже никому не видна.
А ведь эта малая деталь, но очень характерная: батюшка в облачении подчеркивает и указывает этим облачением, что, как пастырь, он без промедления готов послужить ближнему. Пришел батюшка пешком и ушел пешком – никакого «обязательного такси» не было. Все попытки моего товарища еще во время предварительного разговора с батюшкой по телефону об уточнении времени его визита к нему в дом и вызова для этого такси, были священником твердо отклонены.
Соборование предусматривает значительный объем певческого и речевого (псалмодического) материала. Как рассказывал мой друг, из-за закрытых дверей спальни, где находился тяжело травмированный отец, доносились глухие возгласы молитвословий, кратких песнопений и искаженное преградой стены чтение.
Пока их преподобие совершал положенное, товарищ с домочадцами мучительно соображали, какая сумма оплаты не обидит батюшку. А то, что платить надо – они нисколько не сомневались! Все так делают! И многие священники брать деньги совершенно не чураются. Наконец, пришли к более-менее единому мнению по сумме и стали дожидаться окончания требы.
Часа через полтора все было кончено. Слегка смущаясь, товарищ протянул батюшке деньги – мзду за совершенные труды. Но тот невозмутимо отказавшись, стал одеваться, готовясь уйти. В уговоры принять плату включились все родственники, находившиеся в том момент в квартире, особенно женщины, и с женской настойчивостью принялась упрашивать батюшку, но тот в своем отказе был непоколебим, как херсонесская скала. Все иные подношения – конфеты его детям и прочие варианты – также были отвергнуты. Переступая порог, батюшка изрек фразу, сразившую всех: «У своих не беру, а у чужих – тем более», склонил голову в поклоне и закрыл за собой дверь, опять же отказавшись от вызова и оплаты такси.
Вероятно, под «своими» он подразумевал действительно верующих людей, а под «чужими» таких, как многие из нас: не прихожан, а редких захожан в храм в праздном любопытстве и с немой душе. Но и позволяющих себе, что уж тут скрывать!.., высказывать много чего нелицеприятного в адрес Церкви и духовенства. Мол, «жируют» и «бездельничают». Ну и всякое такое…
На мой вопрос, а как же звали молодого священника, товарищ сокрушенно посетовал: «Не запомнил… Что-то из таких имен, что не совсем привычные: что-то типа Филогония, Иакинфа или Агафона. Да я не очень-то старался запомнить! Что уж тут…». На второй мой вопрос, а из какого храма был батюшка, товарищ, правда, уверенно ответил: «Из Херсонеса!».
После данного случая стало понятным, что в образе молодого священника, посетившего дом моего товарища, произошла встреча с давно устоявшимся принципом служения ЭТОГО досточтимого отца, а робкие и неловкие просьбы принять «материальную благодарность» были отвергнуты им вовсе не из соображений бывающего в таких случаях кокетства, а по давно устоявшейся и осознанной им аскетической позиции в отношениях с миром.
Вот так!
Осталось лишь развести руками и признать, что у Церкви есть такие служители, которые своей жизнью и потаенными деяниями следуют словам Спасителя Бога: «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая», Матфея. 6:3.
А.Ратников
