Внешне Александр Олешко кажется настоящим воплощением Артиста в том смысле, какое в это понятие вкладывает публика – элегантен, подтянут, слегка величав, со своей фирменной улыбкой. Насколько этот образ соответствует реальной действительности? Часто ли ему приходится улыбаться сквозь слёзы? И как сохранить себя в жестоком театральном мире? Об этом и о многом другом мы и поговорили с Александром Олешко. Рельсы счастья – Насколько сильно отличается настоящий Олешко от того образа, который привыкла видеть публика?
– У меня есть очень чёткое разделение: работа, дом, семья, но при этом я нигде себя не придумываю специально. Я не создал образ. Вы разговариваете сейчас не с образом, а с человеком.
А вообще очень часто так в профессии, к сожалению, действительно бывает – человек создаёт какой-то образ, и зрители отождествляют этот образ с человеком. А оказывается, что это две разные сущности.
– Хорошо, а вот этот ваш аристократизм, благодаря которому вы чертовски органично смотритесь во фраке и галстуке, вы впитали от своих великих педагогов и коллег – Владимира Этуша, Александра Ширвиндта – или это у вас наследственное? – Знаете, я не назвал бы это аристократизмом. Я бы назвал это опрятностью.
Я не помню Василия Семёновича Ланового не в белой накрахмаленной рубашке. Я не помню Этуша без белой рубахи и галстука. Он всегда был безупречно одет. И когда он входил в Щукинское училище или в театр – как будто красивый, прекрасный белый пароход вплывал.
И большие, великие артисты, у которых мне посчастливилось учиться, всегда говорили, что у мужчины, особенно актёра, должны быть чистые ботинки, чистые волосы, чистая рубашка, ну и желательно, чистые мысли, чистая душа. На том и стоим.
А в обычной жизни я хожу очень просто и даже, можно сказать, незаметно. Я иногда могу в одних и тех же брюках проходить полгода. Другое дело, что они у меня всегда чистые, ботинки начищенные, стрелочки наглаженные.
И в этом плане у меня был пример – Иосиф Давыдович Кобзон. Он приходил на концерт за четыре-пять номеров до своего выхода и не присаживался за кулисами, чтобы были стрелочки на брюках. Таким образом отделяется жизнь бытовая от жизни на сцене.
Сейчас мы, к великому сожалению, наблюдаем всё больше голых артистов на сцене. Мне ужасно хочется их всех одеть. Видимо, им больше нечем удивить зрителя, и они живут по принципу «не делом, так телом».
– Ваша фирменная улыбка создаёт ощущение, что вы человек крайне жизнерадостный. Где вы черпаете силы для этой жизнерадостности? И что на самом деле стоит за вашей улыбкой?
– Ну, у меня есть любимый артист, который мне очень понятен, дорог. Глядя на которого я как-то распрямляю плечи и живу с надеждой и верой. Этот артист меня не обманывает, не обманывает зрителей. Он, в общем, хороший артист, мне кажется. Этот артист – Александр Олешко. И глядя на него, я думаю: ну вот если он может оставаться в хорошем настроении, значит, и я могу.
– А часто ли вам приходится улыбаться сквозь слёзы? И что эти самые слёзы может у вас вызвать?
– Я думаю, что всем приходится улыбаться сквозь слёзы в разные моменты жизни. Но просто самое страшное – это быть неблагодарным за сам подарок, который мы все получили в жизни. Этот подарок – видеть, дышать, говорить, петь, любить, страдать, искать. Поэтому даже тогда, когда человеку бывает тяжело, он должен помнить, что у него есть жизнь. Это удивительное чудо. Кодекс чести – В своё время вы, озвучивая фильм про Никулина, отказались читать жёлтые подробности, которые были написаны в сценарии, сказали, что их не было в жизни. Вы тогда добились, чтобы их вырезали. Правда, на студию вас после этого звать перестали…
– Да, меня до сих пор туда не зовут.
– Часто ли вы проявляете подобную принципиальность? И часто ли вам приходится за неё расплачиваться?
– Да, да, бывает. Но вы знаете, я другого пути просто не вижу. Всё-таки мы частицы замысла. Мы под небом ходим. И я хочу, чтобы мне не было стыдно самому перед собой и перед всевышним.
Я бываю иногда очень даже резким. Хотя я вспоминаю папу. Он был крупным начальником – главным инженером большого предприятия союзного значения. И у него в кабинете был сувенир – деревянный пенёчек с втыкающимся в него маленьким топориком.
Он мне его подарил, и у меня до сих пор на видном месте этот пенёчек с этим топориком стоит и напоминает: «Не руби с плеча, но и вместе с тем защищай правду, свет, хороших людей». Вот по-другому как – я не знаю.
– Вы, когда были молодой, выходили на сцену с величайшими актёрами. Сейчас вы уже сами мэтр. Как вы ведёте себя с молодыми-зелёными, которые только приходят в театр? Вы из тех корифеев, кого боятся или с которыми дружат?
– Не могу сказать, что мне приятно услышать фразу «когда вы были молодой», но… Я, с одной стороны, ещё не чувствую, что уже перехожу в другую возрастную категорию. С другой стороны, я понимаю ответственность, прежде всего перед тем поколением, у которого я учился.
Поэтому в каких-то моментах можно было бы промолчать, не заметить, пропустить, а я не могу.
Я буквально час назад объяснял молодым, что выходить с ощущением, что ты родился, а до тебя ничего не было, что только ты сейчас перевернёшь мир, – это ошибка и очень большая опасность.
А вот когда ты изучил историю жизни тех людей, которые до тебя многое сделали, тогда у тебя появляется опора, корневая система. И тогда тебе не страшны ни бури, ни предательства, которые будут в жизни у любого человека.
Поэтому, когда я с ними общаюсь, я пытаюсь просто как товарищ не назидать, но порой очень так жёстко и честно рассказывать, что их ждёт на пути. Знак четырёх – Сейчас многие столичные театры переживают сложные времена после ухода их великих худруков. И «Сатира» с «Современником», в которых вы начинали свою карьеру, в том числе…
– Да, вы знаете, мы все живём в очень непростое и очень интересное время. Смена поколений, смена эпох. И тот, у кого есть идея, тот, у кого есть искреннее уважение к тому, что было, обязательно найдёт в дне сегодняшнем то, что его спасёт, и продолжит славную историю.
– Многие считают, что той же Галине Волчек или Александру Ширвиндту следовало подготовить преемников на посту руководителей театров, тогда их не заняли бы случайные люди.
– Ну, может не преемников, но великие могли бы оставить своих учеников. Это очень тонкая тема. Конечно, никто не хочет умирать. Человек думает, что он будет жить и что он заложил какой-то фундамент.
Но должны быть люди, которых возьмут за ручку, посадят рядом с собой и начнут учить. А сейчас все говорят – вот, скамейка запасных пуста. Ну так на эту скамейку нужно было кого-то посадить заранее, кого-то из молодых. И их взращивать, готовитть. Будем откровенны, мало кого готовили.
– В одном из интервью вы сказали, что секрет счастья очень прост. Нужно не смотреть налево и направо, что у кого есть. Но ведь профессия актёра предполагает соперничество. Да и театр сам по себе – жёсткая штука…
– Жизнь вообще жёсткая штука.
Наша профессия очень часто деформирует личность. Есть очень печальные и грустные примеры, когда люди меняются просто стремительно, не понимая этого. Я не хочу сам себя идеализировать, я просто стараюсь не растерять человеческое.
И, наверное, главное моё достижение – что я сохранил в себе нормальные человеческие качества и нормальное, в общем, здоровое отношение и к себе, и к тому, что я делаю, и иронию, и самоиронию.
Нужно смотреть на свою дорогу и ценить то, что есть в твоей жизни. Тут важно просто, у тебя диалог с кем – с небом или с тем, кто рядом, и у кого чего-то чуть больше или что-то лучше? Если у тебя диалог с небом, ты никогда не проиграешь.
Ранее на сайте Pravda-nn.ru актер Александр Олешко рассказал, как найти свой путь в жизни.
