Признаемся честно: мы давно уже не говорим на языке Пушкина. В этом нет ничего зазорного. Двести лет — существенный срок для истории языка. За эти годы не просто словарный состав поменялся, о чем когда-то тревожился Солженицын, собирая свой «Русский словарь языкового расширения» — труд сколь замечательный, столь же и бессмысленный: нельзя повернуть время вспять.
Язык всегда идет в ногу со временем. Ушли из обихода не только слова, означавшие обычаи и предметы, потерявшие практическое применение. Ушла вся лексика, не поспевающая за ритмом жизни. Теперь у нас вместо глубокого впе-чат-ле-ни-я — острый «шок»; вместо изматывающего сла-до-стра-сти-я — беглый «секс», вместо плавного про-мед-лен-и-я — резкий «тормоз». Речь наших предков, как когда-то золотая латынь, замерла в словарях и текстах классиков. На марше — слова-«смайлики». «Пляшущие человечки», форматирующие смыслы в понятийные знаки и символы. Невзрачные и бездушные. Без строя и порядка. Неряшливой россыпью засоряющие глаз.
Несмотря на это, мы, однако же, как никогда прежде, с Пушкиным «на дружеской ноге». Без былого почтения и пиетета. Без прежнего пафоса и смирения. Он сегодня точно живее всех живых. Бывало, спросим: «Ну что, брат Пушкин?», а он в ответ: «Да так, брат, так как-то всё». И довольно. А потом — нечего истуканом стоять, давай работай на благо народа (коль уж лиру посвятил). То в спортивный костюм обрядим, чтобы здоровый образ жизни продвигал. То, напротив, на алкогольную этикетку или шоколад наклеим («Выпьем с горя», нет, выпьем с горьким шоколадом!). Кафе новомодное назовем (якобы в честь). Или фитнес-клуб, прости Господи, именем героя окрестим («англицкий клоб» — должно быть, для истинных денди). Премию вручим. Сериал снимем. Комикс-аниме. Как-то так.
Мы уж и забыли, кто ввел эту манеру панибратского обращения с гением. А то, между прочим, был Иван Александрович Хлестаков. Бездумный хвастун и враль, воплощение пошлости. И мы с ним? Легкость мысли необыкновенная!
Впрочем, наша простота — хуже воровства. Во всяком случае, тоже немного украли. В нас ведь говорит не простодушная народная любовь, сделавшая фигуру Пушкина частью фольклорного мира. Здесь торжествует наглая ее эксплуатация. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Сам же сказал. Хотя с рукописями Пушкина на рынке напряженка. Да и покупателя не очень-то сыщешь. А вот имя кому-нибудь сбагрить — проще простого. Пушкина все знают и любят. Святое имя превратили в глупый бренд. А вслед ему и всех прочих, кто на слуху, порешили. Гоголя, Достоевского, Толстого, Чайковского и др. Тренд такой (хотя и не новый). Благо славными именами Россия не обделена. Давай же теперь всех позорить! Майки-трусы, магнитики-календарики штамповать, бутылки, кружки, чашки, зонтики и прочий хлам — бессмысленный и беспощадный. По какому праву?
Но Пушкин — не бренд и не тренд. Не звонкое имя. Не свадебный генерал на пиру во время чумы. Не сват и не брат. Он по-прежнему наше всё. Солнце русского мира, ум, честь и совесть. Наше благородие.
«Наш, наши, наше...» Тпру! Пушкин, вообще-то, не для нас писал. Не для народа (ошибочка вышла — лиру посвятил народу своему другой классик). Читатели XIX века были иной социальной природы. Другой породы. Дворяне, аристократы, как и он сам. Так что язык Пушкина изначально не про нас. Признаемся честно: мы на нем и не говорили. Но чудо автора «Капитанской дочки» в том, что нам его речь внятна. Пушкин великодушен. Он дарит возможность выучиться, потрудиться и приобщиться. Обрести достоинство и доблесть. Язык Пушкина — дворянская грамота. Он один выводит из грязи в князи.
Стоит об этом знать. А то многие с легкостью поверили Окуджаве: мол, достаточно своего двора, чтобы выйти во дворянство. Увы, из двора только дворовые люди выходят.
По счастью, в России все еще много «дворян» пушкинского призыва. Тех, кто читает его и перечитывает, кто знает его стихи наизусть, кто радуется им, дорожит ими и утешается, чье сердце благодарно трепещет в ответ поэту. Много, но все же они — меньшинство. И права их постоянно нарушают. Чувства — оскорбляют. И нет на то никакого закона, никакой управы.
Народ безмолвствует. Народные витии шумят о другом. А всякий маляр негодный пачкает Мадонну Рафаэля. Но пока голос Пушкина звучит, потеряно не все.
