Новое прочтение чеховского шедевра стало возможным в рамках театрального и в какой-то степени филантропического эксперимента Александринского театра, который запустил проект «Седьмой ярус» с целью дать возможность творческого дебюта независимым петербургским коллективам. Символичность акции зашкаливает: седьмой ярус исторического здания находится на самом верху, там расположены мастерские и камерный репетиционный зал, окна которого упираются в бронзовую колесницу Аполлона на аттике Александринки. Несмотря на то, что еще далеко до заполненных больших залов и тем более до собственного помещения, звезды уже совсем рядом, а квадригу с музами можно ухватить за хвост — только руку протяни.
Одним из победителей «Седьмого яруса» стал «Независимый театральный проект» режиссера Елены Павловой, которая получила право представить несколько своих постановок на подзвездном чердаке. Имя Павловой известно в театральном Петербурге: она номинировалась на «Золотую маску», была отмечена молодежной театральной премией «Прорыв». Также ее работы можно было увидеть в Псковском драматическом театре, Красноярском театре оперы и балета, на нескольких московских площадках. Для «Вишневого сада» режиссер собрала команду преимущественно очень молодых артистов, поделив их персонажи на «звучащих» и не совсем.
Но сначала об атмосфере. Так случилось, что обстановка распада и обреченности была задана в день показа еще до начала действия. Преодолев трудный путь по лужам и торосам скользкой площади Островского, немногочисленные зрители (зал седьмого яруса рассчитан на 48 посетителей) оказывались для начала в полутемном фойе Большой сцены, на которой в этот день спектакля не было. Гостей встречал одинокий капельдинер в ливрее (обликом тот же несчастный Фирс), который направлял их по мрачным запутанным коридорам древнего здания в комнаты, где можно было привести себя в порядок перед спектаклем. Ожидание в бархатных креслах в гулкой тиши непривычной безлюдности театра навевало апокалиптические мысли, что собравшаяся полусотня посетителей и есть последние петербургские театралы, а больше никто никогда сюда и не придет. Потом нас долго везли наверх, и после заключительного марш-броска по самому последнему лестничному подъему любителей Чехова наконец-то открылось пространство седьмого яруса с рядом окон, смотрящих в тыл Аполлоновой квадриге.
Действие происходит нос в нос к зрителям. По флангам расположились музыканты: ударные, фортепиано, виолончель, скрипка и бас-кларнет. Этого набора композитору Екатерине Куличевой хватило для создания звукового полотна, по которому артисты вышивали свои вокальные узоры. Музыка Куличевой деликатна, но мощна: не заглушая собой происходящее, она резко обозначала кульминационные моменты, подчеркивала характеры персонажей и свидетельствовала о близости того самого вишневого сада. О близости, которая тем не менее уже становилась неявной и расплывчатой.
Необычность представления подчеркивалась технологическим ноу-хау. К потолку была подвешено устройство, напоминающее электронную дорожку титров, но транслировалось на ней нечто иное. Еще при рассадке я обратил внимание, что при перемещении стула прямая линия на табло несколько колеблется. Это же касалось и всех других источников шума. А во время представления колебания зашкаливали, особенно в те моменты, когда актеры передавали сильные эмоции. Создатели спектакля назвали этот функционал звуковой кардиограммой, придавая этому самому звуку основополагающее значение.
Уже в программке режиссер задает тон: персонажи разделены на две части, на поющих и нет. В царстве музыки оказывается семейство Раневской, помещик Симеонов-Пищик и гувернантка Шарлотта Ивановна, хотя с последней оказывается не все так просто. Среди делателей, то есть не поющих мечтателей — все остальные: Петя Трофимов, конторщик Епиходов, лакей Яша, Дуняша и, конечно, Лопахин. Совсем особняком обозначен Фирс, финальная реплика которого заменена трогательным соло на фортепиано.
«Незвучащие» герои комедии, конечно, не обходятся только суровой, хоть и чеховской, прозой. Они где-то подпевают, что-то пропевают, но всегда с иронией, всегда недобро, зачастую насмехаясь. Все красивости и прекраснодушности остаются в удел уходящему и обреченному дворянству с его неспособностью защитить и сохранить свой мир. Для меня высшей точкой спектакля оказался вокализ Раневской (сопрано Олеся Иванова) — отчаянный, безысходный, рвущий душу — когда героине стало ясно: вот она, точка невозврата, когда настал конец всему.
Другим сильным акцентом постановки оказалось выступление Шарлотты Ивановны. Этот персонаж любят выводить каким-то фриком, действующим лицом ярким, но никчемным. В этой звуковой драме гувернантка явственно ощущается представителем враждебной вишневому саду силы — может, более, чем Лопахин. Соло на выдвинутом на авансцену кресле звучит очень холодно, очень металлически, очень многозначительно и почти угрожающе. Но ненужного пафоса удается избежать — на помощь приходит эксцентрическая буффонада и сарказм, с которым Шарлотта Ивановна вызывающе хрустит свежим огурчиком, — звуковая кардиограмма мечется вовсю. Роскошная работа драматического сопрано Валентины Марцелли — в первую очередь в смысле вокала, а не огурца.
Совсем особенным образом выведена приемная дочь Раневской Варя. В то время, когда остальные персонажи появляются, исчезают, активно перемещаются, девушка, старающаяся в комедии что-то изменить, спасти свою приемную семью и ставший родным сад, на сцене проводит весь спектакль в одной статичной позе. Она как соляной столп, как Лотова жена, которая оглянулась на запретное, когда нужно было вовсю уносить ноги. Бог весть, каких физических усилий это стоило Ангелине Кувшиновой, которой еще приходилось петь.
Звуковой «Вишневый сад» очень эстетичен и исполнен смысла. Но в последней части спектакль провисает, темп повествования ломается, а музыка уступает место отрывистым речам Пети Трофимова (Александр Шитов) и Ермолая Лопахина (Артем Казюханов). После настроенности на звук и музыку, финал «Вишневого сада» почти невыносим. Изначальный просчет постановщиков, что-то пошло не так или художественный прием? О своей работе «Культуре» рассказала режиссер Елена Павлова:
— Мне кажется, что после того, как ты час слушал музыку, привыкаешь к определенным правилам игры. Для меня было задачей перевернуть это пространство, сделать его из музыкального и театрального обыденным и прямолинейным. После продажи сада все явно меняется. Это история про восприятие. Наш спектакль в последние пятнадцать минут абсолютно другого жанра. Мы эти сцены даже репетируем в разные дни.
Мы условно распределили персонажей на поющих и непоющих, и под них подбирали актеров. Во время репетиций выяснялись нюансы. Тот же Петя Трофимов — это драматический артист, который работает с музыкой. Это определенное раскрытие персонажа. Несмотря на всю его текстоцентричность и скептическое отношение к музыкальному миру, он плоть от его плоти. Ведь без Раневских нет и Пети Трофимова, который, к сожалению, а может и к счастью, ничего за душой, кроме своих идей, не имеет. Сама Раневская не действенный персонаж, в отличие от Лопахина, который приходит и рубит звуковую структуру.
У Шарлотты определенное отношение к музыке: она поет, но прекрасно понимает, что без этого можно прожить. Поэтому возникает определенный цинизм. Если для Раневской потеря музыки, голоса — большая трагедия, то Шарлотта находится в таких условиях, когда для нее потеря голоса не является большим событием, просто появятся другие рамки. Она то артистка, то гувернантка, ей приходится прогибаться под окружающих. Как говорится, в революцию не бейте проституток и артистов, они служат любой власти, — рассказывает режиссер.
Разумеется, чеховская комедия сильно купирована, так как музыкальный материал развивается по своим законам темпа и ритма. Но создатели хотели придать «Вишневому саду» новую форму, и у них, вопреки ожиданиям, получилось. Ведь сколько раз мы могли наблюдать эксперименты над классикой даже в весьма именитых театрах. Но вслед за формой там менялся и смысл, и вместо хорошо знакомых произведений зритель видел лишь пародию на них. «Независимый театральный проект» подошел к делу бережно и взял высоту. И замечательно, что один из ведущих российских театров дает возможность еще малоизвестной молодежи заявить о себе в непосредственной близости к Аполлону и музам.
