О том, кто являлся родоначальником волшебной палехской миниатюры, сегодня помнят только специалисты и знатоки, да еще жители небольшого поселка в Ивановской области. Иван Голиков подарил своему селу вторую жизнь, превратил его в один из центров русского народного искусства.
О том, кто являлся родоначальником волшебной палехской миниатюры, сегодня помнят только специалисты и знатоки, да еще жители небольшого поселка в Ивановской области, прославившегося знаменитым на весь мир промыслом. Иван Голиков подарил своему селу вторую жизнь, превратил его в один из центров русского народного искусства.
Точная дата основания Палеха неизвестна: первые документальные свидетельства относятся к XVII веку. Поначалу село принадлежало князьям Палецким (из династии Стародубских), а когда их род пресекся, перешло в казну. В первой трети XVII столетия его пожаловали воеводе Ивану Бутурлину. К тому времени здесь уже были сильны традиции иконописи. Веками Палех жил обособленной жизнью, что отчасти обусловливалось географическим положением — вдали от рек и главных дорог. Благодаря этому местное искусство приобрело особые, свойственные только ему черты. Вплоть до начала XIX века иконы тут писали преимущественно семьями, причем в свободное от сельскохозяйственных работ время (в отличие от промышленно развитых Мстёры и Холуя). Местные иконописцы любили сложные композиции с явно выраженным центром, вокруг которого располагали несколько небольших сюжетов. Также для палехских икон были характерны тщательно выписанные детали: деревья, животные, птицы...
Специалист по церковному искусству Ирина Стрелкова отмечала: «Образ иконы осмысливается художником не столько в плане религиозных идей, сколько в сказочно-фантастическом и как выражение человеческих чувств и переживаний. Это накладывает определенный отпечаток на весь художественный стиль палехской иконописи. Для нее прежде всего характерен, и это важно для понимания традиций Палеха, поэтически песенный строй образа, где фантастическое тесно переплетается с реалистическим восприятием жизни. А затем — поэтический характер самих средств выражения. Последнее роднит палехскую живопись с народной песней или сказкой».
Палешанином был и Иван Голиков. Его отец происходил из семьи потомственных богомазов. Еще до рождения сына он перебрался в Москву, где трудился в иконописных мастерских. Жили бедно. Когда Ване исполнилось семь лет, решили вернуться на малую родину: тут было проще прокормиться. Но избавиться от нужды не удалось. Поселились в полуразрушенном доме. По словам историка культуры Владимира Порудоминского, в жилой комнате было сделано семь подстановок к потолку, иначе бы тот обвалился. Образования мальчик не получил, лишь одну зиму провел в церковно-приходской школе. (Впоследствии он сокрушался: «Я грамотей плохой, а какие бы я дал творческие вещи! Душа кипит, хожу из угла в угол, головы моей не хватает!».)
Когда Ивану исполнилось десять лет, его отдали учиться иконописному делу в известную в Палехе мастерскую братьев Софоновых. Художественные способности отрока были видны уже тогда. Семье все никак не удавалось выбраться из нищеты, а вскоре случилась трагедия: умер отец. Юноше исполнилось 14 лет, когда ему пришлось стать кормильцем, трудиться, как взрослому.
Впоследствии он реставрировал живописные произведения, расписывал монастыри и церкви (например, в Казани), участвовал даже в росписи Грановитой палаты и Новодевичьего монастыря. Пытался учиться — некоторое время посещал рисовальные классы училища барона Штиглица.
В годы Первой мировой Иван Голиков воевал в составе 27-го Сибирского полка. Воочию наблюдавший жуткие сцены войны, он впоследствии был весьма скуп на детали: «Забрали с первых месяцев мобилизации, и был отправлен в Восточную Пруссию. Участвовал в восемнадцати сильных боях. Легко был контужен. Я видел ужас бойни».
Как художник он нередко выбирал сюжеты, связанные с битвами, правда, изображал их не в документальном, а былинном, эпическом ключе, что давало повод особенно ретивым критикам упрекать мастера в «неконкретности». Сам художник свой труд оценивал так: «Я краски разбрасывал направо и налево по всему предмету. На первый взгляд у меня получался букет цветов, а когда вглядишься, тут бой или гулянка».
В страшные годы послереволюционной междоусобицы он зарабатывал на хлеб созданием театральных декораций в Шуе, Костроме, Иваново-Вознесенске. Писатель Ефим Вихрев вспоминал: «В годы Гражданской войны одни из них едут со своими семьями в хлебородные губернии, гибнут в путях, навсегда оседают в чужом краю. Другие учатся запрягать лошадь и становятся крестьянами. Будущий Голиков ездит по театрам и рисует декорации. Кстати, его декорациями до сих пор гордится Кинешемский театр имени Островского».
Первую, положившую начало палехской школе миниатюры работу Иван Иванович создал в 1922 году. К тому времени он перебрался в Москву, где его свояк, бывший иконописец Александр Глазунов, держал небольшую мастерскую. Как писал Порудоминский, однажды Голиков увидел в Кустарном музее федоскинские табакерки и шкатулки. Это побудило его попробовать работать в новом стиле. Он взял черные, сделанные из папье-маше ванночки для фотографий, вырезал донце одной из них и золотыми красками написал на нем сцену из истории Сотворения мира: день шестой, время появления первого человека Адама. На второй пластине в той же гамме изобразил «Охоту на медведя» (впоследствии этот сюжет станет популярным у палехских мастеров). А на третьей — уже разными красками — нарисовал «Пахаря», которого вместе с «Адамом» Глазунов отнес в Кустарный музей. Там мастерству художника подивились и выдали ему нужный для росписи полуфабрикат — федоскинское папье-маше.
Так появилась миниатюра, сочетавшая в себе традиции иконописи и «светские» сюжеты. Это стало спасением для палехских художников, после революции лишившихся было главного дела жизни. Голиков искал подходящие темы, изображал игру в шашки, веселые посиделки, музыкантов, прях, ряженых... В 1923-м его работы показали на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке, где они получили диплом второй степени. В конце 1924 года Иван Иванович и шестеро других палешан — Иван Зубков, Александр Зубков, Иван Маркичев, Иван Баканов, Александр Котухин, Владимир Котухин — объединились в «Артель древней живописи». Мечтавший о возрождении села новатор признавался: «Я, Голиков, не сплю как следует и все думаю о судьбах Палеха... Нам нужна культура. Я хочу, чтобы в Палехе были Москва и Ленинград».
Мастер постоянно находился в творческом поиске. Ефим Вихрев рассказывал: «Перед ним висит на стене дешевый железный поднос с богатым рисунком. Это одна из бесчисленных голиковских троек. Он — испытующий труженик, слишком беспокойный и подвижный, чтобы ограничиваться узкими рамками папье-маше, — первый пробует фарфор, железо, карельскую березу, полотно и мечтает о стенописи. Чтобы испытать прочность своих красок, он с краями наполнил этот железный поднос русской сорокаградусной и так продержал три дня. Краски остались невредимы, и вот теперь ярая тройка, выдержавшая все испытания, алым вихрем мчится, рассекая снега, поблескивая золотой упряжью. Много троек написано художниками, а ведь вот ни на одну не похожа голиковская... Один товарищ, занимающийся экспортом палехских произведений, показал мне работу Голикова на стекле.
— Какая жалость, — сказал он, — смотрите: такая богатая вещь сработана на таком дешевом стекле... Нет бы что-нибудь получше взял. Эх, Иван Иваныч, уж и откопает же такое стекло!
Это пренебрежение материалом совсем не случайно для Голикова. Его дерзновение слепо. Если он хочет испробовать новый материал, если ему придет в голову новый сюжет, который нужно сначала выполнить для себя, он берет первый подвернувшийся под руку предмет: старый заржавевший поднос, осколок оконного стекла или доску. И как бы ни был плох этот предмет, Голиков наградит его самым богатым рисунком, он покроет предмет такими яркими красками, что предмет будет жить века».
В 1925 году палехские вещицы были показаны на Всемирной выставке в Париже, «Артель древней живописи» удостоилась Гран-при, а сам Голиков получил Почетный диплом — вторую по значимости награду. Лаковые миниатюры также показывали в Нью-Йорке и Венеции. Вот что писал по этому поводу Порудоминский: «После выставки в Венеции итальянцы предложили: «Приезжайте к нам, мы откроем школу, три года будете учить своему искусству молодых итальянских художников, потом назначим пожизненную пенсию». Голикова спрашивают: «Ну как, Иван Иванович?» Он отвечает с достоинством: «Мы этих предложений даже не обсуждаем».
При этом художник, по его словам, «материально жил мерзко». Его быт Ефим Вихрев описывал так: «Совсем сгнивший домик Голикова стоит недалеко от артельной мастерской — нужно только перебежать гумно. Ни дорогих образов, ни портретов нет в этом домике. Только ухваты, горшки да грязь и нищета из каждой щели. Здесь ютится его семья, в которой он сам — восьмой».
Контраст высокой одаренности мастера и обыденности обстановки писатель-земляк также отметил: «Тут, на стенах, висят, рядом с другими, и дипломы Голикова, в которых его высокопарно именуют: Golikoff. Дипломы исполнены, конечно, лучшим гравером Франции, отпечатаны на лучшей ватманской и снабжены подлинной подписью министра промышленности и торговли.
А Golikoff сидит, ссутулившись, маленький и невзрачный, в одной руке держа «козью ножку», в другой кисточку. Черная блузка его продрана в локтях, брюки, засаленные до блеска, заправлены в большие неуклюжие сапоги. Он, погруженный в работу, не сразу заметит посетителя.
— Здравствуйте, Иван Иваныч!
Тут он встанет и улыбнется, и при улыбке можно будет заметить, что в верхней челюсти у него только один-единственный зуб. Лицо захудалого мастерового, — подумаете вы: усы, жиденькая бороденка, взлохмаченные волосы... Знал ли французский министр, кому подписывал он диплом?
Но глаза. Они смотрят пронзительно-остро. Порой в них только лукавство, порой ясная сосредоточенность, а порой они засвечиваются вдохновенным озарением. Посмотришь пристально на этого среднего человека и вдруг в какую-нибудь секунду поймешь, что перед тобой стоит средневековый мастер — человек большой работы и большой души.
Но это только мгновениями и только когда никого больше нет в комнате. Среди людей же он кажется еще более обычным и бедным».
Вершиной его творчества стала работа над подарочным изданием «Слова о полку Игореве», выпущенным в 1934-м издательством «Академия». Первоначально к оформлению книги хотели привлечь разных художников Палеха, однако Максим Горький настоял на том, чтобы заказ целиком отдали Голикову. В письме к заведующему художественной частью издательства знаменитый писатель утверждал: «Для того, чтобы достичь предельной целостности художественного оформления и, значит, силы его влияния, необходимо дать всю иллюстрационную работу одному, и лучшему, мастеру, а не группе различно даровитых. Таким «одним» и самым талантливым является Иван Иванович Голиков. Талантливость его признана всеми мастерами Палеха».
В итоге художник создал не только серию миниатюр, но и написал от руки весь текст «Слова...». Эта работа была признана шедевром. О том, как готовые произведения автор показывал Горькому, поведал Ефим Вихрев: «Я помню ту минуту, когда Голиков выложил на стол перед Алексеем Максимовичем свои пластинки: «Пленение Игоря», «Затмение» и другие... Голиковская буря проносится по комнате. Голиков стоит у стола Алексея Максимовича, маленький, в больших сапогах. Горький встает, снова надевает очки. Горький идет вокруг стола, держа миниатюру. Горький захвачен поэзией красок. Он пожимает Голикову руку. А Голиков стоит перед ним и говорит туманно, говорит, запинаясь:
— Я и думал, как бы это... конешно, надо по-новому... хоша и миниатюры, но опять же я...
— Изумительно! Изумительно! — кричит Горький».
К сожалению, жить мастеру оставалось совсем недолго, в 1937 году он скончался после тяжелой болезни. Но остались созданные им произведения (написал около 1000 миниатюр), они напоминают нам о том, что в XX веке в России жил «Иван Иванович Голиков — мастер коня, тройки и битвы, неугомонный властитель всех цветов и оттенков, впрочем, более всего сродный цвету красному».
Материал опубликован в декабрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
