Найти восхищение человеком как сущностью — задача затруднительная и небанальная. Человек в зеркале современного поп-мировоззрения — это природный вредитель и губитель жизни, который должен стать сознательным, покаяться и начать вести себя хорошо.
Материал опубликован в № 6 печатной версии газеты «Культура» от 24 июня 2021 года в рамках темы номера «Почему для культуры наступили «темные времена»?».
В следующем году исполняется десять лет с момента последнего раскрученного конца света (2012 г.). Он был, как мы помним, концом света по календарю майя.
В действительности к тому моменту, когда бородатые испанские люди прибыли к берегам Мезоамерики, от великой цивилизации уже мало что осталось, а календарем пользовались в основном их соседи, ацтеки, и сосуществующие с ними города-государства.
Чтобы по-настоящему оценить, насколько унизительно было ожидание майянско-ацтекского апокалипсиса цивилизацией современной, достаточно припомнить, какую картину застали жестокие европейские завоеватели.
Для этого стоит заглянуть в тот самый календарь и почитать о сопровождавших каждый новый месяц и год ритуалах. Чтение это не для слабонервных, потому что уже через несколько минут мозг начинает протестующе вопить от всех этих «в течение первого месяца приносили в жертву детей, как правило, на вершинах холмов» и «второй месяц открывался праздником сдирания кожи с человека».
Глубинный смысл бесконечных зверств, которым мезоамериканские мудрецы подвергали подведомственное население, считался ими самими весьма возвышенным и напрямую был связан с представлениями майя/тольтеков/ацтеков о реальности. Говоря коротко, они были убеждены, что вечность циклична, что они проживают уже пятый мир, а сама по себе ткань действительности не рвется только потому, что все, кто его населяют — люди и боги, — бесконечно подпитывают его жертвенной кровью. Причем не только чужой, но и своей собственной: каждый уважающий себя ацтек обязан был периодически устраивать себе ритуальное кровопускание. Без этого, по мнению авторитетов, не восходило даже солнце, не рос маис и не проливался дождь.
Более того: в конце каждого мирового цикла боги, царившие над обветшавшим уже миром, совершали ритуальное принесение в жертву себя — и, таким образом, давали старт новому кругу существования.
...Мезоамериканская культура для нас интересна главным образом тем, что это, по мнению ряда исследователей, своего рода исторический консервированный продукт. То есть развитое архаическое мироустройство, дожившее в малоизмененном виде до момента, когда его застал (и ужаснулся) европеец.
Всматриваясь в описания майянской или ацтекской жизни, мы видим, возможно, отражение собственного евразийско-североафриканского мира, каким он был до первого тысячелетия до н.э. Во всяком случае, следы человеческих жертвоприношений (в том числе детей, в том числе собственных) легко отыскиваются что в Египте, что в «Илиаде», что в Ветхом Завете, что в Старшей Эдде, а в Индии, хоть и преследовались, не прекращались до конца XIX столетия.
Есть основания полагать, что эти зверства были неразрывно связаны с самой архаической картиной мироздания — сущности циклической и по большому счету бесцельной, кусающей себя за хвост, разрушающей себя и вновь порождающей.
Кажется, представление о том, что история есть не только вечное возвращение, но и движение вверх и вперед (пусть и сквозь неизбежные катастрофы), по-настоящему начало распространяться по миру только с христианством — верой, в основе которой лежал тезис о совершенной Жертве, окончательной и абсолютной, принесенной за всех людей и, таким образом, открывшей им врата и оплатившей билет в будущую жизнь вечную.
Но это не значит, разумеется, что европейская (и, шире, христианская вообще) цивилизация отказалась от цикличности, от гибели мира и от его возрождения. В сущности, ожидание упадка и «темных веков» началось вместе с новым учением — и очень часто оказывалось верным (и христианскому Востоку, и христианскому Средиземноморью, и христианской Европе довелось пережить много «малых апокалипсисов», когда варвары стучали своими мечами в ворота очередного Рима, ставшего порочным Готэмом и предавали его огню).
Прозвучит довольно смело, но, возможно, мнение о том, что апокалипсис отменяется, варвары не придут, а будущее более-менее безоблачно, возникло в Англии времен расцвета ее могущества (во всяком случае, Маркс работал именно там, и большая часть утопий XX столетия вышла также оттуда). Едва ли случайно местом рождения политического оптимизма стала защищенная морями и ими же правившая островная империя, эффективно грабившая и просвещавшая пятую часть мира и четверть человечества.
О том, как велик был оптимизм и вера в дивный новый мир, прекрасно говорит едкое стихотворение-памфлет Киплинга 1911 года «Боги азбучных истин», в котором главный поэт империи высмеивал нелепость и неустойчивость такого ожидавшегося мира, где «каждому платят за то, что он есть, и никто не платит за грехи свои». Киплинг был уверен, что такой мир непременно погибнет. До мировой войны, надолго похоронившей глобальный оптимизм, оставалось три года.
Впрочем, весь XX век между собой спорили как бы две человеческие истории (в карикатурном виде изображенные у Стругацких в образе «Мира Гуманного Воображения и Мира Страха перед Будущим»): одна история шла к звездам, покоряя где-то в будущем планету за планетой дружбой и помощью (причем этим занималась не только советская фантастика, но и, например, «Стар Трек», влияние которого на американское мировоззрение трудно переоценить). Другая же история — ожидала апокалипсиса за апокалипсисом.
— Мы все умрем от ядерной войны, — утверждала «испуганная» история. — Мы все умрем от перенаселения. Мы все умрем от загрязнения мира пластиком и отходами. Мы все умрем от глобального похолодания.
У каждого века свои апокалипсисы — и в этом смысле крайне любопытно взглянуть на то, как они порой инвертируются, когда сменяется эпоха.
Например, ужас перед глобальным похолоданием к началу нулевых победно сменился на ужас перед глобальным потеплением (которое сейчас почему-то перебрендировано в «изменения климата»).
А ужас перед перенаселением сегодня, когда большая часть наций планеты перешла уже к т.н. «суженному воспроизводству», что означает, по сути, отложенное вымирание, на деле является архаизмом, хотя по ряду причин до сих пор усиленно эксплуатируется.
В действительности в довольно многих странах на горизонте 30–40 лет маячит апокалипсис вымирания, и он, надо сказать, куда более доказателен и математически очевиден, чем апокалипсис Греты Тунберг. Но эта очевидная и прямая угроза не идет с апокалипсисом Греты ни в какое сравнение ни по уровню пиара, ни по вваливаемым в медиасферу петабайтам пропаганды.
В этом смысле потрясает инверсия, совершенная в последние два-три десятилетия самим человеческим гуманизмом.
Прозвучит неожиданно, но сейчас крайне трудно найти в том, что называется «гуманистическим мейнстримом» передовых стран, следы симпатии собственно к человеку.
Нет, человек рассматривается как нечто достаточно вредное (прожорливое и оставляющее за собой жирный углеродный след). Найти восхищение человеком как сущностью — задача затруднительная и небанальная: никакого шекспировского «в деяниях подобен Богу». Человек в зеркале современного поп-мировоззрения — это природный вредитель и губитель жизни, который должен стать сознательным, покаяться и начать вести себя хорошо.
Каков этот «человек хороший» — одинаково ясно вытекает что из проповедей Греты, что из материалов Всемирного экономического форума:
• это существо, не владеющее ничем,
• употребляющее в пищу нечто экологически нейтральное (соевое мясо и даже, согласно последним веяниям, сверчков и личинок),
• не размножающееся,
• живущее в коливинге
• и даже передвигающееся по возможности на велосипеде, ибо безвредность и даже бесследность является современной добродетелью.
Человек же плохой — это тот самый счастливый человек из ожиданий XIX и XX столетий: некто живущий с семьей, растящий детей, сытый и процветающий — и работающий над покорением природы, так сказать, на своем участке.
...Есть некоторые основания полагать, что это и есть апокалипсис нашего, XXI столетия: сегодняшним официальным мировым мейнстримом является активная (и притом довольно успешная) пропаганда необходимости превентивно принести в жертву собственных детей (и, в некотором смысле, себя) для того, чтобы мир стоял дальше и возродился.
Как легко видеть, в этом мировоззрении куда больше от кровавых ужасов майя, чем от оптимистических ожиданий европейских христианских мыслителей и ученых.
И это говорит о том, что мир, пожалуй, действительно по-прежнему цикличен и значительная его часть (самая передовая) приблизилась к собственному апокалипсису.
И это тот случай, когда нам стоит прилагать все усилия, чтобы не оказаться слишком передовыми.
