Эпидемия не может заставить муз замолчать. Закройте театры — прекрасное сыщется в разливухах. Закройте кабаки — и искусство просочится в электрички. Далее — везде?
Недавно Венская опера вживую транслировала «Тоску». Зрелище получилось душераздирающим. Не в смысле исполнения: Анна Нетребко великолепно справилась с заглавной ролью, ее коллеги и оркестр тоже не подкачали, декорации были впечатляющими. Сам вечер провели с германско-австрийской педантичностью: вступительная часть, а после — опера с двумя антрактами в режиме реального времени. Не было, как оказалось, главного — зрителей в зале. А вместо аплодисментов не вышедшие на поклон перед пустым залом артисты услышали за кулисами только приветственный шум смычков от оркестрантов. Получилось прекрасно и жутко. Как на «Титанике». Или как если бы Вена оказалась во власти зомби и здание оперы оставалось единственной неприступной цитаделью.
В расписании на сайте запланированы еще живые показы. И снова будут немые антракты, артисты, поющие в никуда, и апокалиптические смычковые аплодисменты — жесткое закрытие Европы, поглотившее новогоднюю кутерьму, никуда не денется. Между тем волшебная сила искусства, присутствующая и в виртуальном формате, все же наиболее действенна, когда ее можно «пощупать» чувствами в непосредственной близости. По-настоящему. Потому во время первой волны и итальянцы устраивали вокальные приношения соседям, и испанские полицейские разъезжали с серенадами под балконами. Весь мир умилялся в YouTube и завидовал.
А в злую зимнюю волну коронавируса завидовать нужно нам, россиянам. Кто, как не мы, с национальным шапкозакидательством и живучестью, с легкостью отвергаем все полумеры. Виктор Соснора в своем переложении «Слова о полку Игореве» писал: «Если пьем — до отруты беленной, если жрем — в животах оскомина». Справедливым будет продолжить: и возвышенного нам подавай вволю, особенно во время чумы.
Не знаю, как у вас в Москве, а в наших петербургских лужах все мысленно готовятся к новогодней блокаде искусства. Детских спектаклей уже нет и не будет до конца каникул. Взрослые театры, за исключением пары-тройки столпов, также закроются в новогодние дни. Музеи последуют туда же. Новогодние елки —виртуальные, а про этот онлайн мы уже все поняли. Он, как недавний видеоопыт футболиста Дзюбы, удовольствие сомнительное, только лишь досада и разочарование.
Из всего прекрасного остались лишь бары, рестораны да кабаки. Но и с ними все не слава богу. Местные владельцы объявили фронду по отношению к Смольному, который ограничил им работу, а посещающие их хипстеры и ковид-диссиденты рады поддакивать, веселясь напропалую и закидываясь нелицензированным алкоголем. Вот и лежат теперь кое-где лицом в пол после рейдов озлобленных силовиков. Тоже развлечение.
Но, как оказалось, и в таких злачных местах сквозь все преграды и напасти местами прорастает трава (в фигуральном смысле, не из числа запрещенных). В том же районе Петербурга, где находится протестно-барная улица Рубинштейна, есть и совсем другая, не пафосная территория. Пройдите лишний километр, и вы окажетесь тоже в центре, но не залитом праздничным светом. Благородная застройка XIX века перемежается мрачными подворотнями, приводящими в гибельный восторг запоздалых прохожих и московских туристов. А театральные и музейные заведения окружены разливайками с ценниками, рассчитанными не на хипстеров, а на детей подземелья. Там-то и случается чудо.
Есть у меня знакомый бар. Громко сказано — бар. Площадь внушительная, зелье и закуска самые простые. Бутерброды с селедкой по 20 рублей — что может быть красноречивей. Туалеты феерические — не погибнуть бы. Контингент своеобразный — уже упомянутые гости из столицы, проходящие водопроводчики, заворачивающие сюда на рюмашку по пути от одного вызова к другому, неглавные актеры из ближних театров между репетициями и спектаклями, вечерние игроки в шашки-шахматы за массивными деревянными столами (игры выдают здесь же, в заведении) и местные вагабонды. Помню, в один из первых визитов сюда поразился прилично и даже с некоторым шиком одетой даме, которая отсылала за все столы подносы с утешающим напитком и треснутым голосом просила собравшихся помянуть скончавшегося супруга. Общество пило — кто нервно, с отмашкой, а кто сожмурясь и с улыбкой. Сопереживания в их лицах не увидал. Чуть позже выяснилось, что супруг усоп пару лет тому, а щедрые поминки на всю братию стали чем-то обыденным. Как возгласы барменов за стойкой: «Кому винегрет и шаверма? Заберите!»
И вот на днях зашел — очень уж было промозгло и серо. Атмосфера все так же водочно-селедочная, но — неожиданно тихо. Даже пешками никто не стучал. За одним из столов трое — видимо, актеры — устроили читку. Пьесу не знаю, что-то современное, про кучу возлюбленных и лето на каком-то курорте. Мне не зашло, но публика внимала. Шикарная дама оказалась здесь же и после 15-минутного сеанса художественного чтения поделилась было о своем приключении в Сочи. Но вспомнила, что вечная вдова, и приутихла.
Какими темпами заколосится искусство в публичных местах после полного закрытия театров и музеев, неясно. Но тенденция налицо. Приятель — тоже недавно — ехал в электричке на Павловском направлении. Ни дачников, ни экскурсантов, пустынный вагон. Заходит женщина. В теле, в возрасте, с хозяйственной сумкой и выбеленными волосами. Ставит сумку и начинает — не петь, а читать гамлетовский монолог. С вызовом, крикливо — но все-таки Шекспира, а не ожидаемый текст про больных детей, иногородность и тяжелую долю. Приятель потянулся было с 50 рублями, тетка не взяла. «Не ради денег, для души своей прочла!» И села себе.
Если так дальше пойдет, то у Ростральных колонн скоро будут танцевать не сальсу, как летом, а какой-нибудь фрагмент из «Лебединого». А у Гостиного двора уличные группы предъявят на синтезаторах микс известных реквиемов. Про выставки в подворотнях и не говорю. До окончания пандемии и снятия ограничений с культуры как-нибудь дотянуть должны. Такой мы народ.
