Кто такая Таня Савичева? Маленькая девочка в осажденном городе. До мурашек пробирающие строки дневника ленинградской школьницы стали голосом блокадного Ленинграда наравне со стихами Ольги Берггольц и Симфонией № 7 Дмитрия Шостаковича. Трагедия ее семьи разворачивалась в 13-м доме по 2-й линии Васильевского острова. Сейчас в квартире Савичевых на первом этаже вместе с супругой живет петербургский востоковед Александр Уралов. В эксклюзивном интервью НЕВСКИМ НОВОСТЯМ он рассказал, как дважды добивался, чтобы квартира стала мемориальной и каждый раз терпел неудачу, чем теперь, кажется, даже доволен. Все так, как должно быть.
Семья Савичевых застала блокаду в квартире того самого дома, где отец Тани когда-то держал булочную. Савичевы были из нэпманов, по-нынешнему — предпринимателей. Глава семейства владел в Ленинграде не только булочной, но и пекарней, а также кинотеатром. Однако после того, как НЭП [новую экономическую политику] советская власть спешно свернула, Савичевых выслали из города. А в 1936-м, когда отец Тани скончался от онкологии, героиня нашей истории вместе с мамой, бабушкой, братьями и сестрами вернулась и поселилась в одном доме с дядьями на 2-й линии Васильевского острова.
Наш собеседник Александр Уралов считает, что именно отношение Тани Савичевой к семье нэпманов не позволило им с супругой добиться закрепления за этой квартирой статуса мемориальной. Он дважды предпринимал попытки увековечить память — в 1975-м и в 1990-х. Оба раза тщетно, а сейчас, говорит, что к лучшему. О Тане напоминает барельеф и каменная страничка из дневника на фасаде. Она появилась здесь только в 2005 году. Повесили чуть левее окон Савичевых, ближе к Большому проспекту Васильевского острова, чтобы было заметнее.
Дневник 11-летней Тани стал одним из самых страшных свидетельств той войны и символом героизма, проявленного в годы блокады ленинградцами. Всего девять страниц: ни страха, ни жалоб, лаконичная летопись смерти:
«28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.00 утра 1941 года».
«Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.».
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.».
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи. 1942 год».
«Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год».
«Мама – 13 мая в 7 часов 30 минут утра. 1942 г.».
«Савичевы умерли». «Умерли все». «Осталась одна Таня».
Таня умерла последней из домашних, это случилось уже в эвакуации, под нынешним Нижним Новгородом, тогда — Горьким. Ее, потерявшую сознание от голода, обнаружила ленинградская санитарная команда. Девочку отправили в детский дом. От истощения та почти не передвигалась и страдала от туберкулеза. Два года врачи боролись за Танину жизнь, но спасти ребенка не удалось. 1 июля 1944 года Тани Савичевой не стало. А дневник до сих пор хранится в Музее истории Петербурга. Он оказался одним из самых хлестких и безапелляционных обвинительных документов против зверств фашизма на Нюрнбергском процессе.
Нынешний владелец квартиры с огромным сожалением замечает, что трагичная история юной ленинградки, увы, не единична. В каком-то смысле образ Тани Савичевой — собирательный. А жизнь ее семьи — НЭП, репрессии, война, блокада — живая иллюстрация истории Петрограда — Ленинграда – Петербурга.
В первые месяцы блокады все члены семьи Савичевых оказывали посильную помощь армии: сестры рыли окопы и сдавали кровь для раненых, гасили «зажигалки», мама Мария Игнатьевна шила армейскую форму. Таня так и не узнала, что не все Савичевы погибли. Сестру Нину эвакуировали прямо с завода, где та работала, и вывезли в тыл. Сообщить домой она не успела. Брат девочки Миша был ранен на фронте, но выжил.
«И Нина, и Миша уже не жили с Савичевыми на 2-й линии, — рассказал Александр Уралов. — После того, как из квартиры эвакуировали Таню, та стояла пустая два года».
Почти весь дом № 13 стоял пустой. В 1942-м в него попал снаряд, к счастью, не разорвался, но оставил дыру на всех трех этажах здания. Немцы бомбили мосты через Неву, но в мост Лейтенанта Шмидта за всю блокаду ни разу не попали. Зато досталось стоящим неподалеку жилым домам.
Владимир Ильич Уралов, отец нашего собеседника, служил командующим приморского сектора обороны Ленинграда, чей штаб располагался в Академии художеств тут же неподалеку. В казарме при штабе ютилась семья. А в 1944-м Ураловым наконец-то предоставили новое жилье — ту самую квартиру на первом этаже в 13-м доме по 2-й линии. Под обязательство вместе с бойцами РККА восстановить перекрытия.
С того времени в квартире и поселились Ураловы, нашему собеседнику еще и месяца не исполнилось. Александр Уралов всю жизнь прожил в памятной квартире, отлучался только на время службы в ВС и в командировки.
«В первые годы мы мало что знали о Савичевых. В квартире от них ничего не осталось. Соседи рассказывали, но довольно скупо. Старались не поднимать блокадную тему. Но к 20-й годовщине Великой Победы по телевизору показали сюжет о девочке, чей дневник стал доказательством зверств фашистов. И вот тогда в наш дом началось настоящее паломничество. Здесь были и Михаил Дудин, и Михаил Матусовский. Адрес в советское время входил в обязательную программу для туристов. Автобусы стояли вдоль газонов, ходили толпами. Так продолжалось до перестройки, потом поутихло», — поделился Уралов.
Пока Александр Владимирович показывал нам семь окон на первом этаже и квартирку на втором (она принадлежала дядьям Савичевой), рассказывал о том, что булочная стала государственной и во время блокады работала на отпуск хлеба по часам, к мемориальной доске возложила цветы компания школьников, две группы дошколят из детсада в ярких жилетках и две пожилые дамы. Последние дольше остальных задержались. На 13.00 администрацией Василеостровского района тут же был намечен митинг.
Уралов считает, что живет в самой обычной квартире старого фонда, рассказывает ее историю без лишнего наносного пафоса, но в мельчайших подробностях. Тяжело ли жить с призраками?
«Во время войны почти в каждой квартире кто-то умер. Так что наша не уникальна», — говорит он.
Но эхо блокады ему знакомо. Рассказывает, как его, ребенка, в послевоенные годы пугала прачечная, что стояла во дворе дома. После снятия блокады этой прачечной никто из жильцов не пользовался, хотя та и была оборудована всем необходимым. Дело в том, что во время самой страшной для Ленинграда зимы 1941-1942 годов в прачечной был оборудован морг. И взрослые вспоминали, что забита трупами соседей она была до потолка. Александр Владимирович помнит мрачное строение в деталях, говорит, мурашки по спине бежали от одного вида холодного серого бетона и сливов в полу. Прачечная долго стояла за забором, затем ее снесли. Никаких других призраков мальчишеское воображение не рисовало.
И от мрачных блокадных воспоминаний, знакомых ему по рассказам взрослых, он переходит на личные, послевоенные.
«У памяти о блокаде был свой период забвения. До конца 1950-х годов о ней старались не вспоминать, город восстанавливался, не осталось следов огороженных разрушенных домов, кругом шли ремонты. Суровый забор стоял только на месте разрушенного дома, где сейчас находится Василеостровский рынок. Он был разрушен 500-килограмовой бомбой. Я уже в первый класс собирался, а руины все оставались. Зимой дети с них катались как с горок на санках. Это было последнее напоминание о разрушениях, остальные уже были убраны.
А напротив наших окон на 3-й линии располагалось общежитие Академии художеств, его ремонтировали пленные немцы. Мне было лет пять, я еще застал забор с колючей проволокой, через который они обменивали свои поделки на еду. Боялись только, чтобы их не поколотили работяги с Балтийского завода. У нас еще и две пивные были напротив, место было живое», — поделился воспоминаниями Александр Уралов.
Александр Владимирович обмолвился, что с детства старался запоминать все, чему становился свидетелем. О Савичевых рассказывает, как о близких и хорошо знакомых ему людях. Вот только про музей больше не заикается. Говорит, что память не зависит от статуса жилого помещения.
Ранее НЕВСКИЕ НОВОСТИ рассказывали, как мемориал на Пискаревском кладбище усыпали цветами в 81-ю годовщину начала блокады Ленинграда.
