«Du comme il faut... / Шишков, прости: / Не знаю, как перевести», – это Александр Сергеевич Пушкин смеялся над адмиралом, писателем Александром Семеновичем Шишковым, предлагавшим – для охранения русского слова – вместо «бильярд» говорить «шарокат». На дворе был позапрошлый век, и споры велись почти те же, что сейчас. Просто тогда заимствовали из французского, а сегодня – из английского. Аргументы сторон мало переменились: одни говорят – дайте языку свободу, пусть будут каршеринги и коворкинги, вторые возражают – да ведь у нас свои слова есть, не хуже прочих, зачем нам тащить всякую дрянь? Архаисты стояли на страже, новаторы требовали перемен, но победила в итоге дружба. В каком смысле, спросите вы? В таком, что нынешний русский язык является продуктом, в том числе, и многолетней защиты, сбережения (пусть иногда и с перехлестом). Кажется, будто бы архаисты обречены проиграть, и язык лазейку найдет всегда: если удобно слово из чужого языка, это слово не запретишь, не задушишь, не убьешь, прорастет. Так случилось, например, с «инженером», вот уж отродясь на Руси такого не было, а сейчас – кто бы возражал? Ну, инженер и инженер, что такого? Ухо слышит здесь что-то явно чужое, но профессия существует, все привыкли, словари давно закрепили заимствования. Это так да не совсем так. Защита языка позволяет оставаться лишь тем словам, что будут проверены временем и людьми: исчезни завтра архаисты, последние рыцари словесности, мы просто утонем в плагиате, как потонули бы, не будь того самого Шишкова, над которым вольно было смеяться Пушкину. Не случись той памятной дискуссии, не было бы славянофилов, не появились бы долгие экспедиции в глубинку, не вернулись бы в литературный обиход народные сказки (вспомним век Державина и Тредиаковского – ведь ничего подобного, как будто нет никакого фольклора). Тот же сюжет повторился позже, когда со своим знаменитым «Словарем языкового расширения» выступил Александр Солженицын. Конечно, лексика, приводимая писателем, не вошла в обиход, и не отменила повальных постперестроечных трансформаций языка, однако если бы «Словаря» не было, как знать, осталось бы от этого языка хоть что-то. Многие модные словечки того времени (скажем, «чикса» в значении «девушка») пропали, как будто их и не было, в 2019 году так просто не говорят. И если это кажется вам «естественным», то вы заблуждаетесь. Не будь тех тысяч забытых теперь библиотекарей, учителей, редакторов, которые воевали за чистоту языка, «чикса» могла бы и остаться, а с ней – и весь остальной мусор. Принято считать, что «язык сам все сделает», но никакого языка без живых носителей и тех, кто борется за норму, просто не существует. Конечно, норма раз и навсегда фиксируется лишь там, где никто больше не говорит на том или ином языке (вот, санскрит неизменен, пользуйтесь на здоровье), но там, где оборонять рубежи слова некому, происходит не естественный, но очень печальный процесс полной замены всех слов и утрата идентичности. Так случилось со многими диалектами: пришли к дикому племени чудесные англичане, привезли бусы, и теперь третье поколение бодро лопочет по-английски, а что там было какое-то свое наречие, кто теперь вспомнит? Так что дайте охранителям охранять, а то ведь скоро охранять будет нечего. Мы же все-таки – не полинезийское племя, должны справиться. ДРУГОЕ МНЕНИЕ Как Невзоров надел на Розенбаума кокошник Колонка обозревателя «ВМ» Екатерины Рощиной Чего только «глицериновые слезы» по Началовой стоили! Эх! Все растащили на цитаты – ругая, конечно, Невзорова, но при этом, скорее всего, в глубине души соглашаясь с ним. Сейчас вот Невзоров оттоптался на пафосе Александра Розенбаума. Предложил ему переименоваться из Розенбаума в «певца Розодубова» ( далее... ).
