Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение Мы слушали лекции в зданиях Университета Шанявского, на Мясницкой – в зданиях, заарендованных для курсов в школах, в Политехническом музее и везде поспевали вовремя, читали, писали, чертили, рисовали под руководством опытных и умелых преподавателей, а руководил всей работой профессор В.Н. Образцов. Так проходили дни и недели, мы едва успевали прочитать газеты: «Социал-демократ», «Солдатская правда» и эсеровскую «Земля и Воля». На «Русское слово» или «Раннее утро» – на кадетские газеты времени не хватало. Но в июне обстановка на курсах несколько смягчилась, мы привыкли к слушанью лекций, чтению книг ... Читать далее
Мы слушали лекции в зданиях Университета Шанявского, на Мясницкой – в зданиях, заарендованных для курсов в школах, в Политехническом музее и везде поспевали вовремя, читали, писали, чертили, рисовали под руководством опытных и умелых преподавателей, а руководил всей работой профессор В.Н. Образцов.
Так проходили дни и недели, мы едва успевали прочитать газеты: «Социал-демократ», «Солдатская правда» и эсеровскую «Земля и Воля». На «Русское слово» или «Раннее утро» – на кадетские газеты времени не хватало.
Но в июне обстановка на курсах несколько смягчилась, мы привыкли к слушанью лекций, чтению книг и прочим школьным обязанностям, появилось и свободное время.
Возобновились разговоры и споры о событиях в стране, о деятельности политических партий, чаще стали происходить столкновения большевиков с эсерами (меньшевиков в составе команды я не встречал) и с каждым разом становились всё более острыми, – эсеры открыто готовились к чему-то серьезному, очевидно к полному захвату власти, были грубо-нахальны и озлоблены.
Среди эсеров проявили себя и тонкие провокаторы, действовавшие на солдат лаской, подхалимством, демагогией. Как и во II-й роте 84 полка, эсеры пытались донимать меня и моих товарищей пресловутой муниципализацией земли, но здесь это слово никого не пугало, – солдаты все были грамотными, а в нашем распоряжении были новейшие статьи Ленина по аграрному вопросу и постановления Апрельской конференции большевиков. И все же мой противник – эсер иногда в споре со мной добивался если не политического, то психологического успеха. Беседы, которые мы – большевики вели в команде, были всегда серьезными и по серьезным предметам; устраивались мы для этого обычно сидя на краях настила нар. А быть серьезными чуть не круглые сутки для солдат было не так-то легко и просто, – хотелось и песню спеть и сказку послушать и анекдот рассказать и послушать музыку. Мы читали газеты и обсуждали их содержание… И, вдруг, на соседних нарах кто-то под звон гитары начинал выводить тенорком: «я полоску млада жала…» со всеми деревенскими подробностями случая. Беседа наша увядала, солдаты-политики один за другим покидали меня, – направлялись в сторону гитариста. Эсер играл столько, сколько нужно было, чтобы собрать вокруг себя слушателей, а потом переходил, отправляясь от содержания песен, к агитации в пользу «Земли и Воли». Пел он, конечно, не только «полосыньку», а и «Дубинушку», и «Эх ты, доля…», и даже «Замучен тяжелой неволей». Я очень досадовал в то время, что не умею играть на этом инструменте, а эсер играл и пел хорошо. Особенно большое впечатление на солдат оказывала песня «Эх ты, доля, моя доля… Я урядника убил… И за это преступленье в рудники угодил…». Песня немудреная, содержание ее вообще сливалось с содержанием песен уголовников, да и факт, описанный в ней, скорее уголовного, чем политического характера, – урядник сам подати не собирал, один на целую волость из полуторы тысяч дворов и 7-8 тысяч жителей в деревнях, разбросанных между лесами, болотам, полями, – он был совершенно беззащитен, убить его ничего не составляло. Народ не убивал урядников вовсе не потому, что боялся их сопротивления, а потому, что понимал бессмысленность уничтожения одного и одинокого представителя власти, которая от такого убийства ничего не теряла. Но солдаты-крестьяне, слушая эту песню, не рассуждали, она им нравилась и по смыслу, и по мотиву, – эсер достигал почти всегда своей цели.
Однако, попытки его поднять спор вокруг вопроса об отношении пролетариата и крестьянства мне удавалось отражать без особого труда, наши солдаты достаточно хорошо были осведомлены о действительном содержании нашей программы, об отношении рабочего класса и трудящегося крестьянства, о земле и действительной воле.
Скоро у нас появилась своя гитара. Среди солдат мы встретили человека во всех отношениях превосходного и товарища прекрасного. Этого солдата вскоре узнала вся команда, а был он из рабочих одного из московских заводов, это был товарищ Ремнев-Зарубин. Он играл на гитаре и принес гитару из дому в казарму (по совету своей жены, как сам он похвастал впоследствии).
Ремнев-Зарубин был веселый и остроумный человек, из тех кузнецов, слесарей, металлистов, о которых народ сложил немало хороших и радостных песен. В ответ на заунывные, жалобные напевы эсера он начал распевать городские частушки и песни городских рабочих; он пел под звуки гитары: «В церкви золотом облитой пред оборванной толпой проповедывал с амвона поп в одежде парчевой…», «Коробочку» по-городскому, «Измученный, истерзанный наш брат мастеровой…». То, что пели рабочие и в 1905 году, и в последующие годы.
