Ирина Одоевцева (настоящее имя — Ираида Густавовна Гейнике; 1895—1990) застала почти все ключевые события прошлого века. Поэтесса родилась в Риге, но главными городами в её биографии стали Петроград и Париж. Одоевцева посвятила им два тома мемуаров — «На берегах Невы» и «На берегах Сены». В парижской книге она рассказала не столько о своей жизни за рубежом, сколько о главных лицах русской эмиграции: Бунине, Гиппиус, Мережковском, Керенском и других.
Семья Буниных упоминается в мемуарах Одоевцевой неоднократно. И часто в ироническом ключе. Бунин, по наблюдению Одоевцевой, «иногда бывал неприятен и даже невыносим». Например, он часто приходил в гости и во всеуслышание заявлял, что чувствует себя дурно и есть не станет. А спустя считанные минуты уплетал кушанья с завидным аппетитом.
Однажды писатель отказался есть телячье жаркое в гостях, аргументировал это тем, что «кто ж не знает, что Бунин телятины не ест?». Дело было, к слову, в полуголодные послевоенные годы. Хозяйке вечера от такого заявления поплохело, а Бунин преспокойно поужинал срочно раздобытыми для него консервами.
Может показаться, что Бунин бесился с жиру. Но были времена, когда Бунины даже обедали не каждый день — так мало было денег. Тем не менее Иван Алексеевич позволял себе подобное поведение в гостях и путешествовал исключительно первым классом.
Литератор представлялся не иначе как «академик Бунин» и был не слишком-то любезен с почитателями его таланта. Однажды к нему подошла со словами восторга и благодарности сестра поэта Леонида Каннегисера. Бунин отрезал: «То, что вам, сударыня, понравился мой рассказ, свидетельствует о том, что у вас хороший вкус. Но не понимаю, почему вам так хотелось довести это до моего сведения?». При этом если на людях Бунин казался высокомерным и надменным, то дома становился учтивым, гостеприимным и «сбрасывал с себя всё своё величие и официальность».
Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский были, по мнению Одоевцевой, самой крепкой писательской парой. Гиппиус говорила, что за 52 года совместной жизни они не провели порознь ни одной ночи. Этот союз был построен на антитезе. Она — логика, он — интуиция; она — сова, он — жаворонок. Они публично спорили, сразу же мирились. Парижанам они казались странной парочкой: чего стоит рыжая лисица на плечах Гиппиус, декорированная то розой, то сербским орденом.
Мережковский мечтал о Нобелевской премии. И его действительно номинировали десять раз — но всегда безрезультатно. Поэту казалось, что он, именно он достоин признания, а не «бытовик» Бунин, чьи книги Мережковский рекомендовал читать разве что в случае бессонницы. В 1932 г. Мережковский предложил Бунину: «Давайте, Иван Алексеевич, заключим пакт. Если мне достанется Нобелевская премия, я вам отдам половину, если вам — вы мне. Поделим ее пополам. Застрахуемся взаимно». Бунин отказался, чем Мережковского очень обидел.
Одоевцева упоминает лишь одну встречу с Керенским — первую. О событиях такого масштаба, по словам мемуаристки, в дневниках нужно писать с чистого листа. Керенский показался Одоевцевой человеком скромным и даже застенчивым — хоть он и говорил громко, и бурно жестикулировал, словно скрывал эту стеснительность от самого себя.
Керенский плохо видел и использовал лорнетку, что удивило Одоевцеву. Мужчины обычно пользовались моноклем, лорнетка же считалась женским аксессуаром. Плохое зрение Керенского даже стало темой анекдотов. Рассказывали, что однажды он наткнулся на автомобиль и обратился к нему, снимая шляпу: «Пардон, мадам».
Надежда Александровна Лохвицкая, прославившаяся под псевдонимом Тэффи, была одной из наиболее популярных российских писательниц до революции. Её сочинениями восторгался Николай II. В её честь даже назвали конфеты. На радостях Тэффи так объелась этими конфетами, что пришлось вызывать доктора и неделю соблюдать диету.
По воспоминаниям Одоевцевой, Тэффи была не только мастером письменного слова, но и прекрасной остроумной рассказчицей. Про себя она без ложной скромности говорила: «Мне бы Шехерезадой быть!». Ни один ужин не проходил без нового афоризма от Тэффи. То она назовёт запечённого гуся «собратом по перу», то пресечёт попытки «залезть к ней в душу в калошах». «В калошах» — потому что душа её «насквозь промокла от невыплаканных слёз».
Тэффи очень любила кошек. Настолько сильно, что по любви к этим животным оценивала людей: «Для меня человек, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном». Например, Тэффи признавалась Одоевцевой, что так и не смогла сдружиться с женой Бунина: Вера Николаевна кошек сторонилась.
Ирина Одоевцева приводит анекдот о Северянине, рассказанный Георгием Ивановым. Будто бы Северянина прославил Толстой — правда, сам того не желая. Толстой нелестно отозвался о стихах Северянина в присутствии журналиста, тот напечатал слова Толстого, и эффект получился противоположный: «Толстой подарил Северянину славу — северянинские строки, процитированные «самим» Толстым, прогремели на всю Россию, ударили по сердцам тысяч читателей».
Однажды Одоевцева пригласила Северянина с супругой в гости, на чашечку чая. Купила пирожных. Мало того, что пара опоздала на два часа, так Северянин с порога заявил, что чай не пьёт, и велел послать за вином. Неоднократно после подобных выходок Северянина Одоевцева клялась себе больше никогда с ним не видеться. Но затем встречалась вновь и вновь — не могла устоять перед обаянием самоназванного гения.
