„Двери! Дует!". Кроме того, грохочущий шум мешает беседам. Теперь они вращаются преимущественно вокруг будущих возможностей. Большинство приятелей еще не знают, где и как они будут работать на родине. Некоторые - без профессии, должны были прекратить обучение вследствие досрочного призыва, записи добровольцем в армию или были кадровыми солдатами. Ранее служившие опасаются, что самые хорошие места могут быть заняты.
Другие принимают это свободно: „Ах, мы делали в плену много всякого. Всеобъемлющие гении востребованы всюду".
Относительно профессии я не должен волноваться. В письмах из дома я читал снова и снова, что меня примет мое прежнее учебное предприятие. Таким образом профессиональное будущее может быть гарантировано. Кто будет, однако, моей будущей? Когда мы, более молодые, начинаем эту тему, состоящие в браке сразу злословят: „Никаких иллюзий. Вы останетесь вечно холостяками. Самые прекрасные девушки давно в браке!".
Наблюдатель у верхнего окна объявляет: „Там был дорожный указатель. На нём написано: Нижний Новгород 100 км.". Шлягер приходит мне на ум, который отец играл при случае: „В Нижний Новгород, там есть бутерброд с маслом, это красит щеки красно в Нижнем Новгороде... ". Я пою две строфы. Реакция: „Ну, там, распаковывай своё масло!".
Дни проходят. Поезд грохочет по тому же пути, как в январе / феврале 1944. Теперь, однако, в противоположном направлении. Снова и снова я ставлю вопрос, как я мог перенести годы в России. В самом деле, это были семь скудных лет. В утомительной велосипедной поездке к воротам Сталинграда в 1942 и скудных лагерных условиях за колючей проволокой только немного фаз регенерирования оставалось телу. Как оно могло справиться с этим? Русская земля покрывает теперь много приятелей. Возможно, во мне качества выносливости и выдержки выработала полевая работа - от десятого до четырнадцатого года жизни? Или высокая способность переносить страдания пришла ко мне уже в колыбели? Я не нахожу никакого логичного ответа. Возможно я нёс предрасположенность к выдержке через привитые мне смирение и покорность, что не могло оказать влияние.
Москва! Более длинная остановка. Вероятно, прицепляют дополнительно вагоны. От города мы едва видим что-то. Когда она лежит за нами, приятели настаивают двери, открывают щель и смотрят. Мы едем через середину полей сражений II мировой войны. Кто-то говорит: „Люди, если подумать, как близко к Москве уже продвинулись наши подразделения. Если бы тогда не пришла суровая зима". Он не заканчивает предложение. Ему возражают: «Да, ясно, затем бы мы выиграли войну и сегодня перед Кремлем стоял бы наш караул!». Ответ сразу следует: « Ну и? Тогда русские получили бы, наконец, под задницу». Диалоги становятся острее.
Мы сидели в течение долгих лет за колючей проволокой, имели время поразмышлять над причиной и действием опустошительной войны, а некоторые приятели едут домой с той же ненавистью к России, с которым вступали в неё когда-то. Я думаю, что могу причислить себя к тем, кому не слишком тяжело далось оставить первоначальные представления. Вероятно, образ врага был выражен не так сильно.
С другой стороны, некоторые приятели создавали впечатление, что их расставание с нацистской идеологией совершалось быстрее, чем они общественно признавали это. Тоже понятно. Какой пленник хочет стать против мнения большой массы - он подвергается опасности изоляции. А это может отразиться в плену судьбоносно.
По газетам и почте известно нам, чтобы восточная зона устанавливала другое политическое направление, чем западные зоны, которые экономически выправляются от войны при поддержке состоятельных стран, более быстро. Все же я полагаю, что левая социалистическая общественная система также может гарантировать мирное будущее Германии. Разумеется, это должно было значительно отличаться от советского образца.
Вообще, я вижу Германию такой, какой представляют себе это пацифисты: нейтральной, мирной, безоружной. С другой стороны: не имеет ли правительство даже долг вооружить свой народ, чтобы он не попал без защиты в руки чужим деспотам?
(Продолжение следует)
