Рождество приближается. Я прикрепляю несколько самодельных стихов к стенной газете:
РОЖДЕСТВО в 1948 Без детей, без женщин, без семьи, без дяди Эмиля и тёти Эмилии, без дам, глубокоуважаемых, почтили нас к празднику, далеко от родных полей, приветливые поляны, еловый лес, мы празднуем рождество снова в городе Асбест.
То, чего не хватает нам, знает каждый:
"только" 4 000 км.
К этим многим милям сегодня мысли спешат.
Однако, мы не хотим хандрить, наше мужество не позволяет опускаться, если теперь в праздничные дни кое-что нас не радует; если в рождественской елке вместо свеч, пестрых шаров, сахарных сердец мы находим, только макеты,
Псевдо-свечи, которые не зажигаются, если, вместо серебряного дождя мы берём железные опилки, если мы вместо того, чтобы курить бразильский табак, русскую Machorka (махорку) курим, при отсутствии пирогов и жаркого к Supp ' и Kascha (супу и каше) нас приглашают, но это ничего (или почти ничего), так как мы едем скоро домой; твердо надеемся, что в этот год последнее рождество было здесь.
И к следующему - будет забыт плен!
Но нет! Я верю однако:
Не будет он когда-то забыт.
Пленники сидят, как бывало уже несколько лет 24 декабря, на своих нарах и вспоминают, как когда-то дома Святой вечер проходил. Особенно, с каким-то внутренним движением, они изображают именно этот день. Я тоже вступаю: „В ходе второй половины дня отец украшал дерево в «гостиной». Никто кроме матери, которая упорядочивала подарки и укладывала их в предназначенные места, не мог вступать в помещение. Около 18.00 ч. Ужинали на кухне. По старинному обычаю подавали картофельный салат и венскую сосиску. Наконец, точно 19 .00 ч. наступало это: отец шел в комнату, садился за пианино и играл «Ох, ты веселый». Это был звуковой сигнал для нас детей, для матери, бабушек и дедушек и тети Марты, встать перед еще закрытой дверью комнаты и подпевать громко. Затем мать открывала дверь. Мы входили. В поле зрения ярко сияющее, празднично украшенное дерево. Отец трогал клавиши и мы оглушительно пели: «О, рождественская ёлка». Песня редко была доведена до конца, так как младших братьев и сестер нельзя было больше усмирить, они давно открыли подарки и взяли их в своё владение. Родители получали удовольствие и забаву от их нетерпения. Теперь мы передавали старшим наши маленькие, в большинстве случаев самодельные сюрпризы, и таким образом мы затем вместе сидели в уютном круге, там и сям лакомясь, весело и созерцательно беседуя. Незадолго до 22.00 ч. отец начинал песню «Тихая ночь». Затем подарки убирались в сторону. Родители ставили на стол рождественский кекс.. Он был выпечен ещё двумя неделями раньше по рецепту матери в булочной Хёрна, однако, никто не решился бы дотронуться до его перед Святым вечером. Это принесло бы беду семье, по старому суеверию. Лакомство и фабулирование продолжалось, до тех пор пока отец не шел к пианино и звал нас, старших братьев и сестру к себе. У него открыты, напечатанные в книжной типографии Буркхардта, «Три новых рождественских песни» нашего дедушки Пауля из его комической оперы «Большая поездка Юргенов». И мы весело пели:
« В период рождества, о, родина моя, позволь быть мне всегда стобой ...».
Кто мог предвидеть тогда, что эта песня примет такое значение для меня позже ".
(Продолжение следует)
