Ɔ. Накануне мы встречались с вами на репетиции «Дыхание Памяти» в танцевальной студии. На мой взгляд, это удивительный опыт: современного пластического и экспериментального танца в театре много, но бальные танцы практически не интегрированы. Расскажите про этот опыт. Как это вообще все получилось?
Идея родилась у танцоров Дениса Тагинцева и Анны Мельниковой, это их детище. Дело в том, что бальные танцы действительно практически не интегрированы в драматический театр, в отличие от других танцевальных жанров. В спектакле будут заняты Денис Тагинцев и четыре пары танцоров — мировые звезды бальных танцев. Вместе мы расскажем историю любви.
Ɔ. А что с драматургией?
Сюжетной линией стал рассказ «Холодная осень» из бунинского цикла «Темные аллеи». Получился совершенно новый опыт сочетания драматического театра с бальными танцами. Участвовать в перформансе мне предложил Родион Барышев, режиссер и хореограф, с ним и другими танцорами мы когда-то познакомились на проекте «Танцы со звездами».
Для меня это что-то абсолютно новое: мне страшно и приятно волнительно. На репетициях мы ищем какую-то общую терминологию, ведь изначально мы на разных языках разговаривали. При этом ребята относятся с терпением и пониманием, когда я прошу добавить больше драматургии и говорю: «Давайте сейчас просто, по-человечески. Просто шаг, просто жест, не танцевальный». Так что у нас идет поиск гармонии между танцем и театром. Пока мы еще лепим, и к премьере однозначно родится что-то прекрасное.
Ɔ. А что интересного вы берете для себя и своего актерского опыта из этого спектакля?
Непосредственно сам танец. Я просто обожаю двигаться, мне очень не хватает этого. У меня уже был опыт танцевального спектакля в РАМТе, когда хореограф Режис Обадия поставил «Идиота» Достоевского. Это был современный балет, и я была просто влюблена в каждую секунду этого спектакля. Мне нравилось, что без текста можно многое сказать через язык тела, и он может быть таким выразительным. Например, сцену, которую можно играть семь минут, станцевать можно за две. Смысл не теряется: то есть зрители могут просто умереть от боли за эти две минуты даже без слов актеров. Это удивительные ощущения, сочетания драмы и танца невероятно увлекает.
Ɔ. Вы работаете в РАМТе уже 20 лет. И на протяжении всех этих лет участвуете в разных театральных проектах. Вам важно искать творческие выходы на другие площадки?
Однозначно театр РАМТ — это мой дом во всех смыслах. Но я почти сразу начала сбегать из РАМТа. У меня был дипломный спектакль, который мы играли на других сценах, потом был проект «Три сестры» Деклана Доннеллана, c которым мы колесили по всему миру. И спасибо худруку Алексею Владимировичу Бородину, что он меня отпустил тогда. Потом был театр «Модерн», сейчас «Современник», Театр Наций, какие-то еще проекты. Для меня очень важно иметь дом и вместе с тем сбегать оттуда, работать с новыми людьми, режиссерами и актерами. Когда ты выходишь из родного дома, где тебя все любят и знают и где ты уже спокоен, потому что никто не обидит, то получаешь новый опыт, и все воспринимается гораздо острее. Ты словно каждый раз начинаешь с нуля. Это такая проверка на прочность.
Ɔ. Сейчас мы как раз находимся в подвале, где вы только что отыграли спектакль «Интернат», основанный на одноименном репортаже Елены Костюченко о жизни в ПНИ. Что этот проект значит для вас?
Я читаю «Новую газету», и текст Лены как-то сразу попался на глаза, когда вышел. Я начала читать, и мне сначала прямо нехорошо стало, бросило в жар. И еще не дочитав, я осознала, что он звучит у меня в голове множеством голосов героев. И что он должен звучать и для других. Поэтому я сразу же позвонила режиссеру Кате Половцевой и сказала: «Давай делать спектакль». Она согласилась. Мы связались с Леной и встретились. Она была ошарашена нашей идеей, но согласилась. Все происходило очень быстро. В конце апреля вышел текст, а в июне мы уже сыграли спектакль.
Ɔ. От текста Елены эффект, скажем так, как от кувалды немножко. Так и должно быть, потому что мы ходим мимо ПНИ и не замечаем этих людей, делаем вид, что этой проблемы не существует. А Елена вытаскивает все это на поверхность. Вы же все-таки бережете зрителя — спектакль получился чувственным, с какой-то надеждой, что ли. Все идет по тексту, но в нем словно появился свет. Как это произошло?
У нас не было задачи забить последний гвоздь. Я лично вижу свет в этих людях, о которых написано в статье. Мне кажется, отсюда свет и рождается, у нас не было цели рассказать про тотальный ужас системы. Мы рассказываем о людях. И даем голоса тем людям, вокруг которых все ужасно, но внутри у них есть свет. А свет почему? Потому что это живой человек, с огромной душой, мечтающий и желающий жить и любить, несмотря ни на что. И это в спектакле выходит на первый план.
Ɔ. Вы уже не первый раз поднимаете важные социальные темы. Много лет вы занимаетесь проектом для людей с особенностями развития «Наивно? Очень». Почему вы его создали?
У меня никогда не было цели заниматься благотворительностью, мне хотелось помочь конкретным людям. В театре у меня коллега есть, ее дочь Маша с особенностями развития росла на моих глазах. И выросла прекрасной девочкой, стала искать себя и поступила в 21-й колледж, где обучают людей с особенностями развития творческим профессиям. Я поддерживала Машу в ее начинаниях, а потом и ее однокурсников. И вокруг меня появился круг очень талантливых людей с особенностями развития, которым хотелось помочь. Сначала это были какие-то точечные действия — закупка расходных материалов для рисования, диван в комнату отдыха, но этого было мало. Поэтому появилось желание создать проект, где ребята могли бы работать и зарабатывать постоянно. «Наивно? Очень» — проект социального предпринимательства, а не благотворительный фонд. Наши сотрудники — художники — люди с особенностями развития ментального характера. Вот уже 11 лет мы работаем и развиваемся. Несмотря на то что мы конкурируем с бизнес-проектами, не имея никаких вообще поблажек, скажем так. Аренда мастерских, галереи, магазина — все это мы оплачиваем без каких-либо льгот. А еще зарплаты сотрудникам, налоги, пенсионные, страховые. Поэтому мы все время в каком-то подвешенном состоянии, и выживать порой бывает сложно. Но мы не жалуемся, просто стараемся делать свое дело.
Ɔ. В Нью-Йорке и европейских городах есть отдельные галереи, которые занимаются форматом «аутсайдер-арт». Это целое направление, и хотя люди понимают, что это художники с особенностями, популярны они не поэтому. Как обстоят дела в России?
Ситуация потихонечку меняется. Когда мы начинали, то изначально не говорили, кто наши художники, для того чтобы получить оценку их творчества вне зависимости от диагнозов. Чтобы не было вот этого: «Ну понятно, это ведь такие особые люди, конечно же, мы не будем ругать их творчество». Но если есть за что ругать, ругайте, если нравится, то хвалите, если хочется приобрести — купите. Со временем мы убедились, что на картины очень хорошо реагируют и ценители, и коллекционеры, и просто любители. То есть людям очень нравится такое наивное искусство. И мы стали рассказывать о наших художниках. При этом я всегда говорю, что это работа Тимы Штромана, а это работа Романа Горшенина — я не говорю про особенности, я называю авторов. Наши ребята за эти десять лет очень выросли. Сначала это были такие скромные талантливые ребятки, которые рисовали просто потому, что им нравится, но думали, что это никому не нужно. А сейчас это взрослые люди, художники, которые творят. И они точно знают, что их новые работы ждут, за их творчеством следят, их картины покупают. И это самое важное и дорогое для нас — их уверенность в себе и понимание, что они нужны миру.
Ɔ. Вы как-то говорили в интервью, что долго не хотели ассоциироваться с этим проектом лично, чтобы это не выглядело как самопиар. Одно дело — ты собираешь деньги, а другое дело, когда у тебя есть люди, которые получают регулярную зарплату. В таких историях всегда может появиться тот, кто обвинит вас в том, что вы кого-то обкрадываете. Насколько часто приходится иметь дело с такими стереотипами?
Когда все только начиналось, директор проекта Лена Вахрушева оберегала меня от таких людей, которые били себя в грудь и что-то пытались доказать или просто, проходя мимо, кидали какие-то реплики обидные. Первый год мы с ней иногда буквально плакали на груди друг у друга от такой несправедливости. Но потом я как-то в один момент собралась и поняла, что так не может продолжаться. И просто отсекла это волевым усилием. Я знаю, что есть люди, которые всегда будут уверены в чьей-то недобросовестности или будут обвинять, что кто-то зарабатывает на больных людях и так далее. Но я не могу позволить себе тратить свою жизнь на переживания об этих людях и их словах. Даже пять минут в день. Это вообще самое главное — не тратить энергию на то, чтобы кому-то что-то доказать. Важно просто делать свое дело.
