Была у нас одна кровеносная жила, напитавшая Владимирские края предприимчивостью новых людей, мастеровых и купцов. Древний Стромынский тракт соединил Москву, Юрьев-Польский, Суздаль и Владимир, и со временем вдоль него стали строить деревни, жизнь потекла и вглубь.
Дело в том, что на нашей земле почти ничего не растёт. Ржаные поля быстро выпивают скудные силы из земли и приходят в негодность, а русский без трёх фунтов в день родного кислого хлеба никак не сможет. Выход здесь может быть только один – продукты покупать, а самому работать в найме или торговать. Вот и занимались по этому тракту, в основном, гончарным делом и ткацким ремеслом. Льняные полотна продавали с рук, выходя на дорогу и предлагая проходящим обозам.
С наступлением индустриальной эпохи всё изменилось. На тракте поселилось несколько купцов, которые занялись обучением крестьян ткачеству очень дорогой материи: шёлкового бархата, плюша и полумеха. Принцип был похож на привычный, да инструменты и сырьё немного другие. Об этом рассказывают в селе Заречье бывшего Покровского уезда Владимирской области. Соловьёвы, Думновы — их здесь помнят все.
Купцы открывали фабрики при своих усадьбах и нанимали местных ткачих на работу, нередко станок и сырьё давались на дом. Со временем вырастали новые храмы, появлялись больницы и школы для работников и их семей, даже из соседних городов приезжали соискатели.
Ткачи производили около аршина материи в день и получали 25 рублей в месяц. Этого хватало на жизнь с лихвой, так как, к примеру, корова по тем временам стоила порядка 5 рублей.
Премию они получали отрезами тканей, так что любая местная жительница вполне могла позволить себе модную тогда плюшевую безрукавку — «обжимку». Отпуск длился 3 летних месяца, за которые можно было сделать кое-какие запасы на зиму и посадить овощи.
День ткача начинался в 4 утра, вставать позже было не принято. При свете закопчённой керосиновой лампы готовились заряжать станок заново на 100 метров или продолжать вчерашнюю работу. В каждом ряду, где был ворс, нужно было намотать шёлк на специальную спицу и затем, разрезать петли по едва различимой канавке острым ножом. Для бархата спица была очень тонкая, ведь ворс у него низенький, для плюша – побольше, а для полумеха – самая толстая.
В темноте это проделать особенно трудно, глаза моментально устают, вот и выходили ткачи на покой до 40 лет, изработанные и плохо видящие. В цеху стоял такой шум, что в соседних домах тоже просыпались, так что вскоре вышел запрет на близкое строительство рабочих помещений.
«Я весёлая ткачиха, хорошо умею ткать! Пинч-понч-клёпа-клёпа, хорошо умею ткать!». Это во дворе играет с детьми правнучка фабриканта Сергея Ивановича Думнова. Два мальчика-челнока стараются успеть пробежать между смыкающимися рядами других ребят. А в те времена они бы уже вовсю ткали, ведь в 12 лет почти каждого ребёнка ставили к станкам учиться.
Даже простые детские забавы здесь характерные – шёлковый бархат до революции всех кормил. Пролетариату такие материи были ни к чему, усадьбу тогда раскулачили, но о промысле сегодня осталась не только память, но и полностью восстановленный быт местного дома-музея.
Думнов продавал свой непревзойдённый бархат за границу, завоёвывал там премии за качество и был известным меценатом. В Авдотьино у Берлюковского монастыря ткал свой шёлк Соловьёв, отстраивая постепенно город Киржач, который он полностью взял под своё крыло. Шерстопрядильная фабрика во Фрянове, знаменитое Карабаново со своими барановскими ситцами – всех и не упомнить, но известно одно: стромынский тракт некогда был дорогой, по которой во все концы развозились лучшие русские ткани.
«Это наш бархатный путь!» — говорят во Фряново. «Великий русский шёлковый путь» — говорят московские этнографы. Так или иначе, об этой древней дороге известно ещё далеко не всё, и кто знает, какие секреты раскроет она в будущем?
