Ухватиться за границу: Валентин Курбатов о миссии писателя и роли критика
Валентин Курбатов о миссии писателя и роли критика
Известный псковский писатель, критик и литературовед Валентин Курбатов в конце июня стал обладателем Государственной премии РФ в области литературы. «АиФ-Псков» счел, что это повод поговорить о жизни, творчестве и ремесле писателя.
«Простите, ребята»
- Валентин Яковлевич, у вас много разных наград и премий. В чем особенность этой?
- Она не особенная, она смущающая. Задумаешься тут. Ведь до меня эту премию получали Виктор Петрович Астафьев, Георгий Васильевич Свиридов, Валентин Григорьевич Распутин, Юрий Васильевич Бондарев, Василий Иванович Белов, Валерий Александрович Гаврилин.
Премия была подтверждением уже устоявшегося народного мнения об этих людях. Вся страна знала кто это. Каждый звук их речи или музыки был слышен русскому сердцу. Это было естественно и закономерно. А тут я... Представляю недоумение писательского мира.
Ну, думаю, подожду формулировки: авось объяснится? Ага, вот, значит, за что: «За сохранение и развитие традиций русской литературы». Ну, это уже понятнее. Сегодня и слепой видит, что время пошатнулось, осталось без памяти корней. Ни опоры, ни твердости, ни традиций. Всяк начинает мир с себя. А мне выпало счастье в разное время знать этих великих старших современников. Ну, и, очевидно, какая-то добрая душа решила таким косвенным образом напомнить об этих основателях русской традиции и тем еще подержать мир в равновесии.
Хотя никакого специального хранения традиций в моей работе не было и быть не могло. Я просто жил среди них и писал о них. Да и они ведь не традиции строили и укрепляли, а только жили, как Бог поставил, и писали, как Он велел. И мне сейчас остается не бегать и не подтверждать звание «хранителя», а тоже просто жить и оставаться самим собой, таким, каков был при них, уже в царствии небесном находящихся товарищах.
Чтобы потом явиться к ним и сказать: «Простите, ребята, я старался договаривать те слова, которые вы не успели договорить».
Не самоирония, а самозащита
- Вы очень ироничный человек. Самоирония выручает вас в самых разных ситуациях наверное.
- Это не самоирония, а самозащита. Пытаюсь удержать свое пространство и не поддаться ложным и сомнительным искушениям. Конечно, я радуюсь. Я не изучал никакую литературу и когда слышу слово «критик» в свой адрес, я оглядываюсь: о ком это?
Я, кажется, ни разу в жизни никого не покритиковал. Если мне книжка не нравится, я с отвращением откладываю ее в сторону и всё. Пишу только о тех, кто близок и к кому лежит сердце. Сегодня все реже и реже.
Я член жюри премии «Ясная Поляна». И почти каждая книжка сегодня говорит мне: пошел вон, старый дурак! Как ты смел жить и думать так, как ты думаешь, когда мы страдали от несвободы! Все нынче ироничны по отношению к «совку», брезгливы к миновавшему. Все свободны в словаре, все 18+. Матерно пишут и девчонки, и мальчишки одинаково.
Лев Николаевич Толстой, чьим именем названа премия, как-то умудрился, пройдя севастопольскую тяжелейшую войну. Поди, тоже много чего слышал от русского солдата про саму войну и начальство, а вот как-то сумел обойтись живой и чистой русской речью, не повредив жестокой правде.
- Неужели ни о ком из современных авторов не хочется написать?
- Есть Захар Прилепин. Мы давали ему яснополянскую премию и отчасти по моей рекомендации. Самому лучшему из его небольших сочинений, маленькой повести «Санькя».
Книжка о мальчике, вырвавшемся на свободу и не знающему, что с ней делать. Подростка распирает от силы, он злится, заводится, дерется, переворачивает уличные урны. А приезжает в деревню к бабушке и оказывается, что он просто обычный деревенский Санькя. Бабушка ему напоминает о том лучшем, что его строило и держало.
Сам Захар тоже идет Санькей по жизни и его тоже держит Санькя. Хотя уже тоже, нет-нет, да пококетничает, поиграет мускулами.
Вчера читал самую тоненькую книгу среди толстых соискателей - «Возвращение в Острог» Саши Филипенко. Страшная картина о детских домах в маленьком городке, где тюрьма градообразующее предприятие. В детском доме неожиданно начинается эпидемия суицида. Оказывается, добрый мэр, сам в прошлом сиделец местной тюрьмы, отправил детей к морю в Грецию. Это несказанное счастье обернулось страшной трагедией. Дети уже не смогли жить в пространстве злого быта своего города и своего детского дома. Книжка разрывает сердце.
Слава Богу, есть писатели, которые пишут не только кокетничая перед зеркалом, брезгливо поглядывая на скучный мир и каждым словом показывая, что весь мир должен им, а они никому. А таких, увы, большинство не только в нашей, а и в европейской прозе, которая тоже ищет премии «Ясная Поляна». Перемени Дожа на Ивана и Мэри на Машу и не заметишь границы между их и нашим миром – не зря мы в последние десятилетия «бегали за чужими юбками».
«Сейчас тяжелее всего»
- Пскове, на ваш взгляд, есть сейчас интересные авторы?
- Хорошие есть, замечательные даже. Наш поэт Андрей Бениаминов, который собирает на изборский праздник «Словенское поле» интересных авторов со всей страны. Игорь Смолькин один из лучших христианских писателей сегодня. Он сам староста храма, ему труднее, чем остальным. Светское сознание чуть подозрительно глядит на православное. А православное слишком решительно глядит на светское, а он соединяет их в один мир.
У нас спокойная, твердая и ясная писательская организация, заложенная нашими предшественниками — Гейченко, Васильевым, Григорьевым, Майминым, Виноградовым. Они все разошлись по мемориальным доскам.
- Какое время для писателя сложнее? Нынешнее, застойное, 90-е годы?
- Сейчас, конечно, труднее. Молодым людям сравнить не с чем. Они выросли посреди «прав», не ведая слова «обязанность» А я и в «застойные» годы не чувствовал гонений. Однажды, правда, в «Искусстве кино» меня вместе с критиком Игорем Дедковым назвали «поручиком, идущим не в ногу с временем».
Игорь Дедков был точен, отважен, его за дерзость выслали в Кострому. А я разве что иронию себе позволял. Но было много доносов написано в обком, что я понимаю кино и литературу не так, как советский народ.
Я не чувствовал никакой «застойности» строя, просто писал. «Сломался» очень остро только когда произошел расстрел Белого дома. Мы как раз в день расстрела отправлялись «философским пароходом» (писатели, артисты, философы – сейчас помню Леонида Бородина, Никиту Толстого, Сергея Аверницева, Николая Бурляева) по Волге от Москвы до Нижнего «спасать Отечество». Стыдно было смотреть друг другу в глаза. И мы бежали с корабля один за другим, и не знаю, дошел ли он до Нижнего или повернул обратно уже пустым.
Союз писателей тоже стал расползаться. В Ясной Поляне мы уже двадцать пять лет пытаемся заделать эту прореху и удержать русское сознание от окончательного распада.
Сейчас тяжелее всего. Сегодня мир надо называть снова. Все слова изношены, вытерты, обесчещены. Они не означают того, что означали. Слово «любовь» используют в низко-подростковом понимании. «Любовь», «доброта», «справедливость», «истина» произносят чаще всего во время выборов, но из этих слов ушла глубина. И в особенности человеческие чувства предстоит назвать снова, чтобы человек почувствовал страшную ответственность быть человеком, потому что это небесное поручение русскому человеку.
Теперь подлинно пора ухватываться за традицию и помнить обязывающие слова Р.-М. Рильке, сказанные как раз после посещения Толстого в Ясной Поляне, что «все государства граничат друг с другом и только Россия граничит с Богом».
Эту-то границу и хранила русская литература. Авось на нынешнем трудном пороге мы опять ухватимся за неё.