Скрепы и скобари
Псков и Псковщина – места, где расхожая банальная фраза о дышащих Историей камнях отчетливо превращается в реальность. Легочная работа Вечности здесь столь мощна, а дыхание столь горячо, что не слишком подготовленного человека может сшибить с ног и даже немного опалить.
От автора. У этой небольшой и ни на какие особые лавры не претендующей заметки сложная судьба. Написанная еще в 2015 году специально для «Русской идеи», она несколько месяцев пролежала в редакционном портфеле, затем так же несколько месяцев была на закончившемся молчанием «просмотре» в одном солидном издании. Затем ее выложили на сайте «Россия онлайн», который на альтруистических началах делали бывшие члены команды другого сайта, «Русская планета», надеясь найти под новый проект спонсора. Не получилось, – и спустя несколько месяцев по окончании оплаты за хостинг начинание почило в бозе. Хочется верить, что теперь, после нескольких лет скитаний, текст обретет окончательное надежное пристанище, которое ему изначально предназначалось и названию которого он абсолютно соответствует.
Во многих городах и весях довелось мне побывать в своей жизни, Псков же до поры до времени оставался вне данного списка. И сам ведь собирался, и друг, родившийся там, но давно живущий в Москве и бывающий на малой родине наездами, давно зазывал, а вот поди ж ты. Но неизбежное все-таки свершилось, изрядно меня перепахав.
Изборск
Псков и Псковщина – места, где расхожая банальная фраза о дышащих Историей камнях отчетливо превращается в реальность. Легочная работа Вечности здесь столь мощна, а дыхание столь горячо, что не слишком подготовленного человека может сшибить с ног и даже немного опалить. Уж себя-то я считаю подготовленным достаточно, а все равно периодически немел, хватал воздух губами и шевелил белками глаз. Вот среди кучно расположенных городских церквей и церквушек отыскивается внешне неприметный храм святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, где хранится копия Туринской Плащаницы (одна из двух в России) и частица Креста Господня.
А вот камень, повествующий, что именно на этом месте в 1581 году перед осадой города войсками Стефана Батория произошло чудесное явление Богородицы старцу Дорофею.
Псковский кремль
Вот Псковский Кремль – а вот мемориальная доска на доме, где жил великий русский публицист и искусствовед Савва Ямщиков, современниками которого нам посчастливилось быть. И все это в полушаговой доступности друг от друга, а в шаговой еще много чего, скажем, железнодорожная станция, где Государь Николай II подписывал (подписывал ли?) отречение от престола. Есть поводы захлопать глазами. Кстати, о великих, досках и расхожих фразах – в Пскове я как никогда часто вспоминал афоризм «если в Париже вешать мемориальные доски в каждом месте, где жил или просто бывал кто-то из великих или хотя бы выдающихся, ими придется заколачивать окна».
Труворов крест
Мой друг, давно уже воспринимающий родные места как банальщину и обыденный фон, в какой-то момент проникся моим то немым, то шумным восторгом, и признал, мол, только сейчас по-настоящему понял, в каком необычном краю появился на свет.
Спокойная привычность скобарям- псковичам то бишь — обильно рассыпанных по их земле, как это нынче модно говорить, духовных скреп, является предметом отдельного недоуменного восхищения. В последний день визита мы посетили два монастыря – Мирожский, с уникальными по степени сохранности фресками домонгольского периода, и Снетогорский, основанный на рубеже XIII и XIV веков в качестве мужского, а ныне женский, тоже богатый уникальными фресками эпохи своего основания.
Так вот, по местным меркам это достопримечательности второго ряда, так же, как и расположенный неподалеку от Снетогорского монастыря памятник (новый, правда, ему всего 23 года, открыт в 1993 году, накануне празднования 1090-летия Пскова) Александру Невскому и его дружине с едва ли не крупнейшим в мире скульптурным изображением лошади. Очень мало не только в России, но и вообще на свете мест, где сакральное столь обыденно и повседневно.
В таких местах чудесные встречи и метаморфозы тоже кажутся чем-то само собой разумеющимся. В тесно набитой маршрутке, мчавшей нас из Печор обратно в Псков, я разговорился с милой обаятельной девушкой. Она оказалась русской, давно живущей в Париже и приехавшей показать своим сыновьям святыни их Отчизны.
— Русский Париж… Сент-Женевьев-де-Буа, — задумчиво проговорил я.
— У Вас там похоронен кто-то из близких? – несколько удивленно спросила Анна (так звали мою собеседницу). Я был одет по-походному, слегка запылился и утомился после путешествия, словом, не производил впечатления интеллектуального светоча, знакомого со знаменитым кладбищем по причинам, выходящим за пределы личных.
— У любого русского человека похоронен там минимум один близкий – Бунин! – не без пафоса ответил я.
Тут уж разговор пошел доверительнее и теснее. Оказалось, что Анна сейчас занимается во французской стороне разного рода кинематографическими проектами, по образованию же, призванию и немалому опыту работу она журналистка. На мой осторожный вопрос относительного главного маркера последнего времени, КрымНаша, настал ее черед дать на-гора немного пафосности, абсолютно, впрочем, ненаигранной и искренней: «Для любого нормального русского человека, вне зависимости от места проживания и политических убеждений, возвращение Крыма – огромная личная радость!». Мое облегчение и ликование в этот момент сложно описать словами.
Про Печоры и Печорский монастырь, пусть он в лишних представлениях и не нуждается, можно – нет, нужно! – рассказывать отдельно, долго и вдохновенно. Как и про Изборск, где, осмотрев грандиозную крепость, идешь к Словенским ключам и жадно пьешь из каждого из них, подставляя лицо холодным живительным брызгам, а затем направляешься на Труворово городище, где, по легенде, похоронен брат Рюрика; на месте легендарного захоронения находится так называемый Труворов крест. Вряд ли все это менее значимо и сакрально для русского человека, чем Крым.
В этот момент уже совсем по-другому, не отвлеченно и не как скупую строчку из учебника, начинаешь воспринимать тот факт, что Печоры, Изборск и их окрестности четверть века находились в составе Эстонии. В феврале 1920 года делегация Советской России во главе с Адольфом Иоффе подписала в Юрьеве (Тарту) мирный договор с соседней прибалтийской страной, согласившись на передачу части территории нынешних Псковской и Ленинградской областей и выплату немалой контрибуции. Официальной целью договора называлось прорубание торгового окна в буржуазно-капиталистическую Европу, неофициально он многими трактуется как плата за ликвидацию армии Николая Юденича. Костяк той генерации большевистских вождей смотрел на потерю исконных русских земель с (не)здоровым равнодушием, полагая ее мало того что временной, так еще и не имеющей практического значения в рамках неумолимо надвигающейся Земшарной Республики Советов.
Печорский район оставался в составе Эстонии и после ее присоединения к СССР в 1940 году.
Лишь по окончанию Великой Отечественной советское руководство догадалось совершить «Крым наоборот». В противном случае мы бы имели сейчас очередные святые для русского сердца и обильно политые русской кровью места, бездарно отданные политическим карликам не на поле боя, а в тиши кабинетов. А слепое, оголтелое, не поверенное национальным чувством поклонение химерам, хоть марксистским, хоть либеральным, и вытекающая из этого поклонения политика отматываются потом назад очень тяжело и с большими жертвами.
Об этом не дает забыть памятник в виде купола парашюта, расположенный на въезде в Псков и посвященный подвигу 84 воинов 104-го гвардейского парашютно-десантного полка в Аргунском ущелье.