Гусеница бражника
Только Таня, пожалуй, и помнила, что на самом деле Оливию когда-то звали Олей. Потому что были они, Таня и Оливия-Оля, подругами всю сознательную жизнь — с детского сада.
Только Оливия-Оля была на новогоднем представлении прелестной Снегурочкой в короне и муфточке и помогала Деду Морозу раздавать подарки ребятам. А тихая, незаметная Таня — всего-навсего одной из Снежинок. Снежинки кружились в хороводе и были, как сейчас бы сказали, подтанцовкой. Таня на подружку не обижалась: как-то легко и просто приняла свою роль фрейлины при императрице.
Быть красивой — удача. Уметь подать себя — удача вдвойне. Оля Малявина, белокурая, синеглазая, стройная, вытянула счастливый билет еще тогда, с детсадовского возраста. И всегда потом блистала ослепительной Снегурочкой среди подтанцовки из одинаковых Снежинок.
Хотя Снежинки, конечно, тоже различались — но лишь при ближайшем, очень тщательном, рассмотрении. Вот Таня, например: у нее были несомненные плюсы. Хорошая память, добрый нрав, любящие родители, умение рисовать… Но все эти плюсы становились крошечными плюсиками, когда рядом появлялась эффектная Оля. Оля с трех, ну, или с пяти, лет умела привлечь внимание к себе. А это тоже, как показывает жизнь, несомненный и редкий талант.
Подчеркнуть в себе хорошее, умело скрыть плохое. Таня подругой искренне восхищалась и даже не пыталась с ней конкурировать. Только поэтому, наверное, их дружба и растянулась на целую долгую жизнь. Таня тянула ножку в белом гольфике в замысловатом па — танец Снежинки был несложным, но требовал усидчивости — и искренне радовалась за самую красивую Снегурочку на новогоднем утреннике. А потом, в школе, охотно бегала с записками от мальчишек для Малявиной. Оля записки снисходительно принимала и зачитывала вслух — Таня таяла от такого доверия. О, как мечтала она, конопатая полненькая Танечка, когда-нибудь получить тоже записку от мальчика с признанием в любви, ну, или хотя бы с приглашением в кино! Но роли в их спектакле были распределены уже давно. Снежинка никогда не могла бы стать Снегурочкой.
Сразу после школы Оля Малявина сменила имя — на звучное Оливия. А вскоре и фамилию сменила: вышла замуж. Первая из класса, и неудивительно. Она, Оливия, была рождена не для того, чтобы быть книжным червем, не для скучной повседневной работы.
Она была рождена для другого.
Так Оливия и сказала Тане:
— Я рождена для любви.
И Таня задохнулась от этой простой формулировки. Другая бы скрючилась от зависти, ведь каждая женщина мечтает именно об этом, одном-единственном, главном жизненном предназначении. Но Таня, простая душа, понимала, что не каждому выпадает счастье быть желанной.
Когда-то Таня читала о таком аттракционе: покупаешь раковину. И в ней может оказаться прекрасная жемчужина. А может просто сидеть унылый моллюск. Кому как повезет.
— Ты будешь свидетельницей у меня на свадьбе? Ты же моя лучшая подруга! — сказала Оливия.
И Таня с радостью согласилась. Эта роль — свидетельницы на свадьбе, подружки-дурнушки, передатчицы записок от поклонников и свободных ушей для выслушивания чужих историй — стала для нее привычной и даже любимой.
Таня, еще в школе, ходила в изостудию — ей всегда нравилось рисовать. И вот на одном из занятий рыжая кудрявая художница с прелестным именем Милица Вацловна рассказала своим ученикам, что на картинах итальянских мастеров Божество определяло окружение. Все эти ангелы и прелестные девицы смотрят с восторгом на главную фигуру на картине — и зритель сразу понимает, от кого исходит свет. А убери весь этот бэкграунд, и все, привет, нет никакого а.
Вот и Таня понимала, что у нее с Оливией тот самый симбиоз, когда одна оттеняет другую — восхищенными взглядами, вечной услужливостью и восхищением. Не будет Тани-Снежинки, не будет и Оливии-Снегурочки.
Смешно и странно, но Таня была еще три раза свидетельницей на свадьбах у Оливии. Тот первый, послешкольный брак продлился года два, а потом Оливию «увел» владелец киосков и обладатель шикарной черной «девятки» по прозвищу Гнус. Гнуса подстрелили в 95-м, Оливия в трауре была хороша, как кинодива. Черная шляпка-таблетка с вуалью, туфли на умопомрачительных каблуках и черные же очки (дань голливудской моде) сделали ее самой настоящей фешен-звездой. Прямо на похоронах Гнуса в шикарную Оливию влюбился светский репортер Оскар Квашнин, известный сердцеед. Оливия уехала с ним в Хургаду, и Таня ее осуждала где-то глубоко в душе, но и восхищалась — тоже. Надо же, какая она, Оливия, птица феникс! Возрождается из пепла. Буквально сразу после похорон и возрождается.
Из Египта Оливия приехала необычайно похорошевшей: светлые выгоревшие волосы падали на шоколадные плечи, загар оттенял голубые глаза. На пальце сверкало кольцо с бриллиантом: Оскар сделал предложение.
— Ты будешь свидетельницей у меня на свадьбе? — спросила вновь Оливия и рассмеялась. — Не первый раз и, надеюсь, не последний.
Как в воду глядела: после Оскара был еще один, Стасик, тогда Оливии уже было под сорок.
А Стасику — двадцать пять. Он был парикмахером Оливии, а, как известно, женские волосы — материя магическая. Вот Стасик трогал белокурые волосы Оливии, мыл их, красил и сушил феном — и какая-то возникла магия, какой-то эфир.
Впрочем, что это все об Оливии. О Тане тоже надо рассказать.
Конечно, не так романтично, но тем не менее Таня тоже урвала свой кусок женского счастья. Ничего романтического, ничего шикарного. Таня стеснялась своих свадебных фотографий и спрятала их в самый дальний ящик комода. Она и себя, конечно, тоже стеснялась. И своего мужа, с которым познакомилась еще в институте, — он был аспирантом на кафедре биологии. Леня Лойко, невысокий, полненький, со смешной рыжеватой бородой, которая уже в сорок лет стала абсолютно белой, седой. Леня был застенчивый и умненький. За Таней он практически не ухаживал: принес как-то на Восьмое марта три длинных огурца с желтыми цветками на концах. Сказал:
— Вот в овощном выкинули — разве не прелесть? Это тебе! Давай поженимся!
Тане Леня Лойко не нравился, но она подумала: наверное, это тот самый шанс, когда Снежинка может перейти на другой уровень и стать если не Снегурочкой, то в перспективе Снежной бабой.
— А кто сказал, что у Маргариты была в руках мимоза? — ответила она Лене. — Может, те желтые цветы были огуречными?
Леня шутку оценил.
— Ну ты, подруга, и выбрала… — развела руками Оливия. — Впрочем, ты ведь знаешь, когда люди подходят друг другу, они и внешне похожи. Вы вот с Ленчиком похожи. Значит, будете счастливы.
А Таня с Леней на самом деле были похожи. Оба невысокие, полноватые, тихие, ненавязчивые, начитанные. И сын у них родился — абсолютно такой же породы. Петя. Уже в первом классе Пете прописали очки, зато в шестом он выиграл первенство Москвы по шахматам.
В семье Лойко никогда не повышали друг на друга голоса. Вечерами играли в слова: из длинного слова надо было составить много коротких. Или — читали вслух, по очереди. Обязательно классику. Чехова, Бунина.
— Мальчику надо слышать живое слово, — объясняла Таня Оливии.
А та дергала плечиком: ой, подруга, какая же ты зануда. Ленечку Оливия называла то Кентервильским привидением, за седую бороду, то Дикой собакой Динго: когда Оливия приходила к Тане в гости, Леня обязательно смывался из дома. Не хотел с ней контактировать.
Но ярлыков не развешивал. Не принято было у них в семье развешивать ярлыки…
Оливия приходила в маленькую светлую квартирку Лойко нечасто. Просто хотелось иногда ей выговориться. Она приносила какой-нибудь тропический ликер и сама пахла южными фруктами, тонкими восточными духами, шуршала шифоновой юбкой, звенела золотыми браслетами на тонком запястье, смеялась переливчатым смехом. И очкастой грузной Тане снова оставалось лишь восхищаться этой удивительной жар-птицей, зачем-то залетевшей из райского сада в скучное Чертаново.
Оливия рассказывала о своих путешествиях, о романах, — эти рассказы были похожи на авантюрный роман. Уже рухнул брак с темпераментным парикмахером Стасиком, и Оливия вновь трепыхалась в страстях: ее новый возлюбленный, армянин Григорян, был прочно и надежно женат, но страшно ревновал белокурую подружку.
— А ты знаешь, как он зовет меня? Снегурочка! — смеялась звонким смехом Оливия. — Будто был с нами в одном детском саду!
Уже в дверях, выскальзывая за дверь, Оливия спрашивала Таню:
— Ну а у тебя-то что?
И тут же махала рукой с ярко-ягодным маникюром:
— Все, пока-пока, такси ждет.
Таня не обижалась: что она могла рассказать? Про то, что Леня открыл новый вид бабочки из семейства белянок? Что ездил в экспедицию на Алтай вместе с Петей и там оба покрылись крапивницей от солнца, а может, от каких-то местных трав? Или что вот жгучий перец на подоконнике по осени украсился вдруг крошечными ярко-красными стручками — и Таня по десять раз на дню подходила к нему и восхищалась геометрическим изломом острых плодов. Она даже купила, после долгих размышлений, акриловые краски и кисти: так вдруг захотелось зарисовать это чудо!
Но — разве все это расскажешь? Оливия и не поймет. Да и не надо понимать.
Им было по пятьдесят с небольшим — окончательно расплывшейся Снежинке и засохшей, но все равно прекрасной Снегурочке. В активе у Тани имелся стабильный муж Леня, ставший уже профессором биологии, и перспективный сын, такой же, как Леня, чудной, такой же порядочный, полненький, флегматичный. Петя был программистом и виртуальную жизнь считал более интересной, чем реальные походы по магазинам и поездки в сомнительные экспедиции. Родителей такая точка зрения, конечно, огорчала — но по сложившейся традиции в семье Лойко оценок старались не давать.
У Оливии детей не было, собственно, и мужья все остались в прошлом. Была собачка, моська. Квартира в центре Москвы. Шикарная дача в Быково. Но не было главного: мужчины рядом. Мужчины, восхищенно смотрящего на Оливию.
Оливия подходила к зеркалу и долго-долго разглядывала свое стареющее лицо. Наносила под глаза дорогой крем подушечками пальцев. Уголки губ были печально опущены вниз, как у Пьеро. Скука.
Только здесь, в двухкомнатной квартирке в Чертанове, у вечной подружки Танечки, Оливия и вспоминала, что она королева.
Хотя теперь и здесь вдруг стало грызть Оливию: Танька-то, оказывается, обошла на повороте. Вот сидит, лицо как масленичный блин лоснится, арбузные груди вываливаются из голубого халата. И на носу все те же веснушки, как перепелиное яйцо. Никаких калорий Танька не подсчитывает, а зачем, когда Ленечка и так ее любит? А Ленечка тоже оказался не лыком шит, все с сачком за бабочками гонялся, как пионер, а вот гляди-ка — профессором стал, из газет звонят, комментарии спрашивают у Лойко! Да и сын имеется. Надежный сын, и как ни иронизируй по поводу стакана воды на смертном одре, а такой, как Петя, не бросит. И на одре — тоже.
Пусть говорят, что сегодня пятьдесят — еще никакая не старость. Но и не молодость ведь тоже.
В глазах Оливии блеснул хищный огонек. И Леня что-то почувствовал и не убежал, как обычно, прочь из квартиры, а остался посидеть с девчатами.
Леня так говорил по-старперски: девчата. Смешной и милый профессор Леня Лойко, с белоснежной бородой, сегодня был его вечер, и шикарная Оливия, лучшая подруга его любимой жены Танюхи, принесла с собой бутылку абсента и шампанское.
О, эта томная Оливия, с длинными худыми ногами, почему Леня не мог отвести взгляда от этих ног? Сквозь колготки просвечивали накрашенные ярко-красным ногти на ногах.
А Оливия, конечно, сразу уловила эту волну мужского интереса, которая пошла от Лени Лойко.
— Танюша, неси высокие бокалы! Сейчас я угощу вас любимым коктейлем Хемингуэя. Его называют «Смерть после полудня» — абсент, а потом шампанское, ледяное шампанское.
Напиток оказался нежно-опалового цвета.
Крышесносный напиток, который, говорят, и впрямь любил старина Хэм.
Наивная Таня, Снежинка с толстыми икрами, побежала на кухню за льдом.
А искусительница Оливия в это время чокалась с Кентервильским привидением Ленечкой.
— А я называю этот коктейль — «Маленькая смерть после полудня», — Оливия понизила голос до шепота. — Ты же знаешь, что французы называют «маленькой смертью»?
Леню будто ударило током. Как она все же хороша, эта Танькина подруга! Тропическая редкая бабочка против скромной капустницы.
Леня ушел к Оливии тем же вечером, вместе они уехали на дачу в Быково. Танюшка была так ошарашена, что даже не смогла сказать ему, что он мерзавец и предатель.
— Мам, ты не плачь, пожалуйста. Ты только не плачь. Папа вернется, — утешал Таню Петя.
Смешной серьезный Петя, как две капли воды похожий на Леню.
Леня вернулся через месяц. Выглядел как побитый пес. Сбрил бороду, очки сменил на контактные линзы, похудел. Стал практически неузнаваем.
Открыл дверь своим ключом, прошел на кухню. Сел за стол и молчал. Молчала и Таня — а что было сказать? Выяснять отношения, ругаться они оба не умели.
— Ну что, Хемингуэй? — только и спросила Таня.
— Ты прости меня. Она, представь, убила гусеницу, редкую гусеницу бражника. Знаешь, такая крупная, красивая, заползла на розы. А она подумала, что это маленькая змея. Жестокая, злая, глупая... Господи, как ты с ней целую жизнь дружила?
Оливию Леня называл исключительно «она».
Вечером Таня и Леня примирились окончательно. Тем более сын, Петя, привел на знакомство свою девушку, которую, оказывается, умело скрывал уже полгода.
Девушка была совершенно их породы: невысокая, крепенькая, веснушчатая и в очках.
Леня сказал:
— Если внучка будет — назовем Танечкой.
И Тане вдруг до слез стало жаль Оливию, одинокую и неожиданно жалкую.
Таня тихо вышла в коридор и набрала телефон подруги. Оливия сразу сняла трубку и молчала — Таня слышала ее тяжелое прерывистое дыхание. «Плачет», — поняла Таня.
— Бражник какой-то… Ну хотите я вам десять таких гусениц поймаю? — прорыдала Оливия. — Что им надо, мужикам…
— Олька, я на тебя не сержусь совсем, слышишь, Олька? Ленька от меня никуда не уйдет. Я знаю…
Только Таня помнила, что Оливию на самом деле звали Олей.