Жизнь, отданная поэзии

К столетию видного советского литературного редактора и поэта Николая КРЮКОВА.

Зимой 1977 года в актовом зале старинного московского особняка на Ново-Басманной в присутствии трудового коллектива издательства «Художественная литература» вручали Орден Славы III степени за боевые заслуги в Великой Отечественной войне Николаю Васильевичу Крюкову – зав. редакции русской советской литературы, бывшему рядовому Советской Армии, призванному в 1940 году и встретившему войну в стрелковой части на Карельском фронте. Случай нередкий в те годы, когда награда находила героя через десятилетия. Но это была не первая боевая награда – в арсенале был уже Орден Отечественной войны I степени, а по случаю юбилейных дат военных и гражданских событий имелось 15 медалей.

По поводу даты своего рождения Николай Васильевич шутил: «Я родился, а через неделю образовался Советский Союз».

Николай Крюков родился в 1922 году в Москве. Его отец – Василий Васильевич Крюков – был талантливым инженером. Общий настрой тех лет, атмосфера в доме, где собирались видные специалисты в области радиотехники, оснастившие современным оборудованием самые передовые радиостанции того времени, научные достижения отца… Конечно, Коля мечтал в будущем стать инженером, а пока с упоением конструировал действующую модель парового двигателя.

Но жизнь распорядилась иначе. Страна вступила в зловещие «тридцатые». Отец из уважаемого человека превратился во «вредителя». После нескольких лет изнурительных работ в тюремных секретных лабораториях ОГПУ – в 1937 г. расстрельная статья – «виновен в шпионаже и контрреволюционной деятельности» – оборвала его жизнь.

Понял ли тогда 15-летний Николай, что сыну «врага народа» никогда не быть советским инженером? Вряд ли, ведь юность дышит одним днем. Шли школьные годы со своими радостями и печалями.

Крюков был призван в армию в 1940 году, а 22 июня 1941 года встретил под Петрозаводском. Вскоре начались бои. Карельский фронт отступал на восток. Всякий, кто читал книгу или смотрел знаменитый фильм «А зори здесь тихие…», легко может представить себе, куда занесло столичного паренька.

Одни сражались в море мглистом,

Другие – в небе в облаках,

А третьи – просто в поле чистом

У всей России на глазах.

А мне пришлось в лесах сражаться.

Страшна карельская тайга!

Здесь можно запросто нарваться

На затаенного врага.

Вырваться живым из гибельных болот и ожесточенных сражений Карело-финского фронта довелось далеко не каждому:

О страшной правде скажем смело,

Смахнув слезу с тяжелых век:

От батальона уцелело

Всего лишь девять человек.

В октябре 1941 года Николай был тяжело ранен в бою, до января 1942 года пролежал в госпитале, получил II группу инвалидности. Перебитая правая рука заставила еще в госпитале научиться писать левой рукой. Вернувшись домой, юноша с 1 октября 1942 года начинает учебу в Московском полиграфическом институте (ныне Академия печати) на редакционно-издательском факультете.

Николай писал стихи с юных лет. Однако время осознанного творчества пришло к нему позже – одновременно с первым боевым опытом. В холодных, голодных, смертельно опасных условиях войны начали рождаться, складываться стихи:

Война, война! Горячим светом

Ты не спалила душу мне…

Мне так хотелось быть поэтом -

Я стал поэтом на войне!

Встреча и последующее знакомство на «дорогах войны» с поэтом Ярославом Смеляковым, во многом предопределило выбор дальнейшего пути. Непосредственные впечатления о личности великого поэта найдут отражение в поэме-воспоминании «Не осуждайте Смелякова»:

Суровый, гордый и упрямый,

Он был собратьям не под стать,

Он шел по жизни только прямо,

Он не способен был вилять.

1 сентября 1947 года он приступил к работе в Государственном издательстве Художественной литературы. Был корректором, редактором, затем старшим научным редактором. Проработал 43 года! Гослитиздат, как его тогда все называли, был особенным местом. «С первых же дней я попал в какой-то сказочный мир. В издательство вереницей шли знаменитые писатели, художники, переводчики, литературоведы. Мы знакомились, пожимали друг другу руки, и было это для мня удивительно, потому что никогда я не думал, что окажусь в такой близости с именитыми людьми, книги которых читал, о которых с детства был наслышан», – это строки из книги мемуаров А.И.Пузикова, блестящего переводчика, литературоведа и в течение 30 лет бессменного главного редактора издательства, точно передают тогдашнюю атмосферу.

Сотни книг русских советских писателей отредактировал Н.В.Крюков. Специализировался он на редактировании поэтических сборников и томов собраний сочинений. В ходе долголетней работы познакомился и творчески сотрудничал почти со всеми видными русскими советскими поэтами – от Твардовского и Пастернака до Евтушенко и Р.Рождественского. Недаром о нем шла слава: «Любимец советских поэтов Николай Крюков, не раз помогавший авторам найти более удачный стихотворный вариант!..»

А в редкие свободные минуты он сам писал стихи. Возможности где-то напечататься, конечно, имелись, но продвижение собственного творчества, когда вокруг были такие корифеи поэзии, как Твардовский, Мартынов, Луговской, казалось чем-то неуместным. И именно редакторская работа стала и профессией, и призваньем:

Я с вами рядом в дружбе жил,

И братства славные заветы

В душе навеки сохранил,

Друзья, товарищи, поэты.

Быть участником и свидетелем трагических событий эпохи и абстрагироваться от них в творчестве невозможно. Поэма о войне «Круг возвращенья» достоверна не только в описаниях событий, но обходится без вымысла и в упоминании имен однополчан и мест боев.

По словам критика Л.Аннинского, поэты фронтового поколенья «дают нашей поэзии не только «рассказ о войне», а именно присутствие определенного душевного строя, войной когда-то сформированного…»

Стихи возникали из некоей душевной сосредоточенности, где зреет и обдумывается слово, не торопящееся обнародовать себя. Работы автора опираются на традиции русской классической литературы и опыт советской поэзии.

Россия есть, была и будет вечно,

Ей слыть Великой – чин от Бога дан.

Она, как небо в звездах, – бесконечна

И безгранична. Точно океан!

Такое счастье жизнь прожить в России,

В урочный час в родную землю лечь.

И холмик твой березки золотые,

Звеня листвой, придут навек стеречь.

О Родине, больших и малых русских городах автор писал не для пафосных публикаций, а задушевно, «для себя». Таковы стихотворения «Хотел бы я жить в Костроме...» и «В зеленом городе Зарайске...»:

Держу желанье на уме

И поделюсь своей мечтою:

Хотел бы жить я в Костроме

Иль где-нибудь под Костромою.

Поутру выйдешь на крыльцо,

Протопчешь тропку до колодца –

И зарумянится лицо

От белоснежного морозца.

Поэзия Крюкова отличается простотой и непосредственностью. Лирика искренна и сердечна. В поздних его стихах немало печали, навеянной одиночеством, тоской по ушедшей эпохе и друзьям:

А телефон все тише, тише,

Все реже, реже мне звонит…

Не позвонит Луконин Миша,

И Ярослав не позвонит.

Ушли, разъехались ребята

В непостижимые края,

Откуда смертным нет возврата,

Куда в свой срок отправлюсь я.

Но, как бы ни щемило сердце от грусти, приходит душевный покой – как итог жизни, как заслуженная награда человеку, который прожил долгую и достойную жизнь, не нарушив завета любимой бабушки, написанного внуку век назад и бережно сохраненного в ящике письменного стола: «Коля, никогда не обижай людей!»:

Пусть чувство успокоенности зреет:

При мне всё то, что я всегда имел.

Душа от Бога – значит не стареет,

И я душой ничуть не постарел!..

Ну что еще?.. А больше и не надо!..

Сажусь с утра за стол любимый свой,

Пишу стихи… Стихи – моя отрада,

Мой символ жизни, вечный и живой.

Судьбы людские неисповедимы, а писательские в особенности. Только в 90-х годах можно было свободно вздохнуть, широко расправить плечи, высоко поднять голову, не оглядываясь по сторонам, громко говорить то, что думаешь. Это время и совпало с выходом на пенсию. Располагало к творческой работе, и он писал, писал, писал… А когда пришло желание поделиться с читателем своим сокровенным, уже не было сил. Он потерял зрение, тяжело заболел. Поэт без книги…

Сегодня, в год 100-летнего юбилея редактора и поэта, передо мной книга-сувенир, сделанная его коллегами и друзьями-стихотворцами к 60-летию. В ней стихотворения, признания и даже рисунки! К.Симонов, Е.Евтушенко, Р.Рождественский, Ю.Трифонов, Л.Ошанин, К.Ваншенкин. И это не дежурное славословие, а свидетельства искренней признательности. Какая судьба – в том созвездии талантов быть своим – и в то же время мудро помогать мастерам оставлять за границами их книг случайное!.. И при всем этом ювелирном и – одновременно – титаническом труде (длинные ряды отредактированных томов с дарственными надписями здесь на книжных полках!) находить силы быть поэтом. А может быть, потому Николай Крюков и был исключительным редактором, легендой Гослита, что был поэтом?

Мария КРЮКОВА

____________________________________

Николай КРЮКОВ

Мой День Победы 

          Это праздник… со слезами на глазах...

                                                Вл. Харитонов

Мой День Победы – день печали,

День торжества и славы день!

На стяг Победы – с блеском стали

Легла и траурная тень.

…Вино я в кружку наливаю – 

Простое горькое вино

И, как на фронте, выпиваю  –

Такое доброе оно!

Мне нé с кем чокнуться, ребята,

Погибли все мои друзья.

В земле сырой лежат солдаты,

В живых остался только я.

…Еще полкружки наливаю,

Пью без закуски, как всегда,

И вспоминаю, вспоминаю

Свои военные года…

В лесу Карельском есть поляна,

Покрыта алой резедой…

Когда-то здесь поу́тру рано

Шел за Россию смертный бой.

И с удивленьем и любовью

На небывалые цветы

Взирает путник… Алой кровью

Они обильно политы́.

Враг шел на нас железной лавой –

Коварный, беспощадный враг.

Весь третий взвод погиб со славой,

Не отступивши ни на шаг!

Уйдет ли поздно или рано

Из снов моих смертельный бой

И та кровавая поляна

С той небывалой резедой?

…Сегодня больше пить не буду,

Забуду тяжкие года…

Мой День Победы не забуду

Я ни за что и никогда!

24-25 апреля 2004 г.

Кровь на рубли не продается…

Хожу я хмурый нынче что-то...

Опять трубят во все концы,

Что заменить на деньги льготы

Хотят кремлевские дельцы.

Им почему-то всё неймется,

Грызет их злая маета…

Кровь на рубли не продается,

Что за Россию пролита!

Неужто это непонятно?!

Любой боец бы им помог…

Винтовку дайте мне обратно –

Я «Ворошиловский стрелок»!

25 июня 2004 г.

Праздник в будущем

Даня, в День Победы

Праздник соблюдай!

Помянувши деда,

Павших вспоминай!

Смелою походкой

Мы ходили в бой,

Пили кружкой водку,

Ели хлеб ржаной.

Мы спасли Россию,

Защитили всех,

И о нашей силе

Вспомянуть не грех!

Ты налей стопарик

Ёмкостью сто грамм,

Пусть воздушный шарик

Взмоет к облакам.

Там, за облаками,

Обитает дед,

Машет он руками –

Шлёт Земле привет.

На Земле утраты

Снова велики:

Брат идёт на брата,

Гибнут старики.

Умирают дети –

Несусветный страх...

Что́ творит на свете

Человечий враг!

…Посмотри на небо –

Что́ там в облаках?

Шарик был иль не был,

Сгинув в небесах?

Там, за облаками,

Обитает дед.

Машет он руками –

Шлёт тебе привет.

Если небо ясно

В середине дня –

Значит, дед прекрасно

Чувствует себя.

Если проплывают,

Медля, облака,

Значит, наблюдает

Дед издалека.

Если в небе тучи,

Дождь и гром гремит,

Спрячься, Даня, лучше:

Сильно дед сердит.

Смотрит он на Землю

Сквозь грозу и гром:

«Во́йны не приемлю,

Помню о былом!»

Скорбные утраты

Вас терзают вновь –

Брат идёт на брата,

Снова льётся кровь.

Не проси, Данюша,

Ты меня назад,

В облаках мне лучше:

Я покою рад.

Не стремись, Данюша,

Ты меня позвать,

Здесь намного лучше

Вечность коротать!

29 - 31 июля 2004 г.

Не осуждайте Смелякова

(Воспоминание о поэте)

Ярослав Васильич, не сердитесь,

Пусть всегда царит меж нами мир,

Проходите в комнату, садитесь,

Закурите «Шипку» иль «Памир».

1.

Наш старшина, солдат бывалый,

Сказал о тощем пареньке:

«Смотри, братва, вот этот малый

Стихи печатал в «Огоньке».

Никто из нас не удивился,

Что парень тот стихи писал:

Нас удивляло, что он брился,

А мы не брились – возраст мал.

Наш быт был прост, спокойны нервы.

Стройбат работал, план давал,

Но приближался Сорок первый,

Который нашу жизнь взорвал.

Однажды в ночь вдруг шум всполошный, –

А мы все спали мертвым сном, –

Кричат дневальные истошно:

«Подъём!  А ну, вставай!  Подъём!»

Ночным прохладным полумраком

Рассвет июньский озарен…

А на плацу перед бараком

Построен сонный батальон.

Но сон с бойцов слетел мгновенно,

А слово было – как удар:

«Война!..» – вскричал самозабвенно

Разгоряченный комиссар.

«Фашистов мы остановили, –

Он продолжал, – теперь вперед!

Берлин горит – его бомбили.

Враг от разгрома не уйдет!»

Любил красиво молвить слово

Наш комиссар:  ля-ля, ля-ля!..

Комбат прервал его сурово:

«Скатать к походу шинеля́!»

Вооружившись вещмешками,

Мы вышли в путь навстречу дня,

Гремя уныло котелками

И бодро песнями звеня.

Эй, комроты,

Даёшь пулеметы,

Даёшь пулеметы,

Чтоб было веселей!..

Мы шли и пели беззаботно,

Довольны волей и судьбой,

А наша жизнь бесповоротно

Предрешена была войной.

2.

С той ночи годы пролетели,

И вот уж минул полувек…

От батальона уцелели,

По слухам, девять человек.

…Порой лежу без сна, усталый,

И вижу тех, с кем воевал…

А жив ли тот небритый малый,

Что в «Огонёк» стихи писал?

А жив ли тот, а жив ли этот?

Вот если б всех их повидать!

Порасспросить о том, об этом,

О том, об этом рассказать!..

Когда гуляю по столице, –

Всё может быть, а вдруг, а вдруг! –

С надеждой всматриваюсь в лица:

Не промелькнет ли старый друг?

И вот однажды на Петровке, –

Да, тесен мир, сомнений нет! –

Смотрю – стоит на остановке

«Небритый малый» – наш поэт.

Всё тот же голос грубоватый,

Из-под бровей суровый взор

И нарочито резковатый

Недружелюбный разговор.

«Да, да…  Конечно…  Вспоминаю…

Карельский фронт…  Стройбатальон…

Прошу прощенья – поспешаю…

Вот вам на случай телефон…»

Едва кивнув, он тут же скрылся…

А мой попутчик мне сказал:

«Он потому заторопился,

Что ты его на фронте знал».

«Судьба его – дурного рода, –

Попутчик в ухо мне шептал. –

Считался он врагом народа,

Он добровольно в плен попал.

А там, в плену, писал стишата,

И всё, конечно, против нас.

Потом его ждала расплата –

В тюрьму он сел в который раз. 

Совсем недавно замухрышкой

Он прикатил из Воркуты.

Издать паршивенькую книжку –

Теперь предел его мечты».

Я понимал, что не́быль эта –

Навет досужих простаков…

«А как фамилия поэта?»

«Ты что – не знаешь?..  Смеляков!»

3.

Я знал, конечно, Смелякова

Получше, чем мой спутник знал,

Но не сказал о нём ни слова,

Коль о себе он сам молчал.

Молчал сурово и железно.

Как будто не́чего сказать,

И было явно бесполезно

Его о чем-нибудь пытать.

Молчал…  Свою жену Татьяну

Он ни во что не посвящал

И даже пьяный в ресторане

Всегда насупленно молчал.

Молчал…  Неведомая сила

Терзала сердце у него,

Как будто что-то тяготило

И вечно мучило его.

Мы по работе с ним встречались

И говорили о делах,

Но почему-то не решались

Заговорить о прошлых днях.

Пойти на это откровенье

Не позволял и трезвый он…

Да, было дело – в окруженье

Попал штрафной наш батальон.

«Штрафной» – пристанище для сброда,

Тот батальон в своих рядах

Собрал детей врагов народа

И тех, кто по́был в лагерях.

Великий вождь злодейство множил

Во имя пламенных идей:

Врагов народа уничтожил,

Потом взялся́ за их детей.

И этот план искариотский

На деле был осуществлен:

Фронт отступал к Петрозаводску,

А наш ни с места батальон.

Ему приказано держаться

И ни на шаг не отступать!..

«Да что вы делаете, братцы!» –

Хотелось в гневе закричать.

А «братцы» – наши командиры, –

Исполнив сталинский приказ,

Не запятнали честь мундира,

Приговоривши к смерти нас.

О страшной правде скажем смело,

Смахнув слезу с тяжелых век:

От батальона уцелело

Всего лишь девять человек.

4.

Был ночью бой – на истребленье:

Был смерти дикий произвол.

Никто в ту ночь из окруженья

Живым иль целым не ушёл.

Попали в плен Иван и Лёшка,

Винтовки в землю закопав,

И с карабином, в шинелёшке

«Небритый малый» – Ярослав.

А пять бойцов второго взвода, –

Я имена их позабыл, –

Геройски бились до прихода

На помощь им идущих сил.

Но не пришли на помощь «силы» –

Пришли солдаты и капрал.

Они меня не полонили – 

Я рядом с мертвыми лежал.

Я ранен был…  Терял сознанье…

Привстал – кровавая трава…

Разрывов грозное мерцанье…

Кровь полилась из рукава.

Я ранен был…  Я стал девятым,

Кто жив остался в эту ночь.

А батальону – всем ребятам –

Теперь ничем уж не помочь.

Все полегли в ночном сраженье,

В кровавом огненном бою…

Что делать мне?..  Из окруженья

Побрёл я в сторону свою.

А где свои?..  Мерцают звезды…

Разрывы вспыхивают вдруг…

Я верил – рано или поздно

Не враг мне встретится, а друг.

В кромешной тьме, сквозь лес, по кочкам

Я шел, и падал, и вставал…

Порой казалось:  хватит, точка.

Нет больше силы…  Всё. Пропал…

И вот тогда, и вот тогда-то

Я услыхал родное «стой!»

И закричал:  «Я здесь, ребята!

Эй, не стреляйте!  Свой я, свой!»

5.

Честь нам, живым!  Погибшим – слава!

Жестокий век великим был.

И не судите Ярослава,

Как он Россию не судил.

А вот всесильная Россия

Ему всегда вменяла страх:

Она свинцом его косила

И убивала в лагерях.

Но он не дрогнул, он не сдался.

«Я стал железным!» – он сказал.

И вновь Россией восхищался,

И вновь Россию воспевал.

Едва ль припомните поэта,

Чтоб был светлей, чем наш поэт!

Так почему за всё за это

Его карали столько лет?!

Суровый, гордый и упрямый,

Он был собратьям не под стать,

Он шел по жизни только прямо,

Он не способен был вилять.

Его поэты не любили,

И он поэтов не любил.

Они писателями были,

А он Поэтом только был.

Его порою возвышали,

Награды вешали ему,

Потом за что-то проклинали –

И снова прятали в тюрьму.

Его иные сторонились,

Боялись – может нахамить,

А он страдал за ближних, силясь

Слезы порой не обронить.

В борьбе с врагом не лез он в драку,

Крепился, яростью горя,

А умерла его собака –

Он долго плакал втихаря…

Такой он был…  Почти великий,

Поэт с израненной душой.

Его прообраз многоликий

Стал нашей болью и судьбой.

А о кровавых днях на фронте –

Один свидетельствую я.

И призываю вас:  «Не троньте

Той горькой  памяти, друзья!»

…Давались трудно строки эти

В раздумьях совестливых мук,

Но знайте – правду о поэте

Я отдаю из первых рук.

К сему апостольское слово

Приспело время преподать:

«Не осуждайте Смелякова,

И вас не будут осуждать!»

18 ноября 1992 г.

Друзья, товарищи, поэты

(Мое послесловие)

Я с вами рядом в дружбе жил,

И братства славные заветы

В душе навеки сохранил,

Друзья, товарищи, поэты.

Пришел на смену новый век –

Наш идеал не состоялся.

И человеку человек

Врагом – не другом оказался.

Затменье длится только миг,

А солнце светится веками…

На нашем стяге – Божий лик,

И Пушкин рядом вместе с нами.

Высокопарные слова

Гремят, как трубы, и стихают…

А всенародная молва

С годами только возрастает.

…В бокалах светится янтарь

Необычайным добрым светом…

Давайте выпьем, словно встарь,

Друзья, товарищи, поэты!

14 марта 2001 г.

Ни о чем сожалеть не надо…

                    Не жалею, не зову, Не плачу…

                                                      С. Есенин

Ни о чем сожалеть не надо –

Надо взвесить и рассудить:

Что́ нам надо, а что́ не надо,

Чтоб ошибок не повторить.

Вспоминая прошедшие даты –

Кровью пролитою клянусь! –

Я бы снова пошел в солдаты

За тебя постоять, моя Русь.

Знаю точно:  враги были рады,

Когда, скошен свинцом, я упал…

Ни о чем сожалеть не надо –

Значит, Бог мне того пожелал.

Но с земли я, как мог, поднялся,

Чтоб сквозь ночь на восток пошагать,

Только мой батальон остался

На кровавой траве лежать.

Будь мы рады или не рады,

Но судьба нас мудрей и сильней!..

Ни о чем сожалеть не надо –

Разве только о смерти своей…

12 октября 2001 г.