Дмитрий Быков // «Собеседник», №34, 15–21 сентября 2021 года

Это результат опроса. И я склонен этому результату доверять. Скажу больше: если бы опросить всех россиян в целом, уехать захотели бы процентов 20 максимум. Даже если бы за границей им предоставили щедрое пособие по безработице и трёхкомнатную квартиру с видом на море. У двух третей россиян загранпаспорта никогда не было, и не сказать чтобы это их напрягало.

Можно, конечно, сказать, что такое положение дел связано с патриотизмом, с особенно жаркой любовью к родному краю. Но подозреваю, что любовь в России — в том числе и любовь к Родине — давно стала одной из форм инерции: страшно менять семью, профессию, страну, лидера — наменялись, хватит. Как писал Хеллер, «не люблю перемен, потому что никогда не видел перемен к лучшему». А один школьник писал ещё лучше: «Медведь впадает в зимнюю спрячку».

Россияне в самом деле выработали ресурс — не революционный, как думают многие, а вообще динамический. Думаю — хотя объективной социологии нет,— три четверти россиян не хотели бы сменить работу (к профессии она давно не имеет отношения), переехать в другой город, выбрать другого супруга и даже резко омолодиться. Кстати, такая возможность тоже не за горами — XXI век будет временем большой биологической революции. И это нежелание перемен объясняется не усталостью — можно было и отдохнуть за путинское время,— а твёрдым и вполне обоснованным убеждением в том, что никакие перемены ничего не переменят. Можно сменить власть, но не стиль её управления; страну проживания, но не характер; род занятий, но не зарплату — ибо зарплата в России зависит не от вашего усердия, а от вашей личной способности притягивать деньги. Да и в мире это, пожалуй, так. Мы всё глубже, всё отчаянней убеждаемся, что в России в принципе нельзя ничего изменить — только обрушить конструкцию, после чего, по словам БГ, «всё выстроится снова за час». Ровно в том же виде, с поправкой на некоторую умственную деградацию и обнищание.

Конечно, не бывает заколдованных мест величиной в шестую часть света. Меняются же отколовшиеся от России бывшие республики, Финляндия, Польша... И Россию можно изменить, кто бы спорил. Проблема в том, что это будет уже не Россия. То есть уже не та страна, на фоне которой любой алкаш или вор чувствует себя белоснежным да вдобавок имеет объективные причины быть вот таким. Там придётся осознанно выбирать, отвечать за себя и вообще шевелиться. Судя по тому, что я пишу всё это в Москве, такая перспектива не устраивает в первую очередь меня самого.

Я понимаю, что у нас не так много времени, а о Гребенщикове можно часами говорить — и говорить так же амбивалентно, как он пишет. Но я бы хотел вспомнить свою самую любимую гребенщиковскую песню, наверное, величайшую из всего, что он написал. Хотя у каждого своя, но для меня это «Ещё один раз».

Величие этой песни для меня в том, что смысл её выворачивается внезапно. Поначалу там, в общем, всё понятно. Очень точный, очень традиционный у Гребенщикова, очень монохромный образ России, вот эти «серые следы». Точно расставлены сигналы:


(Почему сбитые с камней? Да потому что в России постоянно сбивают памятники, сбивают имена, вычёркивают людей из истории, как сейчас попытались самого Бориса Борисовича.)


Абсолютно точный портрет русской реальности. И дальше там «молчащее небо и северная звезда» и, конечно, «снежная степь» — весь этот набор русских, даже не скажу, что штампов, а русских лейтмотивов. Они — уже что-то большее, чем штампы. Они — опоры Русского мира, настоящего Русского мира. И всё время повторение характерное: «Едва ли я вернусь сюда ещё один раз».


(И дальше вот этот блестящий взрыв.)


А потому что зачем бы приходить сюда ещё один раз, если бы здесь всё было бы благополучно? БГ, сам комментируя эту песню, мне в интервью когда-то сказал: «Нельзя спасти человечество, но можно спасти человека». Но, как всегда, смысл его поэтических высказываний и амбивалентнее, и глубже.

Конечно, прийти сюда, особенно когда только что ушёл отсюда и дверью хлопнул, не хочется. Но потом понимаешь, что только здесь и есть повод прийти сюда ещё один раз. Ситуация не безнадёжна, в ней можно что-то изменить или, по крайней мере, в ней хочется что-то менять. Туда, где гладко и спокойно, возвращаться не хочется, а вот в мир Гребенщикова, в мир этого северного света, водки без хлеба, в мир последнего поворота — в этот мир хочется вернуться, потому что человек здесь нужен, человек здесь востребован, человек здесь — та тёплая звезда, без которой не будет ничего.

Мне могут сказать, конечно (и вполне справедливо), что я абсолютно игнорирую, скажем, петербуржский абсурдизм Гребенщикова. Но штука в том, что Петербург — тоже очень русский город. Как замечательно сказал Пиотровский: «Это сильный город, построенный сильным человеком для сильных людей». И это русское начало, солоноватое русское начало в Петербурге Гребенщиков очень точно чувствует. Попов когда-то замечательно сказал: «Под пресной Невой течёт солоноватый народный поток». Петербург русский город потому, что это место силы. Сила — величина векторная, тоже довольно амбивалентная. И Гребенщиков — это выдающийся поэт русской силы, русского одиночества, земли, хлеба, волков, воронов, страшной, прекрасной, весёлой истории, беспредела в смысле простора, беспредельных возможностей. Поэтому, когда мы слышим Гребенщикова, мы понимаем, что наше будущее огромно и прекрасно, а Россия рождена удивлять мир.