Сценарист «Спутника» Олег Маловичко: «Интересно, когда неправые герои обретают истину»
В конце апреля стартовала первая перенесенная в интернет российская кинопремьера, фантастический триллер «Спутник». «Культура» обсудила секреты отечественной кинофантастики с соавтором сценария Олегом Маловичко.
— Кто предложил поработать над сценарием?
— Руководство компании «Водород». Мы обсуждали другой проект, в конце разговора мне показали короткометражку Егора Абраменко «Пассажир» и спросили, можно ли превратить ее в полный метр. Немного насторожила вторичность истории, очевидные аллюзии на «Чужого», но через неделю я понял, как переписать сюжет.
— Что подкупило заказчиков в вашей версии?
— Уход от фабулы Ридли Скотта, в которой явления пришельца были главным крючком и аттракционом: мы не понимали что это за тварь, какую угрозу она несет… Эта мифология была актуальна для времен холодной войны, она транслировала тотальный ужас перед космической угрозой. Я предложил порассуждать о человеке и рассказать историю не от лица условного «лейтенанта Рипли», а инфицированного Чужим советского космонавта, осознающего «его» как часть собственного «я» и как угрозу этому «я». Поискать ответ на вопрос: что, если твой главный враг — буквально ты сам, твои страхи, похоть, зависть?
— Скрытый антагонист стал метафорой пороков. Каким вы представляли пришельца?
— Не таким, как в картине. Все встречи были описаны как ночные кошмары, он должен был сливаться с тьмой, представляться затягивающей бездной. Главный страх скрывается в интриге, загадке. Развязка любого триллера всегда слабее завязки — непознанное, приближающееся, настигающее, несет больший ужас, чем идентифицированная угроза.
— Оригинальный «Чужой» 1979 года был вдохновлен картиной художника Ханса Гигера, изобразившего эротическую игру красавицы и чудовища — сплетающихся «инь и ян», космический дракон Ридли Скотта явно воплощал агрессивное мужское либидо, а пришелец Егора Абраменко напоминает миниатюрное инопланетное дитя, чем-то смахивающее на спрута и богомола. Однако, образ так и остается не раскрыт, это типичный хичкоковский «макгаффин» — притягивающая зрителей загадка без ответа.
— Так и есть. Если работа спорится, в какой-то момент раздается щелчок и складывающаяся история принимается сочинять саму себя. Чужой изначально ассоциировался у меня с сексуальным агрессором, атакующим присматривающих за ним медсестер, но постановщики отказались от этой линии.
— Ваши коллеги травестировали его, превратили в ручного зайку героини Оксаны Акиньшиной, фактически окарикатурили «инопланетное» либидо и зачем-то обозвали «инфицированного» им космонавта Константином Сергеевичем Вешняковым...
— А у меня он носил другую фамилию...
— И воплощал советский проект, зараженный чужеродным хищником-потребителем. Вы не случайно поместили события в 1983 год?
— Это камень на перекрестке: двигаться вспять невозможно, в любую сторону — опасно, а пойти вперед — смертельно. И для Советского Союза, и для всего мира, предшествовавший 1984-му, андроповский год ознаменовал историческое перепутье. Фактически мы переживали второй Карибский кризис — сбитый корейский лайнер, учения в западной Германии, расценивавшиеся как репетиция Третьей мировой войны… Забронзовевший СССР казался нерушимым, как нулевой меридиан, как монолит из книги Алексея Юрчака «Все это было навсегда, пока не кончилось», но было ясно: жить по-старому уже невозможно, а как надо — непонятно. Именно в этом главная проблема космонавта, сыгранного Петром Федоровым.
— Однако выясняется, что человеческая драма не в заражении Чужим, а в несоответствии служебному положению: парня назначили героем, а он не способен им быть — не как носитель заразы, а как папаша, бросивший сына в детдоме. Эту корявую схему венчает пафосная мораль: инфицирование космическим паразитом является расплатой за небрежение земным отцовским долгом?
— Ни этой рифмы, ни антисоветского подтекста я не закладывал. Мрачный оттенок событиям диктует жанр — работая в нуаре, вы едва ли станете умиляться лужайкам, залитым солнцем. Для меня «Спутник» — история одиночества, столкнувшегося с хтоническим ужасом и равнодушием окружающих. Решить свои проблемы способен лишь сам герой в ирреальном пространстве стилизованного Советского Союза.
— Обидно, что между героями не наблюдается алхимии и фрейдистская конструкция оказывается ослаблена схваткой за инициативу, по сути — за власть. Проблема переноса фигурировала и в вашем «Притяжении» 2017 года. Правильно ли трактовать этот сюжет как проекцию сознания юной героини, мысленно проигрывающей отношения с мальчиками и отцом, а вовсе не войну с инопланетянами?
— Любая история происходит прежде всего в подсознании героя, но чаще — рассказчика. Перипетии «Притяжения» Федора Бондарчука мы видим глазами героини. Согласно Юнгу, любая история раскрывает сюжет эмансипации и примирения своего темного Ида (то есть бессознательного) с космическими законами, и «Притяжение» рассказывает об эмансипации от правил, навязываемых отцом, ухажером-гопником, прекрасным принцем и обществом в целом. Это история взросления.
— А в предыдущем «Призраке» Александра Войтинского, ставшем народным хитом, все еще интереснее — речь идет о конфликте двух типов отцов?
— Точно, и кто их них прав — несущественно. Я всячески избегаю дидактизма, главное — не цель, а процесс ее достижения. Мне неинтересен сюжет, в котором хорошие побеждают плохих. Любопытнее, если все неправые обретают истину, ее соль — в способности понимать друг друга. В конечном счете побеждает кто-то один — благородный, великодушный, сострадательный — тот, кто способен к эмпатии...
— Ничего подобного в персонаже оригинальной короткометражки Егора Абраменко не наблюдается. Чем зацепил его «Пассажир»?
— Расщепление идентичности героя, видящего в телевизоре самого себя, вернее, изображающего его двойника — отправляющегося на орбиту космонавта-дублера. Вопрос «кто я?» мотивирует куда сильнее, чем стремление к внешней цели, и герой «Спутника» далеко не сразу понимает, что в нем — Чужой. Меня зацепила непоправимость произошедшего — как в «Преступлении и наказании». У Достоевского цепляет не детективная интрига, а непоправимость поступка. Как быть в ситуации, когда враг — это ты, как ответить на вопрос, для чего с тобой это стряслось? Выяснить даже самую чудовищную истину — настоящий кайф.
— Однако Раскольников так и не находит этот ответ.
— В этом-то и соль романа! Меня всегда удивляло, когда неглупые люди читают книгу как историю обретения Бога и истины. Скорее, речь о поисках правды, в которой Родиону Романовичу открывается не мир, а смирение.
— У вас нет профессионального образования, что привело в драматургию?
— Одержимость литературой. Я просто плохо себя чувствую, если за неделю не прочту одной-двух книг. Литература всегда была для меня способом выживания, а сочинительство — вопросом времени. Я публиковался на сайте литпром, затем — удафф.ком, получал хорошую критику, познакомился с редактором канала РТР, а затем — Валерием Тодоровским, предложившим написать первый сценарий. Это был сериал с Викторией Исаковой «Частный заказ» Сергея Ткачева, а первым полным метром — триллер «Домовой» Карена Оганесяна.
— Способствовали ли самообразованию учебники драматургии?
— Лишь отчасти. От Роберта Макки и Кристофера Воглера я перешел к Джозефу Кэмпбеллу, меня сделал его «Тысячеликий герой». От него перешел к Проппу, Фрейду и Юнгу; меня подпитывают не учебники ремесла, а исследования мифологических структур.
— Как работаете над сценарием?
— Не пользуясь ни схемами, ни блоками. Мой текст рождается из эмоционально задевающих меня ситуаций. Часто прописываю исходные эпизоды, не входящие в фильм, чтобы разогнаться в материале, нащупать в нем крючки и сцепить их между собой. Далее — важно найти переломные точки для каждого акта, так — на одной страничке — вырисовывается каркас, последовательность сцен. Остается самое легкое — прописать причинно-следственные связи.
— Кто является самым популярным современным киногероем?
— «Джокер» Тодда Филлипса. Поверхностный зритель не узнает в нем Раскольникова, а между тем это его инкарнация: это тот же маленький человек, превращающийся в собственную Тень, осознавший, что лишь отказ от саморефлексии, бездумное инстинктивное действие принесет ему покой. Этот тип торжествует сейчас во всем мире — и в трамповской Америке, и в Европе, и в нашем отечестве.
— При этом шизофреническая драма Филлипса раскрывает тему «свободы от эмпатии» как ключевую драму современности — психопат вызывает наше сочувствие из-за трагической неспособности пережить катарсис. Существует ли классический сюжет, отражающий данную ситуацию?
— Я как раз работаю над его осовремененной адаптацией. Какой — не скажу, меня дико возбуждает и пугает эта книга, которую я перечитываю раз в три года. Меня, как ни отбрыкивался, заразил ею режиссер Роман Прыгунов. Что получится — не знаю, но работа ужасно затягивает.
— Какой из ваших текстов экранизирован максимально аутентично?
— Никакой, правда, я не видел из них процентов семьдесят. Исключения случаются, только если зовут на премьеры, — как только сдаю окончательный вариант, рву с работой всякую связь. Смотрю «свое» с холодным носом — как неродное, иначе бы перегорел и озлобился.
«Спутник»
Россия, 2020
Режиссер: Егор Абраменко
В ролях: Оксана Акиньшина, Петр Федоров, Федор Бондарчук, Виталия Корниенко, Антон Васильев, Алексей Демидов
16+
В прокате с 23 апреля.
Фото на анонсе: Андрей Любимов / АНГ «Москва»