Легенды Введенского. Работники самого красивого кладбища Москвы — о местной мистике, лихих девяностых и сверхъестественной справедливости

Введенское (Немецкое, Иноверческое) кладбище в Лефортово — не только самое красивое в Москве, но и самое аутентичное, обросшее множеством обычаев, секретов и легенд. Раздобыть на нем место для погребения сложновато, зато легко устроить приятную прогулку по нему: во время одной из них корреспондент «Ножа» Дарья Андреева и познакомилась с уникальной семьей московских татар, члены которой работают на кладбище несколько десятилетий. Это гравер Тахир, его супруга Адиля и их сын Дамир, установщик памятников, в буквальном смысле выросший среди здешних готических надгробий и скульптур. Тахир и Дамир рассказали нам о своей любви к этому месту, о белых мортусах, о преимуществах гранита перед мрамором, а также о кладбищенских собаках и о местном Бермудском треугольнике.

Тахир,

индивидуальный предприниматель, гравёр

Я родился в Москве, в знаменитом доме на Разгуляе: в книге Гиляровского «Москва и москвичи» есть фотография — дом и пожарная лестница рядом. У меня тоже есть фотография: мой отец стоит у той самой лестницы и держит меня на руках. Я прожил там первые полгода своей жизни, потом родителям дали квартиру в Измайлово, а сам дом снесли. Отец был инженер, проектировал заправки в ДорНИИ.

В 1976 году я поступил в МГТУ им. Баумана, потом брат женился, ему дали квартиру в Гольяново, а нам с родителями — на Госпитальном Валу. 13 мая 1978 года мы переехали. А 9 мая я со своими друзьями решил в еще пустой квартире отметить новоселье и День Победы.

В институте достал трехлитровую банку спирта и купил трехлитровую банку яблочного сока, у нас был тазик и одна кружка на всю компанию.

Наутро мы встали с больными головами, жуткий сушняк, сами понимаете. Решили найти чем опохмелиться, а в то время это было очень просто — надо было собрать бутылки. И мы пришли на Введенское кладбище, за каждым памятником были пустые бутылки, отмыли их, сдали и наскребли на очень хорошую пьянку. Это было мое первое знакомство с кладбищем, но я тогда и думать не думал, что проработаю здесь почти тридцать лет.

В 1982 году я закончил институт, отслужил в армии. Женился, с супругой Адилей познакомила тетка, у нас, татар, так принято. Мы сошлись под табло Ярославского вокзала, 29 апреля 1984 года, и очень скоро, 11 августа, уже была свадьба. Я устроился на работу в Национальный институт авиационных технологий на Петровке, поступил в аспирантуру, дослужился до ведущего инженера, написал диссертацию — и тут пришел Ельцин и объявил капитализм.

Направление мое закрыли, финансирование перекрыли, научный руководитель, профессор Киселев, умер, Царствие ему Небесное. Что мне было делать?

На поминках одной родственницы моя двоюродная сестра, работавшая в райсовете, сказала нам с женой: на кладбище есть [рабочие] места. И 21 июля 1992 года моя супруга пошла работать в контору Введенского кладбища. Я полгода еще как-то крутился, потом уволился из института. Все тогда бросились торговать, я тоже смотался в Польшу, купил какие-то блузки, еле-еле их продал и отбил деньги.

Но в МГТУ меня научили чертить так, как нигде не учат. И однажды жена говорит: у нас на кладбище есть хороший гравер, он предлагает тебе у него научиться гравировке. Так я познакомился с Виктором Бондаревым. Он сказал: «Ты мужик, зарабатывай инструментом» — и дал мне эти две штуки — скарпель и киянку без рукоятки, надо было из чего-то ее сделать.

У отца в свое время защитились два чемпиона СССР по хоккею — Александр Якушев и Владимир Шадрин, они ему подарили хоккейную клюшку модели Ки-72. Вместо того, чтобы повесить ее на стену, я с ней гонял шайбу, стер до черенка, из него сделал швабру. Швабра сгодилась на ручку для киянки, так что Якушев и Шадрин когда-то держали эту кладбищенскую деревяшку в своих руках.

И мы начали работать на Введенском всей семьей. Потом моя супруга ушла из конторы кладбища на участок, а я официально устроился дворником, за чистотой следил, но выполнял и другие работы.

Мой сын Дамир, пока еще был маленьким, ничего не умел, только мусор сгребал с участков. Начиная с 6-го класса он уже чистил и красил ограды, а работа это адская, не каждый мужик потянет. Научился править буквы. В 6–7-м классе он уже зарабатывал.

Свобода была полная, заказов полно, за два года я как начинающий гравер намолотил на двушку родителям в Люблино, и в 1996 году они от нас съехали. Брал в рублях, с валютой никогда не связывался. Просто подходили к людям на кладбище, договаривались о заказах, никаких предоплат, всё на доверии. Тогда на Введенском не было ни гранитных цехов, ни мастерских. Я наладил производство оград, в год ставил по 200–300 штук только здесь, заказов на гравировку тоже было валом.

Тогда расклады были такие — 30% от заработка ты отдаешь заведующей, а остальное кладешь себе в карман.

Но этот процент рос год от года, а когда пришли ставропольские [бандиты], тогда дань была уже под 90% от прибыли.

Плоды трудов

На Введенском кладбище по книгам учета больше 200 тысяч могил, моих работ много, в каждой тропинке до 20 штук. Срок службы ограды лет 40–50, если она покрашена. Современные делаются из тонкостенного профиля, а старые советские — либо из труб, либо из уголка, толщина у них 5 мм, и такие ограды могут стоять и 70, и 80 лет. Смерть ограды наступает у основания, где встречаются три стихии — земля, вода и воздух.

Делал работы для известных людей: актерам Светлане Немоляевой, Александру Лазареву, знаменитому «старику Хоттабычу» Николаю Волкову и его сыну-тезке, они рядом похоронены. Здесь актер Алексей Глазырин лежит.

Когда снимался «Белорусский вокзал», он сел здесь на лавочку и сказал: «Хочу, чтобы меня здесь похоронили, мне так это кладбище нравится». Проходит год, он умирает, его здесь хоронят — прямо рядом с той самой лавочкой. Ставят огромный памятник тонны на полторы, и когда под захоронением земля просела, никто не брался его поднять, это было непросто.

И дочь Глазырина Татьяна обратилась ко мне, а артист Евгений Миронов выделил деньги, работу сделали. Вот так.

Бермудский треугольник

На Введенском есть Бермудский треугольник, как мы его называем: как только мы проводим там какие-то работы, из конторы кладбища или гранитного цеха кто-то вылетает.

Например, в 2007 году был поставлен новый заведующий кладбищем. Он пригнал полк таджиков, и они построили несколько участков сервисных захоронений. Сначала они стоили по 800 тысяч рублей, потом миллион, потом полтора, два. В 2009 году я как раз делал надпись у этого памятника. Тогда была контрольная закупка: заказчице объявили сумасшедшие деньги, она обратилась в УБЭП, и заведующему была устроена подстава, землекопов и смотрителей взяли с поличным.

В итоге землекопов убрали, смотрителей посадили, заведующего перевели на Калитниковское кладбище. И выяснилось, что он очень здорово обманывал контору, ему этого не простили, и в 2009 году он застрелился из того же самого ружья, из которого отстреливал здесь собак. Двух он убил, мы пытались их спасти, я сам на руках их нес, был весь в крови, но пришлось усыпить в ветеринарке. У заведующего осталась беременная жена и больной сын — не знаю, что на него нашло, чтобы руки на себя наложить.

Белые мортусы

У меня был дядя Костя, брат матери, он прошел всю войну, закончил ее в Будапеште, после работал проводником в поезде «Москва — Владивосток». В 1968 году у него от рака умерла жена — тетя Оля. После этого дядя жутко начал пить, а потом раз — и перестал.

Мы с двоюродным братом Женей пришли как-то проведать дядю Костю, и Женя его так ехидно спрашивает: «Дядь Костя, а что ты так пить перестал?» А он говорит: «Я повстречал Человека Поезда».

Не слышали про такое? Про Человека Поезда знает каждый проводник, он ходит по поездам, подсаживается к людям и рассказывает какую-то историю, это может быть сказка или даже стих. И после беседы с Человеком Поезда жизнь у того, кто его встретил, разворачивается на 180 градусов.

Кто был хорошим человеком, становится плохим, у кого всё складывалось по жизни, у того наступает черная полоса. Человек Поезда рассказал дяде Косте о белых мортусах — есть такие люди, их очень мало, может, 1 на 10 миллионов, которые слышат последнее слово умирающего. Из этих слов складывается стих, полный стих из 12 слов. Надо найти 12 умирающих, чтобы они у тебя на руках умерли, и с последним вздохом они произносят очень странные слова, никогда не подумаешь, что человек мог такие слова знать при своей жизни.

У белого мортуса, который узнал первые три слова, первую строчку стиха, появляется сила насылать другим неудачу, у того, кто узнал шесть слов, то есть две строчки, — сила приносить удачу людям. Третья строчка сулит проклятья и болезни, четвертая — излечение, хорошие события.

Как это работает: нужно написать ФИО человека, прийти на свежевыкопанную могилу без покойника и произнести строчки. Если белый мортус выучил все 12 слов, он сколько времени читает этот стих, настолько его жизнь в обратную сторону отматывается, он молодеет.

Вот такую байду рассказал моему дяде Человек Поезда, а он нам, ну мы поржали, хи-хи, ха-ха. Дядя Костя в 1979 году умер, опять запил и спился в итоге.

А 1 апреля 2007 года, в Вербное воскресенье, умирает на кладбище сварщик Иван Петрович. Ему было 77 лет, оторвался тромб, и он прямо у поворота на памятник эскадрилье «Нормандия — Неман» падает. Я его подхватываю, подкладываю телогреечку, он у меня на коленях умирает и я отчетливо слышу, что он что-то говорит. Поначалу я не придал этому значения, все-таки нечасто подобное происходит. Потом спрашиваю коллегу, который был рядом, слышал что-то? Он говорит, нет. И тут я задумался, и сразу дядя Костя в памяти всплыл. А как проверишь? Прошло пять лет.

30 мая 2012 года иду со свалки и вижу: мужик бьется в конвульсиях, повис на могильной ограде. Мы его сняли, положили на землю.

Он тут же умирает и говорит еще одно слово, вообще старославянское, которое давно вышло из обихода. А третье слово мне сказал мой отец перед своей смертью в 2013 году. Да, и самое главное: эти слова нельзя произносить вслух, только писать и читать. Произнесший их белый мортус сразу лишается силы.

Через полгода после смерти отца, когда меня попытались выдавить с Введенского, я при свидетелях написал имена людей, которые приложили руку, чтобы меня отсюда убрать, и всего-навсего пожелал им того же, что они мне. Пошел на свежевырытую могилу на 15-й участок, сжег и бросил пепел в яму. В течение полугода всех пятерых убрали с этого кладбища. Вот как к этому относиться? Больше у меня не было подобных случаев, всё же не каждый день люди у тебя на руках умирают.

Я по рождению мусульманин, но атеист стопроцентный, а вот к мистике почему-то склонен. В жизнь после смерти не верю, здесь я материалист до мозга костей. Более того, раньше я очень сильно пил, потом бросил, когда понял, что у меня нет тормозов, что это билет в один конец, и сейчас нет более ярого противника алкоголя, чем я. 1 октября исполнится 32 года, как я пил последний раз. Это был 1988 год, сборная СССР стала олимпийским чемпионом по футболу, и мы с друзьями в бане на Соколинке братались и бухали.

А мы с кладбища!

Нас с сыном однажды пытались убрать отсюда, перевести меня на Калитниковское, его на Рогожское. Но я сказал — нет, ребята, я не согласен, пошел уволился, мне заплатили отпускные — 456 рублей, смех. Я тут же сделал ИП и пришел доделывать заказы. Кладбищенские вызвали охрану, я вызвал полицию, показал документы, и те их просветили — препятствование предпринимательской деятельности. 169 статья УК РФ, штраф полмиллиона.

Почему не захотел уходить?

Я прикипел душой к Введенскому, я провел здесь практически всю жизнь. Вон в той красной часовне фактически жил, хранил рабочий инвентарь, держал гранитные плиты, цветники. Уходил в час ночи, быстро ужинал, бух в койку, и уже в 8 часов утра снова был здесь.

Когда узнают, что мы всей семьей работаем на погосте, у некоторых, конечно, бывает шок. Но в целом люди нормально реагируют. Кстати, есть такая шутка. Тут метро недавно открылось — «Лефортово». Его уже окрестили «Станция метро Введенское кладбище, конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны».

Дамир,

индивидуальный предприниматель, установщик памятников

Так сложилось, что с Введенским кладбищем у меня связана вся сознательная жизнь. В 1990-е с работой было сложно, каждый выживал как мог. Моя матушка начинала с конторы кладбища, работала секретарем, потом отец устроился сюда. Я бегал здесь ребенком, встречая родителей с работы. В старших классах появилась возможность помочь родителям, заработать какую-то копеечку. Стал помогать, оградку покрасить, цветничок поправить, большое же с малого начинается. Раньше я, условно говоря, и гвоздь забить не мог, а сейчас отреставрировать гранитный комплекс — всего-навсего вопрос времени. Школу окончил здесь же рядом — 435-ю. Во время учебы в Московском энергетическом институте, тоже недалеко отсюда, на «Авиамоторной», тоже здесь подрабатывал и понял, что мне здесь нравится.

Мои родители на Введенском 28 лет работают, я — лет 16–17. Моего отца знают все, каждая собака.

Кладбище без собак — это не кладбище. У нас здесь есть кошки и есть собаки, такая традиция. Даже территория разделена, кошки у одних ворот, а собачки у других. Они все такие пухленькие — добрые люди их прикармливают.

Однажды собака ощенилась здесь и куда-то пропала, мы нашли схрон с ее щенками, штук одиннадцать насчитали. Они забились глубоко под асфальтовую дорогу, мне там было по колено. Когда вытаскивал их оттуда — это был полуторачасовой квест, щенки визжали, кусались, гадили от испуга, а я боялся подцепить какую-то заразу от них. Нашлись добрые люди, взяли щенков на передержку, судьба большинства из них сложилась хорошо.

Собак с Введенского не выгоняют, наоборот, кормят, и все попытки изгнать собак заканчивались плохо, но не для самих людей, а, как правило, задевали их косвенно: болезни родственников, несчастные случаи с ними. Один заведующий, неплохой мужик, но вороватый, пытался их отстреливать — а жизнь таким образом распорядилась, что он из того же ружья, из которого собак отстреливал, и застрелился.

Плюсы и минусы

Каждый день видишь плоды своего труда, огромное количество памятников, тысячи работ. Работая здесь, ты будто ремонт делаешь у себя в доме, халтурить не будешь. Если мы беремся за что-то, то доводим дело до конца. Кроме того, это физическая работа на свежем воздухе. Здесь ты действительно отдыхаешь от суеты города. Приезжаю сюда на велосипеде для быстроты, хотя от дома мне идти от силы минут семь.

Минусы — работа сезонная. Меня иногда спрашивают, а что, зимой люди не умирают? Я не занимаюсь похоронной деятельностью. Зимой идет проморозка почвы, и заниматься бетонными работами уже не актуально. Но самое сложное — это тяжелейший бюрократический аппарат и монополист, который диктует правила игры.

Пандемия и кризис

Знакомые иронизируют, мол, мне, наверное, этот вирус на руку. На что я отвечаю, что люди-то будут умирать, но те, с кем мы работаем, становятся неплатежеспособными. Хоронят сотрудники кладбища, непосредственно землекопы, а мы занимаемся установкой и восстановлением. Если у людей будут деньги на это, то хорошо.

Если рассматривать худший сценарий, думаю, Москва справится с большим количеством умерших, но путем кремации.

На Введенском скорость захоронения 1–2 человека в день — это гробом. Урной — гораздо чаще, в землю, в склепы или в колумбарий, туда постоянно ставятся новые урны. Скорость захоронений на Введенском связана не только со статистикой смертности, но и с тем, что стоимость участка очень высокая и получить его непросто. Новые участки пытаются изыскать и продать — там, где дерево выкорчевали, или просто в местах, где дорога раньше проходила. Место в колумбарии в зависимости от высоты — в среднем 90 тысяч рублей.

Еще есть могилы, за которыми не ухаживают. Здесь отслеживаем по архивным данным, но в большинстве случаев те сотрудники кладбища, кто долго работает, знают, приходят люди на участок или нет.

Раньше ушлые заведующие кладбищем этим делом промышляли. Ставится новая оградка, памятники демонтируются, и место продается как новое. Эксгумация не производится, просто происходит захоронение поверх.

Сейчас новое захоронение разрешено по прошествии 15 лет. Одно время было 13,5 лет, почему-то с половиной, потом вернулись к 15 годам.

Гроб — это дерево, оно сгнивает, а кости остаются. Я лично находил останки — захоронениями, как я говорил, не занимаюсь, но так или иначе мы проводим необходимые раскопки для заливки фундамента. Бывает, находим кости. Естественно, мы их еще глубже захораниваем, извиняемся, что побеспокоили.

Естественно, это не относится к объектам культурного наследия, их тут несколько. Вид у них не особо ухоженный бывает, они зачастую сделаны из мрамора, а у нас здесь не Ватикан, и мрамор не выдерживает погодных условий. Он впитывает в себя грибок, плесень, мох и начинает зеленеть, если специальными растворами не обрабатывать. Гранитные памятники стоят дольше, вот памятник эскадрилье «Нормандия — Неман» просто моют перед возложением цветов в мае, и он как новенький.

Странные дела

Я верю в мистику, в экстрасенсорику, в ментальных вампиров. Считаю себя старожилом Введенского кладбища, но свидетелем мистических проявлений, честно скажу, здесь не был. Не слышал ни звона цепей, ни флейты Лефорта, про которую здесь экскурсоводы любят рассказывать. Отголоски звуков железнодорожного узла, да, бывают слышны.

Раньше часто бывали готы, выпивали здесь, а за ними ходили толпами гопники, искали кому голову пробить. Происходили драки, мне приходилось их разнимать. Сотрудники кладбища кричали нарушителям спокойствия, что здесь же вас всех и похоронят.

Потом это течение себя изжило, готы перестали ходить, и гопники уже повзрослели.

Сейчас периодически сюда приходит фотографироваться молодежь в черной одежде. Здесь есть памятник замечательный, там такая приоткрытая дверь — считается, что это дверь в параллельное измерение.

Иногда на Введенское приходят девушки и проводят что-то вроде флешмоба.

Видел людей, разговаривающих, но не сами с собой, а как будто они ведут беседы с кем-то. Может, это визуализация усопшего человека или просто попытка выговориться.

Бояться не мертвых, а живых

Кладбище для меня — место, где я могу набраться силы, привести нервы в порядок, но для меня это и фабрика, место работы.

Можно процитировать Высоцкого: «И всегда позади — воpонье и гpобы», то есть нельзя желать людям зла и творить здесь зло, всё остается за оградой кладбища.

Люди, когда узнают, что я работаю на кладбище, говорят: как же так, там же мертвецы, там же страшно. Я им отвечаю, что бояться надо не мертвых, а живых. У нас тут нет захоронений умерших от холеры или сибирской язвы, нет освинцованных гробов. Умер такой-то человек, надо ему хорошую оградку поставить, памятник, чтобы ему было комфортно лежать.

Что касается девушек, я этот козырь держу в рукаве, не начинаю знакомство с фразы «Здравствуйте, меня зовут Дамир, я работаю на кладбище». Приводил сюда девушек как на экскурсию, и мрачное представление о кладбище у них менялось. Здесь как в парке. Матери с колясками ходят гулять сюда.

Две мои бабушки живы, кряхтят, скрипят, но всё у них хорошо. Два дедушки лежат рядом на Ивантеевском кладбище, от одного до другого метров 500.

Я сам пока умирать не собираюсь, но хотелось бы туда, где лежат старшие родственники. Все под одним Богом ходим, зачем искать что-то элитное.