Знаменная миссия
Серые новостройки советского времени на юге Санкт-Петербурга. Кажется, что в этом районе и воздух даже в хорошую погоду какой-то сероватый. Серая пристройка к типовому зданию на проспекте Маршала Жукова. В таких зданиях раньше были универсамы, а теперь могут располагаться самые разные заведения. На втором этаже этой пристройки – православный храм в честь иконы Божьей Матери «Державная». Православная аскетическая практика контрастирует с аскезой позднесоветской – последняя уж очень запросто мимикрирует под турецкий рынок. Много лет здесь, среди новостроек, на богослужениях звучит древний знаменный распев. И маленький домовый храм уже стал своеобразным центром любителей знаменного пения не только для южных районов Петербурга, но и для всего города. Об истории и о практике общины рассказал порталу «Приходы» ее настоятель протоиерей Димитрий Кулигин. «Бывало, что именно через знаменное пение новые люди приходили к нам и оставались у нас в общине», – признается священник.
– Наш приход был образован в 2000 году. Инициаторами стали директор детского центра «Гелиос» Валентина Васильевна Урбаневич и священник Александр Захаров, который сейчас служит в Сологубовке. Коррекционный детский центр для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей «Гелиос» располагался в другом здании – на проспекте Ветеранов. По сути, это был детский дом семейного типа.
Почему нужно было создавать храм прямо в детском доме, а не водить этих детей в ближайший храм?
– Сейчас возрождается практика домовых храмов, а еще лет двадцать назад это был своего рода эксклюзив. До революции было естественно, что в каких-то учебных заведениях, больницах и других учреждениях имелись храмы.
Ребятам из детских домов сложнее, чем многим другим, идти в храм куда-то за пределы учреждения. Вот сейчас я окормляю еще один интернат, там храма нет, и дети оттуда периодически приезжают исповедоваться и причащаться в наш. Но ввиду соответствующей специфики это им делать достаточно проблематично. Если же в интернате существовал бы домовый храм, то им было бы гораздо проще. Легче священнику прийти к этим детям, чем их вывезти куда-то, ведь, например, надо организовывать их сопровождение. К тому же ребятам порой неловко задавать во всеуслышание вопросы личного характера, когда их группой куда-то привели.
Когда я стал настоятелем храма при детском доме «Гелиос», бывало, задерживался там допоздна. Иногда раздавался стук, и кто-то из детей, видя, что никого, кроме меня, нет в храме, заходил поговорить.
Но когда закрылся детский дом, а вместе с ним и домовый храм, у вас уже была сложившаяся община?
– Да, именно так. К тому времени, когда было решено закрыть этот детский центр, собрался коллектив людей, которые помогали мне в окормлении детей и в то же время между собой сдружились. То есть уже сложилась крепкая община. Можно было разбежаться по разным храмам, но людям этого не хотелось. Слава Богу, нам предоставили вот этот место, в котором община продолжила свое существование.
По сути, это тоже домовый храм, хотя и не в жилом доме. В ноябре 2012 года я получил письмо от администрации Кировского района о том, что нам предоставляется это помещение. А первая литургия была отслужена в этом месте 24 февраля 2013 года. На сегодняшний день процентов 80 прихожан – это те, кто перешел сюда с прежнего места расположения храма. Но и новые люди появляются, мы же не закрытое сообщество. Просто человеку бывает психологически непривычно зайти именно в домовый храм, но уж если заходит, то, как правило, остается.
Как получилось, что у вас на богослужениях зазвучало знаменное пение?
– Осенью 2003 года я был назначен на этот приход. Какое-то время мы послужили вместе с отцом Александром Захаровым, а когда он ушел, с ним ушло достаточно много прихожан, в том числе и певчие. А со мной из храма, где я служил раньше, как раз пришли несколько человек, и кое-кто из них мог петь. Поначалу они пели простой партес, так называемый обиход. Но ездили они издалека – с севера города, дорога занимала часа полтора, и в итоге у нас свелось дело сначала к двухголосному пению, а потом и к одноголосному. Наш храм бедный, профессиональных певчих найти было нереально. И вот какое-то время пела одна моя матушка, а она стала петь знаменные распевы.
Тяга к знаменному пению у нас в семье была. На приходе, где я служил раньше, знаменное пение тоже практиковали. Но на нашем приходе я насильно его не вводил. Это получилось как-то естественно. Будучи беременной, матушка петь уже не могла. И тогда я от какой-то безысходности возопил к Богу и обратился в консерваторию, в которой у меня преподают знакомые, и мне порекомендовали студентку с кафедры древнерусского певческого искусства. Вот тогда у нас знаменное пение стало вводиться на более серьезном уровне.
В нашей современной практике, когда в большинстве храмов звучит партес, люди могут не понимать знаменное пение. Кому-то оно просто на сердце ложится, и все, а для кого-то это диковинка, и он не может разобраться. Я бросил клич: «Кто хочет лучше узнать знаменное пение – для тех у нас будет ликбез». Задачи поставить кого-то на клирос не стояло – просто хотелось ознакомить людей, чтобы они молились и понимали это пение.
Там ведь есть очень интересные внутренние моменты, трактовки. Вот крюки – это не просто древняя нотация, некоторые обозначения явно имеют духовный смысл. Например, знак «Параклит»: мы знаем, что это слово переводится как «Утешитель», а ведь это обозначение Святого Духа…
В общем, когда мы более основательно стали знакомить наших прихожан со знаменным пением, оказалось, что кое-кто из них, даже не имея музыкального образования, вполне мог петь знаменно. Поэтому родилась идея поставить этих людей на клирос. Так появился наш приходской хор.
А как это связано с самим пением?
– У меня была выросшая из докладов на Рождественских чтениях в Москве и на Бражниковских чтениях в Санкт-Петербурге статья под названием «Графическая молитва или же мнемоника?», возможно, довольно спорная. Мне было интересно выставить ее именно как спорную, и часть практикующих знаменное пение сами эту мысль оспаривают, но есть такая гипотеза, что каждый знак – по сути, микромолитва. И даже названия некоторых знаков к такому толкованию располагают. Я вижу знак «Параклит» и мгновенно вспоминаю Третью Ипостась Святой Троицы: молитва «Царю Небесный…» за долю секунды. Кто-то говорит, что практически это невозможно. Но я вспоминаю рассказ митрополита Антония Сурожского, как однажды в молодости он оказался на клиросе вместе со стареньким диаконом, который так быстро пел и читал, что будущий владыка Антоний за ним не успевал уследить. После службы он сказал диакону об этом. А тот заплакал и объяснил, что с малолетства жил в монастыре и эти слова знает наизусть, у него они так пролетают не потому, что он вот так наспех поет, а потому, что мгновенно это все чувствует своей душой, а не разбирает давно ему известные буквы и слова... Так вот, я думаю, что если бы у современных певчих навык знаменного пения был бы впитан, что называется, с молоком матери, то это было бы вполне возможно и относительно такого прочтения крюковой нотации.
Но ведь можно повторять заученные тексты, почти не вникая в них, автоматически…
– Здесь, как говорится, почувствуйте разницу: изложенная гипотеза «графической молитвы» или опыт диакона Евфимия из рассказа владыки Антония и машинальная вычитка молитв – это не одно и тоже. И некоторые опытные духовники советуют смотреть в текст, даже если знаешь молитву наизусть. Кстати, священнику полагается всегда иметь перед глазами служебник. Так что да, есть опасность такого автоматизма. Но я сейчас говорю о тех людях, которые действительно вошли в молитву.
А были у вас такие прихожане, кого введение в богослужение знаменного пения, наоборот, испугало, оттолкнуло?
– Естественно, кому-то это могло быть не по душе. Но это были, может быть, пара-тройка человек. А большинству было очень интересно. Бывало, что именно через знаменное пение новые люди приходили к нам и оставались у нас в общине: приезжают даже издалека, хотя у них есть храмы рядом с домом. Мы открыты для всех, не занимаемся неким «эзотеризмом», не выдаем себя за некую элиту или тому подобное.
Ваша приходская практика может со стороны восприниматься как продолжение Вашего личного увлечения. А есть какая-то особая актуальность знаменного пения для современного человека?
– Так и есть, это наше увлечение. Но оно имеет и более глубокий смысл. Чем знаменное пение может быть интересно? Людям хочется в Церкви воспринять что-то иное, отличное от того, что они видят в миру. Знаменное пение как раз таково. Вот у партеса то же устроение, что и у мирских песен, это одна и та же система, скажем так. А знаменное пение – это как церковнославянский язык, который используется только для богослужения. И это пение используется только для общения с Богом.
Но ведь как раз это многих может и отпугивать, как отпугивает непонятный церковнославянский. Причем речь идет о людях, которые хотят прийти в храм, хотят молиться.
– Могу вспомнить одного очень молодого человека – это аз есмь – для которого поначалу это тоже было проблемой. Когда я стал активно ходить в храм, тоже с трудом воспринимал звучащий на богослужении язык. Но ведь я эту проблему решил. Это сейчас много учебников по церковнославянскому, а тогда вообще ничего не было. Я видел какие-то молитвы и пытался понять, что они обозначают. Но я полюбил Бога, полюбил Церковь, и мне хотелось понять. В свое время я участвовал в жарких дискуссиях на эти темы, а впоследствии пришел к тому, что даже и не спорю по поводу языка, а предлагаю: «А ты попробуй».
В некоторых храмах происходит русификация отдельных частей богослужения. Как Вы к этому относитесь?
– У нас многие вопросы обсуждаются на собрании прихожан, то есть прихожане активно участвуют в жизни общины. И если у нас, например, не читают на литургии Апостол по-русски, то потому, что у нас нет таких желающих. Если бы кто-то выразил такое желание, мы бы рассматривали этот вопрос. Еще раз скажу: при моей личной любви к знаменному пению я бы его насильно не стал бы вводить, если бы большинство прихожан восприняло его в штыки.
Церковь консервативна, и это не напрасно. Вспомните, сколько времени занял перевод Священного Писания на русский язык. И когда перевод был завершен, он все равно оказался неудовлетворительным. В свое время я сам перевел утреннее и вечернее правила и правило ко Причастию на русский язык. Но когда я стал обсуждать их с прихожанами, выяснилось, что некоторые церковнославянские слова перевести на русский архисложно потому, что у каждого из этих слов несколько значений. И молиться на русском языке людям оказалось сложнее, а не проще.
Вот на Западе пошли по пути постоянного перевода Библии – так у них тьма тьмущая различных переводов, потому что переводчики не могут угнаться за языковыми изменениями. И когда мы говорим о переводе богослужения на русский, то я могу задать встречный вопрос: «А на какой русский переводить? Например, 70-х годов прошлого века? или начала нынешнего века?» А современный церковнославянский язык не так уж сложен для русскоговорящего человека, как может показаться. И, кстати, на знаменное пение очень проблематично наложить молитвы на русском языке.
Молитвы собственно на русском разговорном языке я не отрицаю. Бывает, человек спрашивает, какую молитву читать в том или ином проблемном случае. И я говорю: «А кто Вам мешает помолиться от сердца своими словами?» И молитва своими словами будет на русском языке. Но даже в такой молитве будут элементы церковнославянского, например: «Господи, помилуй!»
Что касается языка, церковной символики, пения, то здесь есть и духовный аспект. В свое время я достаточно подробно изучал музыкальные инструменты, упомянутые в Библии. Господь поставил Саула царем, а потом отверг. И тогда Саул стал бесноватым. А каким образом его лечили? Давид играл ему на арфе и молился, и его музыкально-молитвенное делание воздействовало на Саула благотворно. То есть это не просто так, не любая музыка и не любые слова могут оказывать такое действие.
Кстати, некоторые проводят параллели между знаменным пением и глоссолалией. В знаменном пении есть элементы глоссолалии, например, некоторые слоги распеваются, но не ради внешней красивости, как в партесе, а из-за погружения в молитвенное состояние. Партес часто провоцирует человека на какие-то душевные эмоции – «чтоб душа развернулась-свернулась», чтоб слезу пролить. Но ведь и на исповеди надо различать покаянные слезы и слезы саможаления. Вот и церковнославянский язык так сложился, что больше способствует углублению не в душевные, а в духовные переживания. Но это не значит, что в партесе не может быть молитвы, а знаменное пение само по себе панацея.
Однако партес может заретушировать какие-то моменты внешней гармоничностью. А про знаменное пение есть такое высказывание: «Чтобы знаменно петь, надо знаменно жить». И действительно, при знаменном пении если человек не молится, это сразу слышно. Поэтому петь его бывает очень тяжело, если с личной молитвой что-то не в порядке.
Ваше увлечение знаменным пением потом вышло за пределы регулярных храмовых богослужений…
– В духовной жизни должно быть общение. И в 2005 году мне захотелось пообщаться с теми, кто так же, как и мы, практикует знаменное пение. Так появились наши «Мироносицкие встречи». Название такое потому, что на тот момент большинство клирошан у нас были женщины – вот у меня и возникла идея таким образом отметить православный женский день. Я называл это не концертами, а именно встречами. Было важно не покрасоваться друг перед другом, а поделиться чем-то: вот, например, даже тропарь «Христос воскресе!» мы поем вот так вот и делимся опытом нашей молитвы. Другие люди тоже поют этот тропарь, но у них получается… не хуже или лучше, а иначе, и нам интересно приобщиться к их опыту.
Сначала собралось три коллектива, а в итоге за пятнадцать лет все это разрослось в предполагаемый фестиваль, так как в одну встречу желающие уже не вмещаются. В прошлом году мы впервые провели мероприятие на городском уровне – в Александро-Невской лавре, в духовно-просветительском центре «Святодуховский», где выступило порядка десяти коллективов. И тогда нам стало понятно, что одного дня мало, так как пришли и новые люди, которые выразили желание поучаствовать.
Это все приходские хоры?
– Не только. В первую очередь я занимаюсь знаменным пением для молитвы, так что имелись в виду, конечно, именно приходские хоры. Но мы не чураемся и профессиональных коллективов, у них ведь есть то, чем они могут поделиться с самодеятельными: профессиональная подача звука, например, и другие моменты. Поэтому у нас участвуют и учебные ансамбли из консерватории, и другие подобные коллективы. С самого начала наших встреч в них участвует консерваторский хор «Знамение» под руководством замечательного музыканта и педагога Татьяны Швец. Они нас поддерживали, можно сказать, героически, потому что не каждый профессиональный хор пошел бы в нашу скромность. Особенно в начале – у нас условия-то были никакие.
Профессиональные певцы, которых Вы приглашаете на эти встречи – люди воцерковленные?
– Я их не исповедовал и каждого из них не «допрашивал». Но те, с кем я соприкоснулся поближе, – люди верующие, про кого-то знаю, что он причащается. Есть и те, кто через профессиональную деятельность пришел к вере в Бога так же, как архитектор может строить храм просто как профессионал, а в процессе работы уверовать.
Молитва может быть и в храме, и на сцене. Но на наших встречах у меня одно условие: не исполнять песнопений из Евхаристического канона, то есть связанных непосредственно с пресуществлением Святых Даров.
Как Вы предполагаете, чем может стать фестиваль?
– Скажем так, я не горд тем, что наши встречи превращаются в фестиваль, но рад этому, рад, что это кому-то нужно. Хочется быть нужным. Фестиваль имеет несколько направлений: концерты певческие, круглые столы с обсуждениями, сборник по материалам мероприятий, колокольные звоны, а также мастер-классы и по пению, и по колокольному звону. Также служатся литургии, связанные с фестивалем.
И наш фестиваль оказывается всероссийским: мало того, что он, даст Бог, пройдет не только в Петербурге, но и в Тихвине, и в Гатчине (то есть уже окажется межъепархиальным), но заявки также подали коллективы из Москвы, Самары, Саратова.
Конечно, без серьезной поддержки осуществить все это невозможно. И в прошлом году, и в нынешнем эту поддержку мы получили от грантового фонда «Православная инициатива». Есть также жертвователи, которые предпочли остаться тайными – например, типография, которая бескорыстно печатала некоторые материалы... Наш приход маленький, денег у нас нет. Но, как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Вот с друзьями мы и могли все эти наши мероприятия осуществить и, дай Бог, продолжим это делать и дальше.
Беседовал Игорь ЛУНЁВ
Иллюстрация сайта Феодоровского собора Санкт-Петербурга