Писательница София Синицкая предоставила «Тверьлайф» отрывок новой повести
От редакции. София Синицкая буквально ворвалась в отечественную прозу, когда в издательстве «Лимбус-Пресс» вышла дебютная книга ее прозы «Мироныч, дырник и жеможаха». Критики обнаружили в текстах Синицкой влияние Гоголя, Хармса, что немудрено: Синицкая пишет такие абсурдистские, гротескные истории, в которых явь и вымысел переплетены самым причудливым образом. Новая книга писательницы выходит в ближайшее время в издательстве «Лимбус-Пресс».
Фотографии Анастасии Чистяковой и Софии Шереметкер.
Софья Синицкая «Система полковника Смолова и майора Перова»
Отрывок из повести
Погодные условия были хорошие, местами небольшие облака. Авиатор Летягин преследовал на своём ишачке немецкий бомбардировщик. «Юнкерс» избегал вступления в бой, видимо, расстрелял весь боекомплект. Сделав удачный манёвр, Летягин нажал на гашетку и отчётливо увидел, как пули огненной трассой ушли в цель и вспороли фюзеляж вражеского самолёта. Летягин недоумевал: «Юнкерсу» пора было заваливаться на крыло, а он как заколдованный продолжал следовать прежним курсом. Немец резко снизил высоту и с ходу отбомбил Вдули, Поглёздово и Гниловец. Видя, что ШКАСами калибра 7,62 достать противника не представляется возможным, разъярённый Летягин решил уничтожить фашиста ценой собственной жизни и храбро пошёл на таран. «Юнкерс» не пытался увильнуть. Самолёты сближались. За секунду до столкновения Летягин увидел во вражеской кабине обер-фельдфебеля Грюндера за штурвалом, а на месте стрелка-радиста — того самого, грустного и красивого, кому бабушка Лукерья Ильинична Летягина зажигала огонёк на Пасху в красном углу резного дома в Шиловой горе Славитинского сельсовета. Таран не получился: «Юнкерс» исчез, растворился в новгородском небе. Летягин, отложив смерть до лучших времён, развернул плитку шоколада и полетел на базу.
В жарко натопленной избе Фаня Ливензон плакала над Толстым: враг был на подходе, Ростовы выезжали из Москвы, Наташа укладывала вещи — одной рукой придерживала распустившиеся волосы, другой давила на ковры. Фанечка всё это видела в мелких деталях. Раньше она читала роман отстранённо, теперь война, раненые, смерть и любовь вторглись в Фанину жизнь и сделали её саму героиней романа. Безродный курносый Алёшка, конечно, ничуть не походил на толстовских аристократов (хотя, как и Болконский, был маленького роста), но всех в отряде поражал своей безмятежной отвагой. С Демьяном Калибановым они ходили на самые сложные задания, бесплотными тенями просачивались на оккупированную территорию, снимали часовых, минировали мосты и железнодорожные пути, взрывали склады с боеприпасами. Калибанов берёг напарника, в опасные места совался вперёд Алёшки, однако ничего плохого с ним не случалось — на месте оторванной руки у него тут же вырастала новая, из ревущего пламени он выходил живой и невредимый. Алёшка старался не удивляться, считал, что все происходящие с Калибановым странности — не более чем его собственная галлюцинация, вызванная действием марафета, короче, всё списывал на кокаин.
— Демьян Власьевич, в чём смысл вашей жизни? — разомлев от ста граммов, спрашивала Анна Гермогеновна.
— Смысл моей жизни — в выполнении указов полковника Смолова и майора Перова. Я вклюцён в систему перековки и перестановки.
— В чём смысл этой системы, Калибанов?
— А не моего ума дело!
— Как это?
— Меня буржуи наукам в детстве не уцили. В пять лет в шахту спускали, я там вагонетку возил.
— Демьян Власьевич, зачем вы врёте? Вы из зажиточной семьи, у вас был любящий отец, добрые родственники.
— Полковник Смолов мне отец родной.
— А выглядите как ровесники, будто в одно время родились.
— Времени нет.
— Кого вы любите, Калибанов?
— Люблю Родину.
— Из людей кого любите?
— Родину люблю. Целовека — нет.
— Как можно любить Родину и не любить человека? Ведь Родина — это люди.
— Мало порядоцных. Некого любить.
— Калибанов, мне кажется, что в глубине души вы незлой человек.
— Души нет. Есть партийное сознание.
— Как вы думаете, что нас ждёт после войны?
— Меня ждёт жизнь вецная здесь, на земле, поскольку я незаменимый кадр.
— А меня?
— Вас отправят в избушецку на горке, будете ребяток нянцить, цаёк пить. За заслуги перед Отецеством.
— Каких ребяток?
— Невинно убиенных, андельцев. В андельском приюте трудовую книжецку оформят.
— Спасибо на добром слове. Демьян Власьевич, расскажите, как вам удалось в одиночку выбить немцев из Замошек?
Калибанов по скромности своей уткнулся в газету. Страшную историю, имевшую место быть на оккупированной территории Полавского сельсовета, в общих чертах поведал отряду Алёшка. Отступая под ударами Красной армии, немцы жгли деревеньки и убивали всех, кто под руку попадётся. На берегу замёрзшей Полы попались под руку четыреста калек и стариков, доживавших свой век в усадьбе купца Савина с большими печами и скрипучими лестницами. Фашисты подожгли усадьбу и стреляли в тех, кто пытался выползти из пламени. В гул огня, треск пулемётов и «Herr Jesus Christus erbarme dich meiner» семидесятилетней немки Савиных со сломанной шейкой бедра странным образом вплетались мелодичные звуки: вокруг пылающей усадьбы ходил полуголый жирный фриц с толстым подбородком, он играл на арфе. На его почти женской груди болтались амулеты. Он представлял себя древним германцем, жрецом, приносящим в священной роще жертву великим богам. Повёрнутый на мифологии зондерфюрер фронтовой пропагандистской службы, стихотворец Альфред Виллих оплывал потом, перебирал струны и голосил, восхваляя Водана, Бальдра, Фрейю и гений Гитлера.
Виллих играл на арфе и в деревне Замошки, наблюдая, как храбрые зольдатен, смяв оборону двух шестнадцатилетних санитарок, добивают штыками раненых бойцов Красной армии: в трёх избах был устроен госпиталь. Когда Надька с Веркой, все иваны, Миша Лившиц и Галиулин Бары Хайреевич были убиты, он стал прогуливаться среди трупов и, терзая струны, выкрикивать на отвратительном русском и французском пропагандистские лозунги. Его фальцет доносился до заснеженных берёз, под которыми стояли Алёшка с Калибановым, — они пробрались к Замошкам, когда спасать уже было некого: «Бей жида-политрука, рожа прозит кирпича! Бей жида-политрука, рожа прозит кирпича!», «Faites votre testament!», «Не верьть сталински прапаганд, ми несём асвабаждень!»
У Калибанова была бутыль с горюче-смазочным материалом. Демьян Власьевич облил себя вонючей чёрной жижей и с раскинутыми руками нежной поступью пошёл к жрецу. Немцы были поражены непонятным явлением и стрелять не торопились, тем более, что Калибанов не был вооружен. Его взяли на прицел, Виллих завёл старинное заклинание. Калибанов развинтил свою фляжку, сделал несколько больших глотков, чиркнул спичкой — и в тот же миг его охватило пламя. Не обращая внимания на огонь, Демьян Власьевич бегал за фрицами, как за курями, и по очереди их душил. Пули не причиняли ему вреда. Он орал песню: «Нас не трогай — мы не тронем. А затронешь — спуску не дади-и-им! И в воде мы не утонем, и в огне мы не сгори-и-им!» Хрипы фашистов тонули в поросячьем визге испуганного стихотворца. Для скорости Калибанов подобрал МР-38 и быстро уложил всех гитлеровцев в Замошках. Сбив с себя пламя, практически невредимый, немного обугленный Калибанов пошёл к полумёртвому от ужаса зондерфюреру. Альфред Виллих побежал в лес, упал в сугроб и больше не шевелился. Алёшка, под берёзками наблюдавший происходящее в Замошках, дал себе клятву не злоупотреблять марафетом и всегда придерживаться чётко определённой дозы.
Пока Калибанов парился в бане, смывал с себя копоть, Алёшка рассказал бойцам отряда Жемойтеля, что Демьян Власьевич героически застал врасплох фрицев и захваченным оружием укокошил превосходящие в сто раз силы противника. Ночью он шепнул Фане, что сначала Калибанов перемещался по деревне в образе распятого Христа, потом носился огненным столбом и, прикончив последнего фрица, крикнул в небо: «Желаю бессмысленного кровопролития за интересы жидов и комиссаров!»
***
Фаня сказала Францу Иосифовичу и Анне Гермогеновне, что мечтает после войны вернуться в Ленинград и поступить на филологический факультет, чтобы изучать литературу ХIX века. Жемойтель в свободное время готовил её к поступлению, писали вместе сочинения. Калибанов за компанию читал посмертное издание «Живого трупа».
Анна Гермогеновна неважно себя чувствовала, кружилась голова, казалось, что запас жизни после смерти стремительно подходит к концу, и сознание распадалось на части. Здесь, на Волховском фронте она вместе с девушками закрывала маскировочной сеткой пушки и в то же время в Ленинграде укутывала платками Марусю, Марту и слабенького Виталика. При этом Анна Гермогеновна видела будущее лето 1943 года: в парке Ленина кандидат медицинских наук Привозов учится косить. Альберта Ивановича учит косить его научный руководитель — профессор Синицкий. Андрей Алексеевич Синицкий родился в псковской деревне Стайки. Он прекрасно знал, как опираться на ногу и махать руками, как отбивать косу с пятки и подтачивать бруском. Сено было нужно лошадям, лошади были нужны для производства вакцин и сывороток, вакцины и сыворотки были нужны фронту. Профессор ловко сметал сноп. Медики лежали на скошенной траве, солнце приятно грело кости. Пели птицы. Торжественно гремел ленинградский трамвай.
Материал напечатан в журнале «Тверьлайф«.