Заботы свиней о рыночной доле свинокомплекса
Вот пример типового фольклорного высказывания на тему, и он же – образец лжи: «с точки зрения индивидуалиста, для которого высшей ценностью является личная безопасность и комфорт, он [Сталин] является кровавым палачом, а все достижения советской экономики меркнут перед сломанными судьбами невинно осужденных. С точки зрения коллективиста Сталин - герой, который за 30 лет из разваливающейся аграрной страны собрал индустриальную сверхдержаву с ядерным оружием, которая вышла на второе место в мире по военной мощи и производственному потенциалу».
Полезно было бы препарировать данное утверждение, но следует заметить, что это будет работа патологоанатома, потому что правдоподобность и убедительность здесь не более, чем видимость – перед нами труп. Труп истины. Сейчас мы в нём покопаемся.
Ложь тут всё. Во-первых, в критике сталинизма вовсе не задаёт тон точка зрения людей, для которых «высшей ценностью является личная безопасность и комфорт». Такие люди редко выступают. Публичность противоречит выбранной ими установке, поэтому они ораторствуют, мимикрируя. В рамках сталинизма они сталинисты, которые охотно напишут донос, при либерализме либералы, бескомпромиссно доносящие на доносчиков, но в любом случае они стремятся вписаться в систему, на которую плевать хотели, занять в ней своё паразитическое место и увидеть её в гробу. «Комфортно устроиться» в предложенных рамках всегда безопаснее, чем эти рамки переходить, однако если выгодно будет предать, то, конечно, надо будет предать: именно так велят соображения комфорта. Но, наверное, вряд ли будет справедливо утверждать, что Солженицын превыше всего ценил свои безопасность и комфорт.
Во-вторых, реальная историческая альтернатива сталинизму не замкнута на ценностях «личной безопасности и комфорта», что бы там ни врали кремлёвские и изборские пропагандисты. «Первая» из упомянутых в цитате «индустриальных сверхдержав», потому и была сильнее, что вовсе не базировалась на принципе «моя хата с краю». Эта была полноценная коллективная реальность, созданная людьми, которые дорожили собой, однако это не мешало им платить налоги на содержание военной машины № 1 в мире. Факт заключается в том, что индивидуализм, в коем погряз антисталинистский Запад, сосуществует там с эффективностью форм коллективного действия. Люди там объединяются и организованно действуют, тогда как в России тупо ноют поодиночке и ждут милости от природы (ниспослания очередного Путина-Сталина, чтобы он слепил из них конфету на очередные 30 лет).
В-третьих, догматической ложью является само противопоставление «личный комфорт/безопасность – коллективизм». Антагонизм общего и частного, коллективного и индивидуального, социального и личного – не факт, но типовая левая презумпция. Это то, что совершается сначала в голове и из неё проецируется в реальность как результат работы формирующей её программы. Об этом основоположении левого взгляда на вещи и его преодолении здесь не раз уже говорилось: *, **, ***. Сталинист без понятия, как совместить личное благополучие и коллективный успех – в его представлении одно достигается только вопреки другому. Причина в том, что у левых ущербна сама концепция целого – то есть интегрирующего, объединяющего духовного начала. Левый дух – это дух слабости (никчемности, угнетённости, ущербности). Социальное объединение, которое он формирует, может быть только единством в покорности и пассивности. Поэтому левая социальность предусматривает аппаратно-цезаристскую форму организацию власти: то есть а) диктатора-популиста, «народного трибуна», взявшего народ в опеку, б) ненавидимую со всех сторон бюрократию в качестве системы управления и в) стадо свиней, коротающих историческое время в ожидании «Сталина»-пастуха, имеющих нулевую самостоятельную неутилитарную ценность в его отсутствии и тем более в его присутствии. А в центре социума должен располагаться его идеальный концентрированный образец-источник – площадка ритуального производства, зона постоянного упражнения в ущербности/угнетённости, выработки смирения/покорности, что-то типа ГУЛАГа.
Однако следует заметить, что эта грустная реальность при всей своей очевидности никогда не афишировалась при сталинизме. Пропаганда неизменно трубила о другом. Конечно же, в соответствии с марксистским преданием, безопасность и материальное благополучие советских людей провозглашались высшей целью «партии и правительства» – примерно вот как сейчас «стабильность» при Путине, которой велено гордиться тем усерднее, чем её меньше в реальности. Таким образом, в-четвёртых, современные сталинисты врут даже тогда, когда рассказывают, что сталинизм – это идеология выживания стадно-коллективных форм, которым принесено в жертву индивидуальное. Сталинизм – это самоотрицание. Если бы при Сталине какой-нибудь энтузиаст режима вдруг начал проповедовать подобную теорию, его быстренько уличили бы в том, что он суть буржуазный клеветник на самый гуманный в истории государственный строй, а выражаясь синонимично на советском чекистско-юридическом языке, англо-японо-гондурасский шпион, диверсант, предатель и враг народа, которому полагается выбить зубы, сломать ребра и сгноить на Колыме, чтоб не болтал лишнего. Апология Сталина сегодня сплошь апокрифична. Она заключается в ереси, за которую при Сталине рвали языки – то есть, собственно, эта апология опровергает себя сама и выносит подзащитному обвинительный приговор, однако апологеты по причине своей умственной (и всякой иной) неполноценности не способны заметить это.
В-пятых, духовное содержание единства, то общее в людях, вокруг чего объединяется общество – сближающий индивидуумы элемент, выделенный идеологией – определяет собой качество, силу, жизнеспособность социального целого. У сталинистов, как и у всех левых, это слабость, метафизическое состояние слабости, являющееся для них первореальностью. Чувство собственной обиженности и никчемности в ожидании вождя – вот их отправной пункт. Чувство материала, за который кто-то должен взяться, и сиротски стенающего, пока абстрактные «верхи» не удовлетворят его запрос и к нему не будет применена извне чуждая деспотическая форма. Отсюда советский «материализм», принявший характер основного мировоззренческого принципа (не все апологеты «знают матчасть» настолько, чтобы понимать, о чём речь, и помнить разновидности предмета: диалектический, исторический и т. д.)
Левое единство в слабости и материальности не может быть сильным. То, что общество обобщает в людях, становясь государством, предопределяет его судьбу. Государство, созданное «восставшим материалом» – это «халиф на час». Вождь лишь подчёркивает никчемность мечтающего о нём сброда. Чем занимался Сталин, как не подчёркивал это с утра до вечера, гоняя в хвост и в гриву бестолковых, но счастливых от такого обращения русачков? На некоторых должностях он сменил по пять человек, убивая предыдущих за негодностью, и никто при нём не чувствовал себя вне подозрений. (Сталинисты ухитряются отрицать реальность репрессий и млеть от восторга при описании абстрактных проявлений брутальности, излагая «как надо» «навести порядок»; в их описании Сталин зачастую – душка, «он не знал», «он не хотел», «он был против», «ему не хватало власти», «они все сами себя расстреляли», но, мечтая «очистить страну» кровью, призывают всегда его, сердобольного).
Слабые люди – слабое общество – слабое государство (понимая слабость в первом элементе метафизически как левое «самосознание слабости», отправное и изначальное, которое затем разворачивается многообразием форм слабости на социальном и политическом уровнях), и никакой вождь ничего не изменит в этой триаде. Цезаризм
является её продолжением, а не преодолением (в любом виде, путинском или сталинском). Восторгаясь могуществом СССР, автор комментируемой цитаты должен помнить, насколько недолговечной оказалась конструкция, сварганенная Сталиным из такого дерьма, как сталинисты, и как всё начало гнить и рассыпаться после внезапной подозрительной смерти «основателя». Да ведь и при жизни цезаря всё держалось на кровавых соплях. Не забудем, в каких местах воевала с немцами «аграрная держава» в 1914 – 1916 гг. (Польша, Западная Украина), и насколько глубоко проник враг в сердце «модернизированной» «сталинской империи». Это не царские войска, но Красная армия сдала неприятелю родную землю до самой Москвы. И это воспитанное Сталиным и его учениками поколение руководителей СССР сначала оказалось не способным решить очевидные экономические проблемы, доведя страну к 80-м гг. до карточной системы, а затем вообще капитулировало, развалило государство и спустило флаг. Идиоты начнут кричать, что при Сталине это было бы невозможно, «Сталин бы этого Горбачева расстрелял бы», не понимая, что трусливая аппаратная антисистема власти, построенная на холуйстве, в которой один изменник может развалить всё, как раз и вышла из рукава сталинской шинели. (Хотя придумана она не Сталиным – наоборот, это она придумала Сталина, а потом похоронила его. Я давно говорю, что сталинская шинель – перешитая гоголевская.)
Для разглагольствующего сталинистского коллективиста его «личное» (безопасность/комфорт, включая привязанную к его физическому телу возможность служить государству и иметь значение в нём) нивелируются на общем фоне. В его представлении не получается требовать сильного государства как условия личного статуса, достоинства и безопасности. Когда ему (да вот например хотя бы Прилепину) указывают на бессмысленные зверства, на хаос репрессий, на кровавую анархию войны всех против всех, повторно развязанной в конце 30-х, сталинист начинает страшно нервничать и истошно кричать: как, ты на наши достижения покушаешься? Ты против наших заводов, электростанций, удоев и ерапланов? Хотя казалось бы, как связано одно и другое… Но оно и впрямь неразрывно связано – в сталинистских умах метафизическим взаимоотрицанием общего и частного, левым негативным смыслом целого, которое должно быть растворением, самоумалением, самоотречением всего, что им охватывается. Осуждение кровавого хаоса для сталиниста равносильно покушению на державу, потому что держава его только на этом хаосе самоотрицания, как он думает, и стоит.
Ну, вот не имелось бы у Лаврентия Палыча неформальной власти сгноить любого, кто недостаточно ретиво выполнил его приказ в рамках атомного спецкомитета – и что б тогда со страной было? Но лучше подумать, что с ней стало. Сталинисты не понимают, что и сам Лаврентий Палыч, и потом вся страна целиком туда, в эту «неформальность власти», и провалились. Там и исчезли, бедолаги, в чёртовом омуте. Что больше всего блюли, что защищали от проклятых заокеанских либералов как Родину и национально-классовую идентичность, вокруг чего камлали, туда и сгинули. А у генерала Гровса не было бериевских полномочий над физиками и технарями манхэттенского проекта, идентичных правам господина на своих рабов в римском хозяйстве. Так и его потом никто чёрт знает в чём не обвинил и не пристукнул фактически без суда и следствия, как нашего ядрёного Лаврентия. Тем не менее задачу он выполнил, а люди в проекте работали вот так и без приставленного им к затылку пистолета.
В-шестых, исходя из сказанного, сталинистами, уверенными, что они никто и ничто на общем коллективном фоне, можно пренебречь и при рассмотрении политических и государственных вопросов не принимать во внимание то, что они пишут и говорят от своего имени. Удовлетворяя тем самым их собственную заявку на ничтожность. Ими можно пренебречь, потому что они сами убеждены, что ими можно пренебречь. Вообще по хорошему они должны получить статус государственных рабов, быть защищены как движимое государственное имущество, но, конечно, лишены каких-либо прав. Молчать в тряпку и ждать приказаний. Только бы им кто-нибудь что-нибудь приказал, не лишил счастья. Материал должен идти на переработку, отдавая шкуры и мясо, а не хрюкать о судьбах животноводства, объемах заготовок и отраслевых показателях. Ах, проклятые либералы…