Сергей Баймухаметов
Она как родовое явление, заложена в природе большевизма, и возникла буквально с первых дней победы советской власти, с декрета о печати, с закрытия всех «буржуазных газет». Потом началась «чистка» литературы, библиотек.
8 ноября 1923 года Максим Горький писал Владиславу Ходасевичу:
«Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что… в России Надеждою Крупской и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьёв, Тэн, Рёскин, Ницше, Л. Толстой, Лесков, Ясинский (!) и ещё многие подобные еретики… Всё сие - отнюдь не анекдот… Первое же впечатление, мною испытанное, было таково, что я начал писать заявление в Москву о выходе моем из русского подданства».
Но даже на этом фоне вакханалия с иллюстрациями к произведениям Пушкина - поражает. Допустим, подозрение возникло в воспаленном мозгу одного параноика: узрел свастику на пальце Пушкина. Но ведь его донесение проверяли чуть и не всем НКВД - и «увидели» эту самую свастику, и многое другое….
Хотя, конечно, начать следует с того, что сам по себе тот юбилей был, мягко скажем, непонятным по сути своей. Никогда еще не было ни ранее, ни впоследствии, такого громкого, оглушительного литературного празднования. Так и называлось - «юбилей», «100-летний юбилей». Понятно, что Пушкина хотели притянуть, поставить на службу «общепролетарскому делу». Газета «Правда» писала:
«Прошло 100 лет с тех пор, как рукой иноземного аристократического прохвоста, наемника царизма, был застрелен величайший русский поэт. Пушкин целиком наш, советский, ибо советская власть унаследовала все, что есть лучшего в нашем народе. В конечном счете, творчество Пушкина слилось с Октябрьской социалистической революцией, как река вливается в океан».
Но ведь получалась, что праздновали 100-летие со дня гибели Пушкина.
Апофеозом абсурда и официального празднования стало торжественное заседание в Большом театре при участии «всех вождей» во главе со Сталиным 10 февраля 1937 года - в день смерти поэта. Заседание транслировалось в прямом радиоэфире на всю страну.
В 1937 году в городах СССР возвели памятники Пушкину, назвали его именем улицы и площади, проводили фестивали, вечера, конкурсы. Имя Пушкина было в каждой газете, звучало из каждого репродуктора на улице. Выпустили академическое собрание его сочинений. А также отпечатали 200 миллионов школьных тетрадей с портретами поэта, иллюстрациями к его произведениям на обложках. Среди них - иллюстрация к «Песни о Вещем Олеге», «У Лукоморья дуб зеленый», портрет Пушкина и картина «У моря».
Вот их-то и объявили «контр-революционным искажением».
Секретарь Куйбышевского обкома ВКП(б) Павел Постышев направил служебную записку Сталину и наркому внутренних дел Ежову:
«На первом образце, где воспроизведена репродукция с картины художника Васнецова, на сабле Олега кверху вниз расположены первые четыре буквы слова «долой», пятая буква «И» расположена на конце плаща направо от сабли. На ногах Олега помещены буквы ВКП – на правой ноге «В» и «П», на левой «К». В общем, получается контрреволюционный лозунг – «Долой ВКП». <…> На одной из обложек у Пушкина на безымянном пальце помещена свастика, а на другом образце, где воспроизведена репродукция с картины Айвазовского, также имеется свастика на голове Пушкина, в том месте, где расположено ухо».
Заместитель наркома внутренних дел Лев Бельский доложил Сталину:
«Произведенным расследованием о выпуске трестом школьных и письменных принадлежностей Наркомместпрома РСФСР ученических тетрадей с обложками, в которых имеются контр-революционные искажения, установлено: 1. Художники СМОРОДКИН и МАЛЕВИЧ, выполняя штриховые рисунки с репродукций картин художников ВАСНЕЦОВА, КРАМСКОГО, РЕПИНА и АЙВАЗОВСКОГО, умышленно внесли в эти рисунки изменения, что привело к контр-революционному искажению рисунков…»
И так далее, включая все, что «увидел» Постышев.
В школы и магазины поступил приказ об изъятии всех «контрреволюционных» тетрадей. 200 миллионов экземпляров.
Началась вакханалия, паника. В школах проходили собрания, ученикам объясняли, что это «происки врагов». Паранойя заразна, некоторые рьяные комсомольцы уничтожали обложки с портретами Некрасова и Ворошилова.
Арестовали «основных виновников контр-революционных искажений» - художников Михаила Смородкина и Петра Малевича. И снова невероятное - Малевича через год освободили: его жена с типографским клише в руках обошла десятки кабинетов, показала, что никакого «контр-революционного искажения» нет. А Смородкина неслыханное признание «ошибки органов» не коснулось, он отбывал срок в лагерях Колымы и Алтая, потом – ссылку в Бийске и вышел на волю только после смерти Сталина. Судьба уполномоченного Главлита Буданова, который завизировал обложки, неизвестна.
Бдительного Постышева, с доноса которого началась всесоюзная паранойя, расстреляли в 1939 году как «члена центра право-троцкистской организации… агента японской разведки».
Почти через 40 лет, в 1975 году, издательство «Московский рабочий» выпустило «Избранное» Пушкина, где знаменитое стихотворение «Он между нами жил» (об Адаме Мицкевиче) было оборвано на одиннадцатой строке: «Когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». И - точка. Хотя у Пушкина - еще девять строк: «Наш мирный гость нам стал врагом...» и т. д. Видно, тогдашние идеологи и цензоры-редакторы решили, что эти строчки напомнят о польских восстаниях, негативно отразятся на советско-польских отношениях, подточат нерушимость социалистического лагеря. И потому, ничуть не сомневаясь, сократили классика.
