С белорусским писателем Георгием МАРЧУКОМ, отметившим недавно 75-летие, беседует Наталия СВЕТЛОВА.
Взяв в руки его книгу «Ласточки над Горынью», к которой мне посчастливилось приложить редакторскую руку, внимание приковывается к птице, свободно взмывшей над широкой рекой. Так же взлетел по жизни Георгий Марчук: смело, высоко, стремительно. Воспевая родное Полесье, Родину, служа идеалам добра и справедливости, он засвидетельствовал талант, данный свыше. И вот уже 75 лет (именно столько исполнилось ему 1 января 2022 года) не изменяет своим творческим устремлениям. Как ковалась личность и в чем задача писателя – в нашей беседе.
— Георгий Васильевич, вы родились на Полесье, в колоритной стороне. Предопределило ли это вашу писательскую судьбу?
— Нас по жизни ведет Господь Бог и судьба. Судьба складывается из наших поступков, а поступки — из характера, характер же формирует семья, наследственность, школа, институт… Я рано остался без родителей, в 12 лет. Умерла мама, отец оставил семью. И все воспитание легло на плечи моей неграмотной бабушки, которая не ходила в школу. Дедушка же был грамотен, закончил несколько классов церковноприходской школы. Бабушка росла в многодетной семье, ее родители рано умерли, и она, девочка, взяла на себя заботу о старших братьях, вела хозяйство. Некогда было учиться, а также не имелось средств, денег. Но бабушка была сильна народной мудростью, полесской хваткой. Научилась с детства держать свою семью, а потом и нашу. Но ее психика была подорвана ранними смертями дочерей и мужа — моего деда-сапожника. И мы остались с бабушкой вдвоем. Когда я заканчивал школу, у меня уже сформировались важные черты характера — самостоятельность, принятие собственных решений.
Не могла не сказаться на моем воспитании и вся аура колоритного Давид-Городка — центра ремесленников. Я тянулся к творчеству изначально, потому что сосед был кузнец, я видел, как он творил из металла. Дед — сапожник, дядя — тоже, брат бабушки Иван — тоже сапожник, как и брат бабушки Ефим. Рядом жестянщик, мастер по металлу. Справа сосед — музыкант, руководитель духового оркестра Дома культуры Василий Шепелевский. И меня втянул в изучение нотной грамоты и в игру на трубе. У всех была хватка предпринимательская: жены возили семена цветов по всему Советскому Союзу. Продавали их и этим кормили семьи. Неспроста Давид-Городок называют еще городом цветов, цветочным раем. Так формировалась жажда к творчеству: школа, где участвовал в самодеятельности, кружках, Дом культуры, где заявлял о себе как о ведущем, конферансье, артисте. Неотрывна от этого была жажда к чтению. В 16 лет неожиданно я заболел тяжелой болезнью и вынужден был ехать лечиться в Брест. Полгода я провел в туберкулезном диспансере, на улице 17 Сентября (я к ней вернусь через 15 лет). В тубдиспансере была небольшая библиотека. Начал читать. В школе по программе любил сказки, но читать дома удавалось с трудом: электричества не было, а при керосиновой лампе не разрешали: надо было экономить керосин. Но я брал фонарик, забирался под одеяло и читал. Вот все вкупе повлияло на то, что я стал тянуться к искусству, творчеству.
Сначала мечтал стать актером, режиссером, но постепенно победила литература. Повело за собой творчество полешуков, их уклад, традиции, встречи нового года, Пасхи, Рождества. Как не рассказать про Коники — наш местный праздник: переодевались в цыгана, коня, бабу, деда, медведя и ходили поздравлять, получали за это первые деньги. Так появилось неотъемлемое желание — записывать, вспоминать жизнь деда, бабы. Начал писать комедии, т. к. в молодости нам хочется веселиться, радоваться жизни. Так я вышел на стезю литературы и благодарен судьбе за это. В другом виде творчества себя не вижу. Я мечтал стать режиссером и сделал это: закончил высшие курсы режиссеров-сценаристов и дебютировал как режиссер. В моем дипломе последнюю свою роль сыграл Алексей Макарович Смирнов, известный комик, который, помните, играет в фильмах Гайдая? Он на моем дипломе в 1978 году поставил автограф. Уже тогда, занимаясь режиссурой, я работал над сюжетом своего первого большого эпического романа «Крик на хуторе». Я вернулся к дедушке и бабушке, к их молодости. Время действия романа — 1930-е годы. Они уже немолодые, старшая дочь родила им внуков, которые, кстати, воспитывались у нас, моей маме было 12 лет.
— Работа над романом требует от автора психологизма, глубокого погружения в суть человеческой души. Откуда у вас это в столь молодом возрасте?
— Я на генной структуре нес жизнь, народную мысль. Плюс, безусловно, пытливость. Я увлекся историй края, земляков — поставил цель написать исторический роман периода 1930-х годов перед войной и во время войны. Я встречался с очевидцами событий, сотрудниками института литературы, членом КПБ Западной Беларуси. Мой роман ведь посвящен важному событию — воссоединению Западной и Восточной Белоруссии. Кстати, сейчас роман «Крик на хуторе» впервые прозвучал на радио. Долго ждал своего времени, почти 40 лет. Мне же было 27 лет, когда я его закончил. Писал быстро — собирал материал около двух лет, написал за 3-4 месяца. Был будто сигнал свыше. Ведь когда материал у тебя уже под рукой и ты в нем ориентируешься, то писать легко. Своего рода исповедь над белым листом бумаги, используя подсобный материал, который собрал, из встреч с очевидцами, и с исторических книг.
— А не жалеете, что жизнь прошла над белым листом бумаги? Видите ли в этом свое призвание, которое выполнили?
— Выполнил и выполняю, слава Богу. За последние два года я кочевал из одной больницы в другую: возраст предполагает болезни. Я написал три романа о современности: «Мокрый снег», «Первые ландыши», «Теплый дождь». А ведь 20 лет романов не писал. Писал пьесы, новеллы, сказки, афоризмы, сценарии… А жанр романа оставался как-то в стороне. Думал, что написал о времени социализма второй половины ХХ века 5 романов, и как бы достаточно. Но возникла какая-то необъяснимая необходимость. Будто созреваешь внутри. Меня всегда интересует движение души человека. Я не сосредотачиваюсь на внешних реалиях и не спекулирую на фантазии. Я люблю реализм и считаю, что он неисчерпаем. Все великие писатели, во-первых, были реалистами, во-вторых, национальными писателями. Если не будешь национальным писателем, то не состоишься. О ком будешь писать, если не о нации, о своем народе? Поддерживать лучшие традиции, популяризировать, утверждать величие жизни, необходимость добра, любовь к Родине и давать отчет перед Господом Богом за твое предназначение. Постоянно думать, как на это смотрит Бог, провожу ли я идеи божественного начала, приближаю ли я человека к божественному началу. Он же рождается со страстями, готов на убийства, агрессию. А сколько вынесет, пока пробьется к этим высоким духовным основам!..
— А как у вас это произошло? Как вы поняли, что не одни, а с вами Бог?
— Повлияла ранняя смерть матери, воспитание набожной бабушки. В Давид-Городке все ходили в церковь, ведь это одно из самых набожных мест в нашей стране. Там церковь никогда не закрывалась, ни при какой власти. А священник ездил к царю Николаю ІІ, чтобы отвоевать землю под строительство храма. И царь дал согласие: церковь в честь Казанской иконы Божией Матери поставили в 1918 году. Вот так я накопил традиции: любовь к родному городу, уважение к людям, которые отдавали мне добро, помогали мне как сироте, школьным учителям, которые относились сочувственно, увидели первые ростки моих способностей, поддерживали, стимулировали. Ведь человеку надо, чтоб его хвалили — опасно постоянно критиковать. В юности в Доме культуры я со взрослыми участвовал в самодеятельности. Сложнее судьба сложилась в литературном плане. Я не жаждал похвалы, но мне казалось, что литературная критика и отдельные наши литературоведы как бы недооценивали меня, как бы присматривались лет 20, а ведь я уже выдал первый роман, второй, третий... Но не унывал: если меня в чем-то критиковали, я садился и работал над новым произведением.
— Писательство — дар или это можно выработать?
— Это прирожденный дар. А вот самообразование, самопостижение, тягу к философии, истории, анализу жизни общества можно развивать... Бесспорно, очень важна наблюдательность. Мудрость приобретается с годами. Мой первый роман вышел в 27 лет, хоть дебютом в 24 года стала пьеса, комедия, а поставили ее в 27 лет. То есть я после комедий и без рассказов сразу перешел к роману. Сначала ведь ремесло: начинаешь с небольшого этюда, а потом это вырастает. Роман же — это симфония, игра многих инструментов. Новелла — игра на одном инструменте: или баян, или флейта, или труба, зависит от темы новеллы. Роман — всегда симфония, его невозможно сыграть на одном инструменте: здесь много действующих лиц, много взаимоисключающих философий, характеров, много конфликтов. Хоть есть основной конфликт, как у Достоевского: вера и неверие — его глобальный мощный конфликт. А ведь каждый несет и свой внутренний: чем не доволен в жизни, потеря родителей, неудачная первая любовь, неустройство на работе — бездна конфликтов. Как из них выпутаться? Как найти основу, удержаться и не спуститься к тотальному греху?
— А помогло ли раскрытие конфликтов в вашем творчестве решить личные тяжбы души?
— Нет, это абсолютно разные вещи. Я не переносил то, что у героя. У меня свои грехи, сомнения. Если я их переложу на героя, то якобы от них избавлюсь — нет. Я всё равно в душе должен проработать самостоятельно, герой остается отстраненным от меня, пусть и с моими взглядами, сомнениями. Но я их не отдаю, а все равно должен искупить, осознать, в чем была моя греховность, неправота. И таким методом успокоить терзающую меня душу.
— Т. е. перекладыванием ответственности на героя не избавишься от душевных мук?
— Ни в коем случае. Ты все равно должен пройти через собственное восприятие. В произведении ты придумал, наградил этим героя и понаблюдал со стороны, как он действует. Но к себе другой подход.
— Сейчас мир изменился. Идет цифровизация, много электронных игрушек. Писателю сейчас реализовываться сложнее или, наоборот, легче?
— Смотря какому писателю. Когда-то мой дед говорил: «Слава Богу, дожил. Была телега, был деревянный плуг. Я ходил в тканой одежде, в сорочках льняных, а теперь дожился до автомобилей, до самолетов, до новых костюмов, до шляпы. Но вот почему-то радости нету». — «Почему?» — «Может, потому что я тогда был молодой? И, значит, было все по-другому». Прогресс независимо от писателя движется самостоятельно. Мы только включаемся в него. Вот если поговорить сейчас со старыми людьми по сотовому телефону, некоторые еще спросят, а где провод. И скажут, что это чудо. Поэтому писатель не может сразу написать про айтишника. Благодаря наблюдательности писатель сначала накапливает материал по определенному временному промежутку или может пользоваться воспоминаниями и отражать то, что пережил: в детстве, юности. Уже отлежалось. С новым надо быть очень внимательным, чтобы выбрать суть, а не поверхностное... Мол, вставил флешку, и ты уже другой человек, — нет. Писатель изучает не флешку, а душу человека, которая этой флешкой владеет.
— Согласны ли вы с тем, что сейчас к книге из-за электронности меньше внимания. Как быть писателю?
— Цивилизация развивается волнами. Вот, например, XIX век: очень много безграмотных людей, в частности в Российской империи, куда мы и входили (Северо-Западный край). И вся литература была адресована тому, кто умеет читать. Тургенев, Толстой... И вдруг неожиданно приходит Гоголь с «Шинелью» о простом человеке, за ним — Достоевский: «Униженные и оскорбленные», пишет о падших женщинах, о бедных людях. Они повернули внимание литератора к жизни простого человека. И от этого двинулась литература, притом на Западе немного раньше. Это начинал еще Диккенс, Гюго до Достоевского и до Гоголя. Пошел адрес широкий. И сейчас литература находится на этом адресе благодаря тому, что народ образованный и читает. Поэтому любой литератор может найти своего читателя, но, к сожалению, потеря интереса к слову наблюдается. Читатель стал меньше пользоваться книгой.
— И писатель унывает?..
— Дело в том, что в идеале состояние творца не зависит от того, читают его или не читают. Вот композиторы: какой зритель в Древней Греции у пастуха овец, который играет на дудочке? Он сочиняет музыку. Кому? Своей душе. От радости от того, что живет, от радости, что видит природу. И высказывает эту радость. Так и писатель. Почему он не пишет на заказ? Говорит: «Душа не лежит. Я напишу о зиме, о снеге, о роднике, о росе». Ему хочется поделиться с другими радостью.
— А вы счастливы от того, что все время делились этой радостью?
— Не то слово! Мне всегда, когда ставлю последнюю точку, грустно расставаться с тем, что я делал, с героями. Они были со мной, и — раз — уплывают, становятся самостоятельными. Книгу прочтут, а может, она будет лежать и ждать своего часа... А кто-то, возможно, вернется к ней... Как мой роман ждал 40 лет радиопремьеры. Я и сам слушал с удовольствием. И другие звонили и говорили, что по-новому его открыли. Написанное остается, правильно говорят.
— Неслучайно премьера пришлась на этот год, когда страна широко отпраздновала праздник 17 ноября. Насколько важно и символично было роману зазвучать в радиоэфире в этот час?
— Это судьба. Я как бы проголосовал за этот праздник своим романом.
— Таким образом, писатель не может оставаться в стороне от национальных идей, задач, проблем, интересов?
— Политика писателя — в его произведениях. Он должен утверждать то, что пережил в жизни, что определил по состоянии жизни и духа народа. И свой гражданский голос должен высказать обязательно. Голос своего гражданско-патриотического направления публично высказывали, например, Некрасов, Достоевский, Горький, Толстой. Последний, кстати, позволял себе спорить и со священниками, и с Шекспиром. Почему? Потому что он был очень сильным национальным патриотом. Хотел приподнять народ этим высшим пониманием, чтоб он не оседал на бытовых, простых целях, которые, бесспорно, нужны: землю пахать же надо, зерно бросать, чтобы жить. Но кроме житейского есть что-то возвышенное.
— Т. е. писатель, как бы становясь сегодня политологом, должен помогать разобраться обществу в перипетиях?
— Способствовать. Пусть трактовать не в лоб, а показывать, активировать духовную составляющую, чтобы человек не проваливался вниз к навязыванию каких-то идей, а умел держаться своего. Мы зачастую одну фразу у славянофилов всегда используем, а от второй почему-то отказываемся. Например: не давайте на поругание свое, а вторая фраза — берите все лучшее у других. Т. е. не замыкайся, присмотрись: рядом с тобой живут такие же люди. В природе все одинаковы. И волнует их то же: любовь, предательство, духовность, неверие, вера...
— У вас выдалась насыщенная творческая жизнь. А кому благодарны за успехи, становление?
— В первую очередь родителям за то, что я появился на божий свет. Потом — божественному провидению. Когда о добром думаешь — доброе материализуется. Моя благодарность — Родине, соседям, учителя, наставникам, докторам, которые спасали, коллегам, друзьям, которые понимают, не завидуя. Я радуюсь их успехам, а они — моим. Благодарен и книгам, я им не подражал, они для меня как маяки. Притом что люблю читать даже дебютанта, наблюдать, как глядит на мир человечек 18 лет. Я искал идеи, не методы, умение воплощать идеи через характеры. Поэтому близки Колас, Купала, Зарецкий, Мележ, что-то Быкова — его умение концентрировать идею на столкновении двух антиподов. Я сначала думал, что он пишет о гражданской войне, а не об Отечественной, потому что у него немцы отсутствуют, а между собой жертва и палач, белорусы грызут друг другу горло: полицай в «Сотникове» допрашивает, вырезает звезду коммунистическую на лбу и пр. Потом я понял, что это тоже результат Великой Отечественной войны. Она принесла зло и искушение зарабатывать друг на друге, она столкнула людей лбами. И такой подход возможен. Потому что война — настолько страшное чудовище, что забирает все под свою власть. Войны всегда либо захватнические, либо защищающие землю и Отечество. Одни идут, чтобы поработить, а другие — чтобы защититься. Других поводов нет.
— Писатель больше сфокусирован на психологии человека, разбор психологических деталей.
— Не всегда. Писатель охватывает жизнь общества в целом через героев. В то же время показ сугубо фактов — удел публициста или журналиста. Например, вчера было ЧП, сгорели три дома, пострадала женщина, мальчика спасли. Писатель же исследует жизнь этой женщины до пожара, а пожар — как следствие. Чего? Или пьянства. Психологическое освящение ее жития-бытия.
— Не зря говорят, что журналист — это литератор на скорую руку.
— Да, работает быстро, но поверхностно.
— Посоветуйте, как реализоваться молодому? О чем писать начинающему, который не в стороне от общественного контекста?
— Если не о чем писать, не берись за это дело. Я открываю журнал «Маладосць» и вижу: молодые пишут не только о любви. Они пытаются немножечко заглянуть в понятие «родина», «патриотизм», «греховность», «потеря любви». Только путем накапливания жизненного опыта, совершенствованием своего ремесла становишься настоящим писателем. У настоящего писателя все просто и в то же время гениально, но не примитивно. И у него всегда свой взгляд неожиданный. Когда-то я вычитал у Довженко. Он задавался вопросом: «Почему я поэтизирую, почему снимаю сады, землю? От моей огромной невысказанной любви. Я временно пришел и наполняю себя жизнью». Но один человек видит лужу, а второй — отражение в ней луны. Писатель начинается, когда он увидит в луже луну.
— А что бы вы пожелали молодым, кто только становится на крыло?
— Древние греки говорили, что человек живет тремя постоянными постулатами: любовь, голод, страх смерти. Я бы посоветовал молодым не заморачиваться только на этих трех постулатах, а вспомнить еще долг, радость дружбы, единение с божественным началом, постижение Родины, любовь к ней. Она почему-то пропала. Остался страх перед смертью, а что для тебя делает Родина, а ты для нее? Шире чувствовать себя, что ты пришел радоваться, утверждать добро. У Куинджи есть такое высказывание: «Не критикуй жизнь — наслаждайся жизнью».
Беседовала Наталия СВЕТЛОВА
