Юрий Александров представил «Паяцев» в Татарском театре оперы и балета
Знаменитый питерский режиссер, не впервые ставящий «Паяцев», на этот раз удержался от фарса, наполнив свою постановку глубоким сочувствием к главным героям и подлинным трагизмом.
Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля в Казани в пятый раз за свою историю взялся за «Паяцев» Руджеро Леонкавалло. Если верить архивам, впервые местная публика увидела шедевр веризма еще в 1894 году, то есть спустя всего два года после мировой премьеры в Милане. Однако последняя полноценная постановка оперы создавалась здесь почти полвека назад, так что для нынешнего зрителя эту вещь можно назвать новой и незнакомой. Если не считать того факта, что на Шаляпинском фестивале этого года (в феврале) «Паяцев» дали в концертном варианте, тем самым подготавливая и труппу к скорой премьере. Режиссером той полусценической версии также был петербургский мастер Юрий Александров, который теперь подарил татарской столице полноценную постановку.
«Паяцы» — образцовая опера веризма, где идеи «правдивого» музыкального театра, концентрирующего внимание на судьбах простых людей, на жизненных (даже бытовых) коллизиях, находят наиболее полное воплощение. «Паяцев» отличает грубоватый стиль изложения, колоритная, сочная музыка высокой степени откровенности и открытости: здесь все напоказ — все «страсти-мордасти», переживания героев, их чувства и мотивы (и возвышенные, и низменные) показаны выпукло, осязаемо, зримо. Терпкий язык либретто, прямолинейные и часто весьма примитивные отношения героев не оставляют места для тонкой интерпретации, заглядывания в психологические глубины. Опошлить «Паяцев» практически невозможно: как эпатировать в этой опере, когда сам сюжет и музыка Леонкавалло и так провокативны?
Одиннадцать лет назад в родном театре «Санктъ-Петербургъ Опера» Александров, обратившись к этой опере, пошел по пути стеба, превратив слезливую трагедию в откровенный фарс о скабрезной жизни театрального закулисья (постановку привозили в Москву на «Золотую маску» в 2011-м). Этот спектакль и сегодня можно видеть в городе на Неве. Спустя годы мастер решил иначе взглянуть на историю бродячей труппы из Калабрии — более сочувственно к душевным терзаниям ее фигурантов. И, что важно, не шокируя вкус провинциальной публики.
Звучат знакомые гармонии Леонкавалло, и перед занавесом появляется фигура Тонио в нелепом мешковатом костюме: герой исповедально жалуется публике, и хотя перевода нет (бегущая строка появится позже, когда занавес распахнется), по его интонациям, мимике и жестам понятно, о чем он поет — и поет очень искренне, без сарказма.
Когда бархат занавеса раздвигается, взору публики предстает площадь в итальянском городке: роскошная ренессансная и барочная архитектура по периметру, красочный пейзаж на горизонте, видимый сквозь проемы изящных арок. У истосковавшейся по заморским путешествиям публики богатая сценография Вячеслава Окунева находит живой отклик.
На сцене толпы простолюдинов, тут же и Беппо, в клоунском наряде лупящий в барабан и сзывающий на представление зевак. Бродячая труппа прибыла на гастроли — толпа шумно встречает ее лидера Канио, появляющегося с пышной бородой а-ля Карабас Барабас. Сорвав бутафорскую мочалку с лица (борода оказалась накладной), уверенный в себе тенор излагает жизненное и артистическое кредо. Потом действие сосредотачивается на буднях театрального закулисья — разборки в сложном многоугольнике, в который теперь вплетен и Сильвио, по версии режиссера, не деревенский донжуан, а участник труппы Канио. Словом, почти все узнаваемо и ожидаемо: никаких режиссерских квазифантазий — «Паяцы» да и только. При этом работа с каждым персонажем — не только солистом, но и хористом — ощутима: мизансцены живые, игра артистов не нарочитая. Кажется, на этот раз Александров сосредоточен не на концептуализме, а на основательной психологической проработке ролей. Спектакль в результате воспринимается легко и естественно, публика дышит вместе с ним в такт. Финальные для первой картины рыдания Канио абсолютно искренни, и здесь Александров словно сбивает тонус драматизма, показав после знаменитой арии из-за уже закрытого занавеса комическую маску на палочке. Но это всего лишь символ театрального искусства, а вовсе не издевка над чувствами героя.
Во второй картине мы видим уже не изнанку, а лицо провинциального театра-антрепризы. Сценограф Окунев наполняет сцену имитируемого театрика кричащей роскошью — кринолины, перья, бутафорские цветы, золоченые арки — всего в избытке, словно в барочной опере времен ее расцвета. Пышным цветом распускается пресловутая театральная оперная красивость, но она воспринимается довольно органично, в полной гармонии с музыкой Леонкавалло. Арлекин — с длиннющими, как у Пьеро, рукавами — приносит Недде в знак любовного восхищения курицу, но не какую-нибудь, а самую что ни на есть живую и под два метра ростом! Ее изображает тот самый Сильвио, который здесь вовсе и не поселянин, а актер той же труппы. Он закован в латы и являет собой нечто среднее между рыцарем и культуристом, только с гребешком на шлеме и петушиным хвостом. Коломбина и Арлекин решают пообедать в уединении, немного поковыряв курицу-рыцаря гигантскими вилками. В комической интермедии, которую разыгрывают актеры труппы Канио, особенно ощутимо проступают черты старого спектакля-фарса, но тут они оказываются абсолютно уместны, потому что разрешается все в итоге по Леонкавалло — трагедией, в которой никому уже совершенно не смешно — ни на сцене, ни в зрительном зале.
Будем честны, в спектакле есть некоторый перехлест с комическим: чего стоят венчающиеся, когда невеста глубоко беременна. Но эта чета нужна режиссеру, видимо, не только для комического эффекта: здесь чувствуется некая нотка грусти — жених и невеста очень напоминают самих Недду и Сильвио, которым ни венчальные церемонии, ни радости родительства не суждены. Есть и нарочитый эротизм — отношения главной героини с мужчинами порой весьма откровенны. Но это детали, а доминирует в спектакле Александрова искренняя глубокая трагичность, способная вызвать у публики слезы даже при всей нелепости происходящего на сцене.
Музыкально премьера получилась не менее успешной, чем ее театральное воплощение. Впрочем, в хорошем спектакле эти виды успеха всегда существуют в синтезе, дополняя друг друга. Насыщенный и одновременно пластичный звук оркестра под руководством итальянского маэстро Марко Боэми доставлял буквально физическое, а не только эстетическое удовольствие. Так же как и яркое, витальное пение хора Любови Дразниной.
Безусловно удачен и певческий каст. Николай Ерохин из МАМТа — настоящий драматический тенор, великолепно владеющий голосом. При этом он необыкновенно артистичен: его Канио проживает образ на тысячу процентов — это лава эмоций и взрыв страстей. Валентина Феденёва из Петербурга (солистка двух театров Северной столицы) — артистичная красавица с богатым и трепетным сопрано. Прекрасно звучали и оба красавца-баритона — Станислав Трифонов из Минска и местная звезда Артур Исламов. Отлично исполнил партию, включая знаменитую серенаду О Colombina, il tenero fido Arlecchin, казанский тенор Денис Хан-Баба.
Фотографии предоставлены Татарским академическим театром оперы и балета им. Мусы Джалиля.