Патимат Гусейнова-Шаруханова: «Я и в мыслях, наверное, абстракционист»

Известный далеко за пределами Дагестана художник Патимат Гусейнова рассказала «Аиф Дагестан» о своём пути в искусстве, проектах – осуществленных и новых и лице нашей Махачкалы.

– С чего ты начинаешь работу? Как и когда к тебе приходит вдохновение?

– Вдохновение не приходит, если его ждать. Иногда бывает, случайно включается что-то. Ты видишь и понимаешь, что ты это хочешь сделать! У тебя бывает тоже, наверное, бывает такое, всем творческим людям это свойственно. Человек чувствует, что вот это надо написать, сделать, создать, вот об этом я хочу сказать. А бывает, что ты вынашиваешь годами, варишь, потом снова откладываешь, потом возвращаешься к нему. Ты же знаешь, что я больше абстрактной живописью занимаюсь. Поэтому здесь не конкретно там, дерево-листок.

Я считаю, что любой человек говорит о том, что его окружает. Когда я работала в отделе археологии, меня очень сильно символизм завлекал. То есть какие-то проекты, связанные с историей, с культурным наследием. Оттуда и вышел проект «Слой». А сегодня я обогащаюсь другим, вот в Этноцентре свой особый мир.

У меня есть и собственная вселенная, внутренняя. То, откуда я черпаю мои переживания, мои впечатления. Они собираются во мне в течение всей моей жизни. Но я больше люблю, честно говоря, не конкретно фигуратив, не конкретно пейзажи или портреты, а какие-то сложные, внутренние вещи.

– Легко ли стать художником-абстракционистом?

– Сначала нужно научиться вообще рисовать, поработать, стать реалистом, а потом понять, что это не твоё. Потом понять, что тебя интересует внутренний мир человеческий, то, что связано с душевными переживаниями. Абстракция – это то, что человек пропускает через себя.

– С годами как меняется твоё мироощущение и образы, которые ты проецируешь на холст?

– Первое, что пришло мне в голову – с годами всё усложняется. Вторая мысль – с годами всё упрощается. То, что раньше тебе казалось недосягаемым и сложным – становится понятным. То, что раньше казалось простым и доступным – заставляет надолго задумываться. Я и в мыслях, наверное, абстракционист. Мне сложно однозначно выразить то, что я чувствую. Вот такой ответ.

– Бывает такое, что ты ушла в работу на день, два, три и идёт какой-то процесс в тебе, тебе ни до чего, рабочий запой?

– Бывает. Я не буду лукавить, и скажу, что, когда я нахожусь здесь, на работе, такое бывает реже. Тут ты не смотришь только внутрь себя, ты смешиваешься с наружным, и это держит. А если у тебя есть возможность оторваться, то есть, быть на расстоянии от этого всего. Ну элементарно, даже просто уехать в свою мастерскую, переночевать там, переварить мысли там, немного отодвинуть себя от всех и всего, тогда работа в прямом смысле идёт запоем.

– Насколько со временем меняется твое отношение к собственным работа? Ты напомнила о проекте «Слой». Он тебе нравится сегодня? Сейчас ты бы его изменила?

– У меня приятные воспоминания связаны с тем проектом. Я его люблю, этот «Слой»! Не потому что он мой, а потому что это наследие предков. Я почти документально всё передавала, мне хотелось петь о том, что нам оставили наши далёкие предшественники. Но сейчас я не хочу делать то же самое, хотя мне многие говорят: «Вот это был проект! Давай, работай так же, в монохроме!»

Сейчас у меня такой период, когда меня даже один-единственный символ раздражает, и мне хочется высказываться более абстрактно. Зреет новый проект, «Дом Солнца», где я попробую высказаться шире или обхватить больше, или вычленить более тонкие энергии. Рассказать не конкретно о чём-то, не о предмете, не о фигуре, а о каких-то сложных вещах. Иногда даже недосягаемых для самого себя.

Бывает, что я поработаю, и не совсем до конца понимаю, что я сделала. А потом уже через день, два, три – «оп, это же... !» Такое было на воркшопе в субботу. Как обычно, художники в субботу собрались в Этноцентре, и каждый по-своему изображал один и тот же объект. В этот раз мы рисовали портрет горянки. Я рисовала, мне казалось, что я делаю абстрактную вещь. В итоге абстрактная вещь и получилась, нет конкретных линий, нет глаз, нет ушей, нет платка, но она узнаваема. Девочка, которая позировала нам, узнала себя в этой работе. И я считаю, что у меня сейчас очень интересный период и мне хочется в этом быть.

– Ты смотришь на свою законченную работу. Бывает ли такое, что хочется добавить, продолжить, исправить, изменить?

– Всегда. Раньше было хуже, раньше я, пытаясь исправить или усложнить, или сделать лучше, часто портила свои работы, даже сжигала. Потом люди мне говорили, «лучше бы ты мне подарила эту картину». Но я всегда считала, что неправильные посылы не имеют права на существование. А сейчас я не хочу их портить.

Не хочу себя хвалить, но, наверное, с годами растет профессионализм. Как бы это объяснить? Если ты не можешь сделать лучше, то где ты должен остановиться? Сегодня я понимаю ту точку, дальше которой я не могу идти, и не пойду. Может быть, когда-нибудь всё снова изменится во мне...

– Как отличается отношение к художникам, к тому, что вы делаете, в России и за границей? Ты часто бываешь на симпозиумах в Турции, например, и возвращаешься оттуда такая одухотворенная, окрыленная.

– Ответ очень прост. Всё зависит от экономики страны. Когда страна более-менее процветает, там ярче идёт культурная жизнь. По большому счёту, по всему миру эта проблема. Грубо говоря, когда человек думает о хлебе насущном, об искусстве он не думает, ему это не нужно. В Турции, если так сравнивать, конечно, намного лучше ситуация.

У меня был культурный шок, когда я поехала туда в первый раз. Я никогда не работала в таких условиях, чтобы я могла не просто рисовать, а поливать красками. Меня никто не ограничивал, мне выдавали материалы, дорогой немецкий акрил. Холсты бери сколько хочешь, работай сколько хочешь, оставь сколько хочешь, забери сколько хочешь. Вот такое всё... Это мечта, счастье, сон для художника.

– Что такое, собственно, симпозиум? И как он проходит?

– Это, прежде всего, культурный обмен, это обмен опытом, это коммуникации, общение, связи. Разъезжаясь после симпозиума по домам, мы же не через куратора общаемся уже, мы общаемся через соцсети, мы объединяемся, мы можем иметь какие-то перспективы. Нас обеспечивают всеми условиями, перелёт оплачивают, пятизвёздочный отель. Культурная программа, культурное обогащение, мы посещаем достопримечательности и так далее... олл инклюзив, как говорится...

Нам дают всё необходимое для работы – от передника до мольберта. И мы работаем в отведенных нам местах – это может быть музей, пешеходная улица в центре города. Люди проходят мимо, заглядывают через твое плечо, комментируют, по тону слышно, что доброжелательно, и это здорово! Нам ставятся определенные задачи. Допустим, одна работа по местности, в которой ты живёшь, откуда ты приехал, вторая о местности, где ты сейчас работаешь. Это круто! Затем проходит экспозиция работ, презентация на таком уровне, что тебе здесь и присниться не может. Всё красиво! Очень значимо, когда сам мэр Стамбула подходит к тебе и жмёт руку, вручает сертификат.

Хочется, чтобы дагестанские власти были заинтересованы в художниках, в культуре. Не только борцами чтобы. Конечно, банальные вещи я говорю, но нужно Дагестану и культурное лицо иметь.

– А какое культурное лицо вы, художники, предлагаете республике, Махачкале?

– Мы не только предлагаем, мы делаем. Был такой арт-проект «Энергия наследия», когда группа дагестанских художников расписывали стены, колонны, ограды Ччиркейской ГЭС. Другой проект – ковер, который мы рисовали в Дербенте и в Каспийске перед Первой галереей. Кстати, у нас немало улиц и площадок, где можно «застелить» ковры – Площадь Ленина, вокзальная площадь, ступеньки лестницы, ведущей к поездам.

В городе можно поставить узнаваемые символические вещи, которые только в Дагестане найдены. У нас же очень много артефактов, те же статуэтки бронзовые, есть Кизилюртовская Мадонна, есть человечек, допустим, с большими руками. Не обязательно же ставить Насрудинова в пшенице, это ни о чём не говорит, такие памятники могут быть по всей России. В Дагестане должны быть наши, узнаваемые образы. И мы, художники, готовы заняться стрит-артом, сделать Махачкалу узнаваемым городом.

– Ты каждый год принимаешь участие в большом проекте «We are only on the side of peace». Чем важен этот проект?

– Эта история вытекла вообще из Турции. Я туда ездила не раз как художник, Видимо, меня заметили и прислали приглашение сотрудничать. И мы четвёртый год поддерживаем этот проект. Сейчас я консул Кавказской секции. Настолько этот проект интересный, глобальный, масштабный. Можно сказать, что это самый большой такой проект вообще, который был на Земле, поэтому он и подан на рекорд в Книгу Гиннеса. В этом году в нем участвует 99 стран.

Фишка в том, что в один день по всей Земле огонёчки зажигаются, открываются выставки работ. Между участниками из разных стран проводятся телемосты. Художники все вместе делают проект про мир, то есть «We are only on the side of peace» – «мы все только за мир»! В проекте не идет речь конкретно о политике, об агрессии, такая задача поставлена.

– Кто тебе интересен из молодых художников? В ком ты видишь перспективу?

– Муса Гайваронский мне нравится. Он с большим желанием высказывается с такими простыми вещами, которые не требуют вложений, которые не требуют энергорастрат. Он умудряется высказаться и очень эффектно это делает.

Ну и конечно, есть и постарше, такие, которые не перестают удивлять. Опять-таки скажу: Мурад Халилов, мне нравится, как он работает. Мне нравятся наши мэтры, не потому что они мэтры. Ибрагим-Супьян Халилов – у меня творческая любовь давным-давно к его работам, к работам Апанди Магомедова. Я многих не назвала, могу продолжить перечисление...