Сколько стоит один человек? На этот вопрос неприлично отвечать тем, кто верит в высшую ценность человеческой жизни. Однако для некоторых подобный вопрос — смысл существования.
Поражает та лёгкость, с которой в США нашли жертву для учинения публичной расправы. Понятно, что в истории обеих Америк было огромное количество гораздо более кровавых историй, но то было два-два с половиной века назад. Сегодняшние мы — все сплошь передовые и современные, то есть научились уважать и оберегать жизнь каждого человека. Впрочем, не тут-то было: оказалось, люди спокойно себе делятся на четыре категории: жертвы на заклание, порох для воспламенения, механизмы для подавления и особо оберегаемая каста привилегированных сверхизбранных, которые полагают, что им по силам мировое господство и которые сами себе списывают все прегрешения. Тур окончен, играй заново.
В биографии Льва Николаевича Толстого был один эпизод, который оказал на него тягостное воздействие. Весна 1857 года, Париж. Молодой офицер-жизнеиспытатель отправляется в первую свою заграничную поездку. Цель — познать мир и найти истину. Первое, с чем пришлось столкнуться — повсюду грязь. И ладно бы только физическая — это было бы полбеды. Первое общественное зрелище, на котором довелось присутствовать Льву Николаевичу — сцена казни на гильотине молодого крепкого парня, непонятно в чём провинившегося. Толстой сам происходил из страны, в которой верующая женщина Елизавета Петровна в середине ещё предыдущего века отменила смертную казнь. Впервые в общеевропейской практике. На него вид изуродованного тела, недавно ещё пышащего полнокровной жизнью, произвёл столь жуткое впечатление, что будущий автор «Войны и мира» и «Воскресения» без промедлений покинул Париж, поклявшись в мыслях никогда не возвращаться в этот человеконенавидящий город. И сдержал данное себе слово.
Чем мы хуже того Парижа, подумали на другом конце океана. Помутнение общественных масс и вылившаяся на улицы животная ненависть стали результатом тщательно спланированной пиар-пропагандистской кампании, целей которой не скрывает ни одна из участвующих в ней сторон.
Пасьянс страшен в своей незамысловатости: белый человек убивает чёрного, чёрный человек убивает белого. Итогов может быть два: либо действующий носитель власти устраивает показательную контррреволюцию и силой подавляет посеянный хаос, либо технологи будущего носителя власти одерживают ряд тактических побед и ниспровергают устои мира. Первый тяготеет к национальному фундаментализму, а вторые давно и намертво уверовали в квазисвятой принцип «нет у революции конца». Троцкий Лев Давидович начинал в Америке — в Америке и окончил. Это далеко неспроста.
А с другой стороны, куда ни посмотри, всё равно грязь, потому что, возможно, те картинки, что транслируются из той далёкой страны — это наше коллективное будущее. Если человека продолжат обесчеловечивать, лишая его знаний о мире и о себе. Отдаляя и отделяя его от просвещения, медицины, нравственных устоев, духовных ориентиров, семейных скреп, домашнего очага, интеллектуальной самодостаточности, творческой энергии, родовых традиций. Предлагая взамен «американскую мечту», которая всегда была ложноориентирующей эфемерой.
Если мы захотим отпустить все факторы сдерживания в виде надоевших морально-этических условностей, то нас с вами ждёт такой же сценарий, такая же Америка лет через десять-пятнадцать. Нам экзистенциально повезло потому, что мы застряли в постсоветском лимбе, но там, впереди, отчётливо манит сверкающими огоньками совершенно другое заведение, над которым виднеется недвусмысленная надпись «Desine sperare qui hic intras».
Как только человек позволяет себе начать глядеть в Наполеоны, он увлекается и не может соскочить с этой падающей балки. Одержимость собственной исключительностью предопределяет неизбежную катастрофу. Тот Новый свет, что впитал в себя все духовные чёрные дыры и мировоззренческие искривления старого, изначально строится на такой одержимости. Мы другие. Абсолютно убеждён, что у нас есть две главные вакцины от этой напасти — православие и опыт советского строя. Они из года в год доказывают свою эффективность. И глядя на это со стороны, подобно Толстому в Париже, мы ещё раз убедимся в правильности нашего пути.
Александр Филей, Латвия
