Андрей Макаревич: «Пластинку пора бы перевернуть»
«Машина времени» продолжает отмечать свое пятидесятилетие масштабными гастролями по необъятной стране. География впечатляет: в конце февраля «Машину» можно увидеть в Екатеринбурге, Уфе, Самаре и Москве (где будет остановка на «бис»). В марте — концерты в Мурманске, Оренбурге, Иваново и Архангельске. Прошлый год завершился большими концертами по «ближнему зарубежью», вместе с которыми Андрей Макаревич выступает и с собственными сольными проектами, что не помешало ему встретиться с «Новой газетой» и поговорить о старых и новых песнях, о президенте Украины Зеленском, о брежневских и путинских временах, и о том, как могучая солидарность поклонников группы и взаимопонимание внутри коллектива провели «Машину времени» через пятьдесят турбулентных лет.
— Вы вернулись с гастролей по Украине, Беларуси, Молдове. Как это было?
— Мы проехали Харьков, Киев, Кривой Рог, Запорожье, Одессу, Минск, а в Кишиневе был завершающий концерт. Все было организовано безукоризненно. Слава богу, в далеком прошлом остались времена самодельной аппаратуры и непрофессиональных организаторов. По истечении двух недель я вовсе не устал и не хотел, чтобы это заканчивалось. Я понял, как группы масштаба Rolling Stones ездят в туры по полгода и год. Рабочий ритм выстроен, переезды недлинные, ты входишь в состояние, которого ты в Москве лишен: можно читать, отключить телефон.
— То есть не прошло и 50 лет, и будущее наступило. А публика пришла?
— Нет, залы были пустые. (Смеется.) Конечно, пришла, и спрашивали лишние билеты у входа, прямо как в забытые 90-е, и были прекрасные отклики. Зрители шлют тебе в мессенджер благодарственные слова, телефонные съемки с концерта, и это забавно: ты смотришь со сцены в зал — все фанатеют, но еще и снимают на телефон, тратят на это энергию.
— Вы сталкивались с негативной реакцией?
— Я не сталкивался ни с одним противником нашей поездки, не видел негативных высказываний. Может быть, если покопаться в российском интернете, можно найти все что угодно, но я этим не занимаюсь. Я отвечаю за свои действия, не сверяясь с комментариями.
— Недавно наткнулся на высказывание президента Украины Владимира Зеленского о том, что он дружит с вами.
— Может быть, это громко сказано, но у нас действительно хорошие отношения, мы общались до того, как он стал президентом. Он совершенно замечательный, симпатичный парень, и я ему искренне желаю удачи. Его выдвижение было гениальным ходом, и этот шанс на изменение жизни в стране надо использовать на 100%. Я понимаю, как ему непросто, и надо быть железным.
Фильм «Слуга народа» у них был чудесный и очень смешной.
Я его рекомендую посмотреть всем, он очень точный по отношению к украинцам, которые во многом похожи на нас. И мы «совок», и они «совок»…
Я эти 10 серий посмотрел за одну ночь и ржал, как лошадь.
— В начале декабря вы опубликовали новую песню «Просыпается ветер» — она звучала на концертах? Обычно ведь зрители больше ждут старые хиты…
— Да, она звучала, а перед гастролями мы ее, как только записали, вывесили в интернет. И по количеству просмотров я понял, что песня отзовется сразу.
— Артемий Троицкий сказал, что эта песня одна из самых значительных за последние 10–15 лет.
— От таких категоричных оценок я бы воздержался, хотя сам никогда не умел оценивать свои песни.
— Интересно, как вы ее записывали: там сочетаются два типа аранжировки. Сначала ты слушаешь немножко «пост-Боб Дилан», а потом врывается почти Pink Floyd.
— Это грубая референция, но ладно. Когда я написал песню, мне захотелось ее сразу сыграть в туре. Показал ее ребятам, Кутиков тут же придумал гармонию средней части. Я понимал, что там на контрасте нужен мощный инструментальный кусок, а он нашел те, казалось бы, нелогичные два аккорда. Мы так давно вместе, что хорошо понимаем друг друга без лишних слов, поэтому все было сделано на одной репетиции.
— Кстати, о параллельных группах и сольном творчестве. Кит Ричардс ревновал Мика Джаггера, когда у того появились посторонние дела. Если откровенно, не было ли в «Машине» подобных трений?
— Это вопрос, скорее, к ребятам. Но я сам такие отношения всегда пропагандировал, потому что они работают на группу. У тебя расширяется мир музыкальных ощущений, ты привносишь со стороны в команду музыкальные идеи. А потом — у Саши Кутикова тоже есть проект с «Нюансом», а у Жени Маргулиса тоже был свой проект, одно время он вообще играл в «Воскресении» и в «Машине времени» одновременно.
— «Просыпается ветер», по-моему, сильно «выстрелила». Многие считают, что это прямой политический прогноз.
— Я с большой печалью наблюдаю за людьми, заболевшими политическим синдромом. Куда ты ни пукни, это будет про политику. А я не хочу думать о политике — я ее не люблю, и она мне надоела.
Мир гораздо больше и интересней. Как сказал Жванецкий: «Не нравится запах — отойди».
— Через пятьдесят лет вы помните, как создавались ранние песни, например «Марионетки»?
— Конечно. Слушал очень много Дилана. Мы тогда были как губки, впитывали все новое, с трудом попадавшее к нам, полузапретное. Конечно, хотел подражать. Недавно послушал самые древние машиновские песни, которые мы еще в школе писали на английском, и было смешно до слез, как же мы стараемся быть похожими на Beatles в интонациях, в гитарной игре, в вокальных завитушечках. Это трогательно и наивно, но такая была школа. Причем очень было трудно разобрать, о чем же они поют. У меня сохранилась тетрадка, где я русскими фонемами выписывал эти звучания, чтобы их пропеть, совершенно не разбирая смысла. И потом, когда появились тексты и возможность слушать в нормальном звуке, я поразился, насколько все оказалось проще и приземленнее. И это отбило интерес к текстам. К тому моменту, когда я слушал Дилана, то уже понимал, о чем он поет, но музыкальная энергия интересовала гораздо больше. Хотя я с самого начала писал осмысленные вещи, и я не согласен, что русский рок это прежде всего тексты. Это и тексты, и музыка. Я считаю, что у «Машины времени» своя, интересная музыка.
— Таким образом, вы следили за последней западной модой и транслировали ее советским людям.
— Мы совершенно не думали о моде. И тогда мода была на разное. В музыке со времен «Вудстока» было модно быть не похожим на других, знаменитыми становились команды, которые копали свою колею, поэтому у нас каждый месяц были открытия: то Кинкс, то Led Zeppelin, то Сантана, то Стиви Уандер. Какие они все разные…
— В вашей книге «Живые истории» есть эпизод, когда вам принесли книгу Леонарда Коэна, и выяснилось, что он не только певец, но и писатель. И это как будто о вас самом: пишете книги, занимаетесь живописью. Одно время — телевидением. Каковы у вас отношения с телевидением сейчас?
— Всегда было жутко интересно все, что связано с кино, с театром, с телевидением. Не буду кокетничать, это была и форма заработка, и очень интересная. Телевидение было совсем другим, надеюсь, мы все это еще помним, хотя молодые уже вряд ли.
— Такое впечатление, что ваши дороги с отечественным телевидением радикально разошлись.
— Да, потому что телевидение сильно изменилось, а я — нет. Сейчас в интернете интереснее, потому что нет никаких барьеров между мной и тем, для кого я это делаю. Нет редактуры, продюсерства, каких-то «условий сверху», и я себя чувствую совершенно свободно.
— ТВ несколько лет назад оказалось одним из инструментов вашей травли, и кажется, что песня «Крысы» была реакцией на это.
— Совсем нет. Я не трачу время и силы, чтобы анализировать тот эпизод, кем он был вызван и зачем. Думать об этом не хочу совсем.
— А если снова вспомнить атаку на вас в советские времена, статью «Рагу из Синей птицы»?
— Тогда, я точно знаю, была совершенно неслучайная, организованная статья. Заслуженные советские композиторы написали кляузу в ЦК. Причины были сугубо экономические, они поняли, что у них уезжает тарелка супа. Оказалось, что авторские отчисления идут не им, а каким-то волосатым, которые даже в консерваториях не учились. Это был плевок в лицо. Они пошли к знакомому товарищу в ЦК и решили шарахнуть по кому-то самому заметному, чтобы остальным было неповадно. Мы и Юра Антонов их тогда превосходили по авторским и его ненавидели так же, но к Антонову было трудно подвести идеологию. В итоге мы несколько месяцев не выступали.
Но вся эта затея разбилась о невероятную солидарность наших фанов, заваливших «Комсомольскую правду» письмами. Чубайс потом подарил мне копию письма на пяти страницах, которое он, будучи младшим научным сотрудником, написал Астафьеву. Он разбирает там наши тексты и доказывает с комсомольским задором, что это не вражеские тексты.
Меня это тронуло необыкновенно. А писем таких были сотни тысяч. Сегодня на это бы наплевали, да мне и трудно представить, чтобы народ сейчас так массово за кого-то вступился.
— Если увеличить масштаб — могли бы вы сравнить две эпохи: время Брежнева и Путина, который у власти уже больше Брежнева?
— Есть общее: тотальное вранье, внутренняя пропаганда, замешанная на вранье. Очень сильно различие той еды, что делается для внутреннего потребления и для наружного. Но пока существует интернет, это все равно не будет похоже. Мы же сидели в четырех стенах глухие и слепые, нам приходилось довольствоваться той информацией, которая к нам попадала. Сегодня ты пока еще можешь, во всяком случае, сравнить какие-то источники.
— Если догадаешься их сравнить.
— У кого есть потребность, тот может это сделать. Многие, конечно, этого не делают. Я прихожу в одну контору, и там образованная, интеллигентная женщина, с которой я по делам общаюсь много лет, спрашивает: «Ну куда, Андрей Вадимович, сейчас?» Я говорю: «Вот на гастроли в Украину». — «Куда?!» Я говорю: «В Украину». — «Там же стреляют!» Тут я уже говорю: «Кто стреляет? Где? В Киеве или в Одессе стреляют? Вы это с чего решили?» — «По телевизору говорят».
— Как думаете, эта наша эпоха долго еще будет продолжаться?
— Не знаю, я не Павел Глоба. Все кончается — и все хорошее, и все плохое. В этом великая сила жизни. Но пластинку пора бы перевернуть. Только дожить бы…
Отдел культуры
Новая газета