186 черных дней Краснодара: воспоминания свидетелей об оккупации
Лидии Иосифовне Бурмистровой было 10 лет, когда Краснодар оккупировали. Она видела, как наши войска покидают город и как они в него возвращаются.
«Из лебеды варили «борщ»…»
— Если посмотреть на карту Краснодара, то Угольный переулок вместе с улицей КИМ образовывает почти равнобедренный треугольник, основание которого лежит на улице Ставропольской (тогда Карла Либкнехта), а вершина упирается в пойму реки Кубани. Здесь прошло все мое детство и юность.
Когда стало ясно, что немцы подходят к Краснодару и нашим город не удержать, началась массовая эвакуация. Крупные предприятия эвакуировали задолго до этого, теперь же пытались вывезти остальные. Если это по какой-то причине сделать было невозможно, их просто взрывали и сжигали — лишь бы врагу ничего не досталось.
В это время краснодарцы, которым не к кому было ехать (мы были в их числе, так как все родственники жили в Саратовской области), бегали по складам и, несмотря на огонь, пытались собрать какие-то продукты. Так делали все, кроме мамы — она боялась. Вместе с соседом они выкопали траншею позади наших домов, чтобы, окажись мы на улице в момент бомбежки, смогли укрыться в ней.
За пару дней до сдачи в городе наступила зловещая тишина: никто никуда не выходил, улицы были совершенно безлюдными. Днем 9 августа 1943 года ко мне пришла подруга Алька, которая жила вместе с дедом через дом по нашей стороне. Мама строго-настрого запретила нам выходить на улицу, но дети же жутко любопытный народ. Так как забор был сплошным, без единой щели, наблюдать за тем, что происходит на улице, мы не могли. Поэтому натаскали пустых ящиков из сарая, поставили их друг на друга, залезли на них и высунули головы за забор.
Было, как мне помнится, около шести вечера. Вдруг видим, как со стороны нынешней Адыгейской набережной в наш переулок выходит мужчина в военной форме, не похожей на нашу: другого цвета, с какими-то нашивками, сапоги с крагами, рукава рубашки засучены, весь обвешан причиндалами с ног до головы. Но долго глазеть на него нам не довелось: мама шуганула. Мы не стали говорить ей, что видели немца, а то она вообще нас в доме заперла бы.
Что делать, раз смотреть на улицу нельзя, мы решили пойти поиграть в сад. Приходим — и обмираем от страха и удивления: сад заполнен нашими военными. Думаю, бойцов там было не меньше взвода. Наверное, они вошли с улицы КИМ — забор с той стороны был повален. Командир подошел к нам: «Уходите отсюда и никому не говорите, что видели нас». Мы молча развернулись и ушли, но я, подумав, что на такой жаре им наверняка хочется пить, побежала за большим алюминиевым чайником и кружкой, набрала воды и вернулась. Командир меня отругал, но чайник взял, по полкружки раздал бойцам, потом вернул мне и снова наказал больше в сад не возвращаться и о них никому не говорить. «А маме можно?» —
«Нет, никому!»
Я настращала Альку, чтобы тоже не проболталась, и она дворами ушла домой. К тому времени весь наш Угольный переулок уже заняли немцы, и, как только стемнело, наши открыли огонь из сада. Мы с мамой подхватились, выбежали из дома и нырнули в траншею. Стрельба не прекращалась всю ночь. У наших были только винтовки и гранаты, у немцев — пулеметы и минометы. Они повалили наш забор и установили орудия на его месте.
Когда рассвело, все стихло. Я умудрилась вздремнуть в траншее даже под обстрелом, поэтому не поняла, куда делись все красноармейцы. Видела лишь несколько неподвижных тел. К маме подползли двое солдатиков и попросили воды. Она сбегала за ней в дом. Предложила отдать им папину гражданскую одежду — они отказались: нельзя. Сказали, что должны догнать свою часть.
И вот 10 августа нашу улицу заполонили немцы. Бесконечно подъезжали крытые грузовые машины, из них выпрыгивали солдаты, что-то выгружали. Потом по дворам стал ходить немец, распределять солдат на постой. К нам никого не поселили — никому не хотелось жить в мазанке, а к хозяину поселили немца, самого деда с семьей выставили в летнюю кухню во дворе.
У нас на улице появились предатели-полицаи с черными повязками. Помню, как однажды открываются ворота, во двор въезжает большая крытая машина для перевозки людей, и из нее выпрыгивают человек 30-35, при этом разговаривают между собой по-русски. Я смотрю и не могу понять: форма немецкая, а говорят по-нашему. Потом уже сообразила, что это предатели. Разошлись по переулку — они были здесь на постое.
Они совершали ночные визиты. Вскоре постучались и к нам с обыском. Что искали — не сказали, но перерыли весь дом, даже мои коробки с игрушками перетрясли. Нашли в них мембрану от патефона, которую я использовала, играя в посудку — она служила мне печкой. Придрались к ней, стали спрашивать, что это, откуда. Не помню, что отвечала мама, но они ушли, забрав находку с собой.
Что мы ели в оккупацию? Мама всегда имела какой-то запас продуктов, а когда он кончился, мы перешли на жмых (переработанные на масло семечки) — сосали его время от времени, из лебеды варили «борщ», ели калачики — это такое растение, семена которого похожи формой на калачи, а также цветы акации. У нас было немного кукурузы, которую мама размачивала, молола на мясорубке и делала лепешки. Еще варила из нее мамалыгу -такую крутую кашу, что мы резали ее ножом, как хлеб. До сих пор удивляюсь, как наши желудки выдерживали такое издевательство? Но ничего, выжили.
В ночь на 12 февраля 1943 года мы услышали стрельбу и взрывы за городом, на следующий день узнали, что происходило это в Пашковке. Стало понятно, что Красная Армия подошла к Краснодару. Утром проснулись от шума на улице и радостных криков: «Наши в городе! Мы свободны!»
Мы побежали на улицу Карла Либкнехта, и я увидела наших бойцов: грязных, уставших, ведущих под уздцы лошадей-тяжеловозов, которые тащили пушки. Краснодарцы бросались их обнимать, целовались друг с другом, плакали от радости…
Лидия Иосифовна Бурмистрова с портретами своих родителей.
Раздобыл для семьи калоши
Александр Невшупа отмечает, что события тех далеких лет в его памяти остались обрывочными воспоминаниями: все происходило на глазах простых краснодарцев, однако вспоминать оккупацию трудно и болезненно. Ведь из головы такие видения никак не вычеркнешь, а так просто и не передашь всего.
— Видел я многое тогда, хоть и был еще совсем ребенком: как наши солдаты отступали сначала, как проклятые немцы пришли в город, а потом как их всех выгнали с кубанской земли.
Наша семья всегда старалась держаться вместе и помогать друг другу. Родителям было несладко: в непростых условиях приходилось растить сразу четверых детей: старших — сестру Изабеллу, братьев Олега и Игоря — и меня, самого младшего. Чтобы прокормиться, мололи кукурузу с помощью ручной мельницы, а после варили кашу из кукурузной муки — мамалыгу, ведь это было самое важное и первое блюдо, которое давало хоть какое-то насыщение организму.
Когда немцы пришли в город, мой мир будто перевернулся: ощущение страха и безмерной печали буквально душило. В особенно опасные часы, когда улицы города бомбили наши же, приходилось прятаться в подвале, а вернее, в вырытом углублении для хранения солений, картофеля, морковки и прочего. Вот так детям приходилось соседствовать с овощными припасами, чтобы хотя бы ненадолго почувствовать спокойствие среди вечно надвигающейся беды.
Однако детское любопытство брало верх, и я выбирался из своего укрепления, чтобы хотя бы одним глазом взглянуть на то, что происходило на улицах. Подобные затеи были опасны и, может, даже в чем-то безрассудны, но, как и любому мальчишке, мне хотелось просто побегать по родным улочкам, ненадолго забыть о страшных событиях, творящихся вокруг.
А иногда приходилось собирать все мужество в кулак и действовать уверенно, но при этом аккуратно. Я, шестилетний, несмотря на постоянные патрули в городе и сложную ситуацию, старался помочь семье. Вместе с приятелем Витькой, жившим по соседству, бегали на немецкий склад. Тогда многие остро нуждались в хорошей обуви, которая могла уберечь ноги от слякоти и прочей непогоды. Именно поэтому мы лазили на завод, чтобы добыть хоть какую-то резиновую обувь. Помню, отец за это дело всыпал мне потом по первое число. Но я был горд, что хоть немного помог близким: так у нас появились настоящие галоши.
Оккупация и «партизанский» час
Надолго оккупация Краснодара отпечаталась и в памяти еще одного местного жителя — Анатолия Аникеенко. Несмотря на то что тема эта сложная и болезненная, он рассказывает о событиях тех дней оживленно и достаточно подробно, упоминая даже самые мелкие детали.
— Первыми оккупантами в городе оказались румыны на крупных и громких мотоциклах. Я бросил все дела, чтобы взглянуть на иностранных захватчиков, ведь все равно определенный интерес ко всему происходящему присутствовал. Однако вскоре стало понятно, что прежняя беззаботная жизнь осталась где-то позади: оккупанты ввели строгий режим в городе. Всех, кто задерживался на улице после 18.00, немедленно ловили и вешали — таких людей считали предателями.
Я тогда был вместе со своей семьей. Мы пошли в сторону Красной. Оглядываюсь и вижу: на столбе повешенный с табличкой «Партизан». Это все из-за указа о «партизанском» часе: не разрешалось находиться на улице после этого времени, иначе тебе сразу казнили. Именно поэтому каждый поход мамы за материалами для обогрева дома вызывал такое волнение и был непредсказуемым. Тогда горожане переправлялись на лодке с одного берега Кубани на другой, где находились целые заросли подсолнухов и кукурузы, которые можно было с легкостью использовать, чтобы хоть немного протопить печь. Однажды мама ушла на ставшую уже привычной переправу и не вернулась вовремя. Наступило шесть, восемь, девять часов…
Я невероятно волновался в тот момент, ведь такая задержка могла обозначать худший из возможных сценариев. Оставалось лишь ждать и надеяться. И эта надежда была не напрасной: мама и правда пришла домой после десяти часов вечера. Оказалось, что переправа в тот день задержалась, и она просто не успела вовремя вернуться. Пришлось включать смекалку: мама отправилась в опасный путь дворами, чтобы быть незамеченной, а после пережидала некоторое время у добрых соседей.
Мы тоже помогали соседям практически ежедневно: евреи по происхождению, они переживали, что немцы узнают об этом. Мы, конечно, о соседях не говорили никому.
Когда перед освобождением Краснодара над городом стали кружить самолеты нашей армии, мы очень радовались. Каждый выходил поглазеть на спасителей, ведь это значило, что наши уже совсем близко. 12 февраля, когда город был окончательно освобожден от немецких захватчиков, на Красной состоялась торжественная демонстрация. Когда наши вошли в город, сколько народу высыпало на улицу! Мы радовались свободе, обнимались. Это был маленький большой праздник для Краснодара, даже несмотря на то, что война еще продолжалась.
«Пистолеты и станковый пулемет мы закопали во дворе под сливой»
Владимиру Алексеевичу Шиянову было всего семь лет, когда началась оккупация, но он хорошо помнит этот день. Вместе с мамой и ее родителями он жил в двухкомнатной квартире на ул. Седина, 46. Сейчас на этом месте стоит банк, а в начале 40-х годов прошлого века были одноэтажные домики, поделенные на 21 квартиру, с несколькими двориками.
— Напротив нашего дома находилась и сейчас находится швейная фабрика, тогда она носила имя Кирова. Незадолго до оккупации, когда уже стало ясно, что Краснодар будет сдан, оборудование фабрики демонтировали и отправили в эвакуацию. А мы, оставшиеся жители, позабирали все что можно — чтобы врагу не досталось. Наша семья уехать из города не могла — некуда было: родственники жили севернее, и немцы пришли к ним раньше.
Особенно переживал мой дедушка, Иван Гаврилович. Он сражался на полях Первой мировой, где потерял руку, и, когда узнал, что немцы напали на Советский Союз, несколько дней ходил мрачнее тучи. Тем не менее он ни разу не усомнился в том, что победа будет за Красной Армией. К слову, так думали и некоторые немецкие солдаты. Однажды во время оккупации дедушка разговорился с одним из них, своим ровесником. На ломаном русско-немецком вспомнили Первую мировую, и солдат вермахта, оглядываясь по сторонам, тихо прошептал: «Гитлер проиграть, капут».
Дело было в нашем дворе, куда немцы в августе-сентябре приходили на обед со своими харчами. Одна из немецких частей разместилась в здании швейной фабрики, офицеры заняли квартиры местных жителей, и наш двор, увитый виноградом, а потому прохладный в самую жару, превратили в свою столовую.
Буквально за день до оккупации мы с дворовыми мальчишками наведались на угол Леваневского и Гимназической, где до оккупации стоял наш кавалерийский полк. Мы облазили это место вдоль и поперек и нашли забытые в спешке станковый пулемет, два или три пистолета и несколько патронов к ним. Для нас это было настоящее сокровище, которое мы ни за что не хотели оставлять. Принесли все домой и, чтобы взрослые не отобрали нашу находку и не всыпали нам по первое число за самодеятельность, закопали оружие под сливой во дворе. Представляю, что со всеми нами было бы, найди это у нас немцы во время оккупации…
Уже на следующий день к нам во двор пришел молодой немецкий офицер с солдатом, видимо, своим денщиком. Они осмотрели три квартиры в нашем доме, но офицеру они не подошли, так как были однокомнатными. Квартира же дедушки и бабушки была двухкомнатной. Денщик на пальцах объяснил, что офицер займет одну из комнат, но бабушка вдруг встала на пороге, закрыла собой дверной проем и сказала: «Не пущу!» Офицер ударил ее кулаком в лицо. Мы все вскрикнули, подбежали к упавшей бабушке, зашептали, чтобы она не спорила: убьют же! Но офицер развернулся на каблуках и ушел.
Больше мы его не видели, а на следующий день явился другой офицер и уже без возражений занял комнату поменьше.
Он не был добрым по отношению к семье, но и не тиранил. Под Новый год принес бутылку вина, что-то из еды и пакет муки. Приказал бабушке напечь из нее блинов. Потом накрыл стол, усадил дедушку напротив, налил ему вина: «Пей!» Тот выпил. Офицер подождал пару минут, глядя на пожилого мужчину, потом выпил сам. Видимо, опасался, что вино отравленное. Потом угостил блинами меня и 12-летнего Петю — сына бабушкиной младшей сестры. Петя однажды стащил у него сахар-рафинад, но немец его за это просто отругал, наказывать не стал.
Рано утром 12 февраля 1943 года в закрытые ставни нашего дома постучала сестра бабушки: «Вставайте, наши идут!» Мы выскочили на улицу в чем были. И как полгода назад я видел шеренги немецких солдат, так тогда я увидел ряды красноармейцев. Они не останавливаясь шли мимо Нового рынка, ныне Кооперативный. Женщины на ходу хватали их за руки, плакали, обнимали, дети мешались под ногами.
Один из моих старших товарищей вдруг развернулся и побежал к дому, остальные мальчишки бросились за ним. Когда тот вытащил из сарая лопату, все поняли, что он задумал, и стали помогать. Мы откопали пулемет и пистолеты, предусмотрительно замотанные в пленку, сложили их в мешок и потащили его к рынку. Мой приятель остановил одного из идущих впереди шеренги офицеров и вручил ему мешок. На вопрос, что это, рассказал, откуда оружие. Офицер хмыкнул, поблагодарил нас и уже с мешком пошел дальше. Так в Краснодар пришла свобода.
Переживший оккупацию Владимир Алексеевич Шиянов полжизни отдал органам безопасности, а сейчас занимается патриотическим воспитанием школьников и курирует музей школы №32 им. Ф.Э. Дзержинского.
«Если бы нас поймали, обвинили в воровстве и расстреляли бы»
98-летняя Людмила Порфирьевна Велигура хорошо помнит те события. Ей было 18 лет, когда в город вошли немцы, а через три недели она родила сына. Вспоминает, что, несмотря на материнство, часто вела себя безрассудно, но подчиняться правилам, установленным оккупантами, не желала.
— Осенью 1941 года я познакомилась со своим будущим мужем Николаем. Он был на шесть лет старше, работал водителем в институте табака и махорки. Вскоре мы поженились, а через пару месяцев его призвали на фронт. Я была уже беременна.
Девятого августа 1942 года мы с соседями из нашего двора увидели у калитки строй молодых ребят в домашней одежде: они шагали по улице Седина в направлении к Гоголя. Один из них попросил воды. Соседка побежала за кружкой, и тут мы услышали шум моторов. Смотрим, а позади строя ребят едут немцы на мотоциклах. И тогда мы поняли: Краснодар оккупирован.
В городе появились мародеры. К Ульяне Павловне, которая жила рядом, пришел молодой парень и, нарочно коверкая язык — кобы он немец и плохо говорит по-русски, — заявил, что ему нужна мужская одежда.
А 29 августа я родила сына Володю — рожала в первом роддоме, он работал. Через несколько дней выписалась, вернулась домой к маме и узнала, что по квартирам ходят оккупанты, ищут место для постоя. Как-то заглянули к нам, а у меня Володька плачет. «Фу, кляйне киндер!» — сморщили они носы и ушли.
Когда я родила, мама, чтобы прокормить семью, ходила пешком по станицам, меняла постельное белье и другие вещи на продукты. У нее была всего одна пара туфель — на каблуках, и в них она исходила не одну сотню километров.
Я тоже без дела не сидела. Перед самыми родами запаслась фруктами и овощами — утащила их из-под носа фрицев в саду за городом: мы туда вместе с соседскими ребятами ходили. Поговорка «Война войной, а обед — по расписанию» немцам подходит лучше всего: прием пищи они никогда не пропускали, даже оставляли пост. Мы, прознав об этом, пробирались на какой-нибудь склад и тащили оттуда все, что видели. Если бы нас поймали, обвинили бы в воровстве и расстреляли, но мы себя ворами не считали: продукты были нашими, советскими.
В саду я набрала яблок, нарвала свеклы и морковки. На складе удалось стащить муку, а на масложиркомбинате — маслянистую смесь, из которой варили мыло.
Сейчас я удивляюсь, как решилась на все это пойти, как не боялась — сначала беременная, потом имея грудного младенца. Но тогда я была безрассудной. Никогда не носила с собой паспорт, хотя оккупанты этого требовали.
Как-то пошла на Новый рынок (сейчас Кооперативный) за картошкой. Вдруг слышу крик: «Облава!» Бросилась к выходу, и только сделала шаг за забор, рядом как из-под земли вырос молодой немец с ружьем. Он заметил меня, но, видимо, пожалел, дал убежать. Позже я узнала, что тех, у кого при себе не оказалось документов, загрузили в «душегубки», а потом выбросили их тела в противотанковые рвы, которые моя мама вместе с другими горожанами рыла перед оккупацией…
На улице Мира — между Октябрьской и Шаумяна (ныне Рашпилевской) — находилась базарная площадь, сейчас на этом месте сквер им. Дружбы народов. До войны туда подводами привозили продукты для продажи. А во время оккупации фашисты вешали здесь людей. Как-то соседи сообщили, что на Красной продают хлеб, и мы гурьбой побежали туда.
На углу Коммунаров и Гоголя я остановилась, увидев маленькую белую собачку. Подошла к ней, глажу, потом поднимаю глаза вверх и вижу повешенного на фонарном столбе мужчину, а на другом — еще одного с дощечкой на груди: «Предатель». Позже узнала, что это были работники завода им. Седина. Мы бросились оттуда врассыпную, забыв о хлебе и оставив собачку с ее мертвым хозяином.
Перед тем как немцы покинули город, они ходили по квартирам и отбирали продукты. К нам тоже пришли. Я с ребенком на руках уселась на мешок с мукой, который стоял за печкой, прикрыв его юбкой. Но немец меня согнал, а соседу — мужу Ульяны Павловны (он вернулся из плена и весил всего 40 кг) — приказал мешок с мукой погрузить в машину. Мужчина попросил оставить немного муки для ребенка, фриц согласился. Велел отмерить ровно на две буханки хлеба, остальную муку сосед отнес в машину, потом попросил у нас за это прощения. Но разве у него был выбор?
На углу улиц Орджоникидзе и Седина находилось гестапо, в застенках которого пытали и убивали краснодарцев. Уже когда немцы покидали город, несколько жителей подошли к зданию, хотели освободить своих родных, но молодой украинец стоял с винтовкой в руках и всех отгонял от подвальных окон здания. Из подвала был слышен крик. Соседка Ульяна Павловна надеялась забрать из того подвала своего двоюродного брата, но, как потом выяснилось, на тот момент он уже был мертв.
Позже мне доводилось бывать там по работе. Одно из подвальных помещений еще не успели отремонтировать, и коллега показала мне его. Это было страшное зрелище: обгоревшие потолки и стены, бурые разводы свидетельствовали о том, что здесь жгли людей.
Утром 12 февраля 1943 года мы узнали о том, что в город вошли наши войска. Доказательством тому было красное знамя на здании крайисполкома. В центре города боев не было, а на окраинах доносились выстрелы и взрывы снарядов.
Советские бойцы выбирают огневые позиции на полях Кубани для обороны во время уборки урожая. Кубань, 1942 г.
Материалы подготовили Наталья Галацан и Анастасия Гарькуша